, прими во имя Христа и от чистого сердца. -- Она еще раз
поклонилась. -- Новых денег нет у меня,  так возьми этими. Бери, бери.  Коли
дед Лука взял, и ты возьми.
     Он неторопливо развязал тряпочку, положил на стол и сел.
     -- И что это за монеты?
     -- У нас лепестками называют.
     -- Так это же... золото?
     -- Золото, должно, грузное...
     Кондрат  Иванович никогда в  жизни  старинных золотых монет не  видел и
представлял,  что  они  никак  не  меньше  старого  металлического рубля, на
крайний  случай  с пятак величиной, а тут  чуть больше копейки и с неровными
краями.
     -- Первый раз вижу. -- Очки  надел, присмотрелся. --  И все это  ты мне
отдаешь?
     --  Жертвую,  Кондрат   Иванович.   Новую  хоромину  поставишь,  утварь
кой-какую заведешь...
     -- Это что, принято у вас так?
     -- По обычаю христианскому всюду принято.
     -- Да. -- Комендант сгреб монеты в кучку, завязал узелок. -- Теперь мне
все  понятно.  И  как  по-христиански  жить,  понятно.  Святая  простота!  А
по-нашему, обыкновенная дура!
     -- Прими, не гневайся. От души жертвую.
     --  Нет,  я  поражаюсь! Пришла и раздает налево, направо!  -- Комендант
вскочил и стукнулся головой о потолок.
     -- Не раздаю -- жертвую. Да ведь не берут, назад возвращают.
     -- Кто возвратил?
     -- Агриппина Давыдовна пришла и монетки мне назад вернула.
     Комендант еще раз подскочил и голову пригнул, чтоб не стукнуться.
     -- Вернула?! Почтарка?!
     -- Правду сказать, не вернула, а пожертвовала...
     -- Ну,  знаешь, Вавила Иринеевна, ты мне сказки не рассказывай. Я  этих
хохлов знаю  как  облупленных. --  Он от  возмущения  забегал. --  Чтоб  они
копейку дали?
     -- Ты что же, не веришь мне, Кондрат Иванович?
     -- И на что же пожертвовала?
     -- Кто-то  молву пустил, будто  меня царицей  на  престол  посадят.  --
Боярышня  подобралась и  кулачки  сжала. --  Худая  молва, не  знаю,  что  и
думать..
     -- Это они  тебя  обманывают! Льстят, чтоб  золото выманить.  Хохлы же,
народ хитрый. Они тебе наговорят! Они тебе такого напоют!..
     -- Не смей говорить так, -- вдруг властно оборвала боярышня. -- Грех!
     -- Ну так зачем старуха деньги вернула?
     -- Челом била, чтоб Малороссию выкупить от ляхов. На то и пожертвовала.
Говорит,  если каждый хохол немного отнимет от  себя, можно  собрать денег и
дать ляхам.  А  они  продадут  назад... В ноги  упала, ради Христа  просила.
Ничего поделать не могла, пришлось назад принять.
     -- Совсем старуха сошла с ума!
     -- Неправда это.  У нее  душа  чиста и разум светлый. Дошлые  да хитрые
слухам не верят, они себе на уме. Беда-то в другом, не все монеты вернулись,
четырех не хватает...
     -- Тут все ясно.  Почтарь  съездил в город  и продал.  И засветился! --
Комендант снял с вешалки дубленку и шапку Вавилы. -- Думаю, на какие шиши он
кобелей  этих  купил?  И еще автомат...  Собирайся, уходить надо немедленно.
Даже в избе  оставаться  опасно. До ночи посидим  в конюшне,  потом двинем в
лес. Я знаю куда.
     -- Благодарствую...  Да  токмо  покуда  опасности  не почую, никуда  не
пойду. -- Одежду взяла и вернула на вешалку.
     -- Да ты понимаешь, что эти люди могут быть здесь в любую минуту? Война
началась, самая настоящая!
     -- Буду сидеть здесь, -- отрезала боярышня. -- Агриппина Давыдовна одна
осталась, плачет. Как ее оставлю?
     --  Ох и характер!.. Ну  так  слушай!  Твоего Юрия Николаевича продали.
Хочешь верь, хочешь нет. Я по телевизору слышал, похищают  и  продают людей,
но как-то не верилось даже. Оказывается, как скотину! В рабство!
     -- Как  же  в  рабство? -- беспомощно спросила она и перекрестилась. --
Спаси и сохрани... Неужто можно?
     --  Еще как  можно! Женщин продают,  а  особенно детей.  Средневековье,
понимаешь? Пришли к тому, от чего ушли.
     -- Должно, ты обманываешь, Кондрат Иванович...
     -- Похож я на обманщика? В общем,  надо  его  выкупить. А  то  продадут
куда-нибудь в Чечню, никогда больше не увидим.
     --  В  толк  не возьму...  Ужель  в  миру  людьми торгуют?  Старики  не
говорили...
     -- Господи, как бы тебе  объяснить-то? Воруют, похищают, а потом деньги
требуют. Бизнес такой, рынок. Чтоб вернуть Юрия Николаевича,  надо  за  него
теперь деньги  заплатить, сто  тысяч  долларов.  Я голову ломаю,  где  денег
взять, а ты золото раздаешь налево-направо...
     --  Не  верю  я тебе,  Кондрат Иванович, --  неожиданно  твердо заявила
боярышня.  -- Токмо в  старых  книгах  писано, которые люди несвободные, тех
продавали. В греках, в арабах и Египте. А на Руси люди свободные были, да  и
Юрий  Николаевич  не говорил,  что в  миру рабство есть. А он  бы непременно
сказал. Зачем обмануть хочешь? Нехорошо...
     -- Ну и бестолочь же ты!  -- не  стерпел  Комендант. -- Ладно, я  потом
объясню,  прочитаю  курс  новейшей  истории.  А  сейчас  надо выручать  Юрия
Николаевича. Сколько у тебя таких монет?
     -- На что тебе?.. Не скажу.
     --  Ты  совсем ничего  не  поняла? Нужны  деньги заплатить выкуп!  Чтоб
Космача отпустили!  Ну, говорят  про  вас, кержаков,  -- тугодумы,  но  чтоб
такого не понять... Не знаю!
     -- Не обманывай меня,  так не бывает  на свете. Это в старые времена за
людей  платили,  да и  то когда бесермене  и  цари  поганые власть  держали.
Думаешь,  я  из  лесу, так совсем глупая, ничего не понимаю? Не бери грех на
душу и меня не искушай! Ступай прочь!
     -- Так! -- Коменданта поколачивало от возмущения. -- Я думал, ты умная,
кроткая!..  Небось  Почтарке поверила! Что  ляхам  Украину  продали  и  надо
выкупать.  Целое  государство похитили  и  продали!  Это ты понимаешь, а что
жених твой в плену мается -- понять  не можешь. Или ты  скупая такая? Может,
тебе приданого жалко?..  Ладно, так Николаичу и скажу! А ты сиди, жди у моря
погоды! Вот уж не думал!..  Между  прочим, я избы  не  пожалел,  из-за  тебя
спалил! Чтоб ваше величество в конюшне не нашли!
     -- Как из-за меня? -- подхватилась она.
     -- Да так! С обыском шли, близко были. А чем отвлечь? Только огнем.
     -- И потому меня не нашли?
     -- Тушить бросились...
     -- Прости ради Христа, и верно глупая, не поняла сразу.
     -- Наплевать на избу! Надо Юрия Николаевича выручать.
     -- Добро, я отпишу Савелию Мефодьевичу, а  ты сходи в Северное,  отнеси
ему весточку.
     -- Схожу, если польза будет.
     -- С  малолетства слышала разговоры стариков, батюшки с  матушкой,  все
собирались в  мир выйти, -- вдруг заговорила печально. -- Сколько странников
ходили  посмотреть  на  мир  и все  нахваливали,  мол,  жизнь  там  веселая,
радостная. Люди ходят и смеются, детей много по улицам, а ересь анчихристову
никонианскую  всю вытравили  и опоганенные  храмы разрушили. Народ по  домам
молится, как и полагается, втайне от чужих  глаз,  --  истинно  по  древлему
благочестию, будто первые  христиане. Скажут  эдак, вот наши и засобираются.
Один  лишь Клестя-малой усомнился,  поспорил  с братией  и отправился правду
искать... Да неужто у остальных странников глаза не видели и уши не слышали?
     Она не ждала ответа на свой вопрос, вздохнула тяжко, достала из котомки
тоненький  свиток бересты,  развернула, разгладила  и  стала писать, точнее,
выдавливать значки спицей  для вязки носков. Комендант не  утерпел, заглянул
через  плечо:  какие-то крючки хвостами вверх  и вниз, параллельные насечки,
вилюшки -- филькина грамота.
     Все письмо уместилось в четыре строчки.
     Он не стал  ждать  автобуса и поехал в Северное на попутном лесовозе. И
лишь  по пути вспомнил, что не  отдал боярышне паспорт,  а самое главное, не
спросил, зачем она обрезала жеребцу хвост и гриву. А сделала это она потому,
что только ее поведение не поддавалось никакой логике.
     Как  человек искушенный и многажды битый, он на чудеса не надеялся и по
дороге  прикидывал новые  варианты  освобождения  Космача.  Вспоминал  своих
бывших  начальников  из  контрразведки,  людей,   когда-то   влиятельных   и
всемогущих,  но  все упиралось в десятки вопросов. Жив ли кто из них? И если
кто  жив,  способен  ли  что  сделать?  А  если,  как  он,  сидят  в  глухих
деревеньках,  объявленные столпами тоталитарного  режима? Кое-кого разыскать
можно, да ведь самому ехать надо, сколько времени уйдет...
     В  поселок  он  приехал  поздно вечером,  разыскал  дом местного  егеря
Савелия Мефодьевича, и прежде чем войти, пару кругов нарезал, проверяя,  нет
ли  хвоста.  Хозяин  уже  спал, встретил  настороженно  и  пока  не  получил
весточку,  за порог  не  пустил. Потом  свечку  зажег, развернул берестинку,
прочитал каракули, тут же ее поджег и в печь бросил.
     -- Обожди тут, -- сказал. -- Сейчас приду.
     Ушел во двор и вернулся только минут через десять, принес кожаный мешок
в  хозяйственной сумке, не очень большой, но  увесистый. Ни слова не сказал,
насыпал для вида сушеной рыбы и вручил.
     -- Автобус завтра в шесть, приляг тут на лавке. -- Бросил полушубок. --
Гляди, не опаздывай. Кланяйся от меня.
     Лег на кровать и почти сразу захрапел.
     Комендант догадывался, что лежит под  рыбой, и до утра глаз не сомкнул.
Утром встал  пораньше, собрался и вышел на цыпочках, чтоб не будить хозяина.
По дороге на автовокзал не  вытерпел,  забрел  между поленницами  дров возле
кочегарки,  присел,  будто по  нужде, и  развязал  шнурок на  мешке.  В  нем
оказалось   три  разных  по   размеру   кожаных  кисета,  набитые  плотно  и
перевязанные тонкими жилками.  Он  распутал  узлы только на одном,  растянул
горловину  --   добрая  пригоршня   монет,  пересыпанных  древесной  трухой,
вероятно, чтоб не терлись. Другие мешочки лишь прощупал,  спрятал все назад,
засыпал сверху рыбой и сразу пожалел, что не взял обрез.
     Теперь бы только "нарком" приехал да пошевелился, чтоб золото на деньги
обменять и поскорее выкуп заплатить!
     Утренние  пассажиры  были  сонные,  на  Коменданта  никто  внимания  не
обратил,  так что доехал благополучно и для порядка на  мочевую точку  зашел
позавтракать, а заодно попросил телефон,  чтоб в город позвонить.  Раз  пять
набирал  номер  Артема  Андреевича  --  никто  не  отвечает, будто  вымерли.
Расстроенный,  без  всякой  осторожности  пошел в деревню:  наблюдатели днем
наверняка теряли активность и отсыпались где-нибудь.
     Ни  в  Холомницах, ни возле дома Космача ничего  особенного не заметил.
Конь ржал, так ведь  непоеный и некормленый со вчерашнего дня, хорошо, двери
не съел...
     Не  заходя в  избу, сразу проскользнул в конюшню,  оттолкнул жеребца от
двери.
     --  И  что  орешь,  дурень?  Сейчас вернусь, и будет тебе всего  вволю.
Хозяина твоего выручим, вот что главное!
     Он  радовался сам  и ждал ответной  радости, однако боярышня кинулась к
нему чуть ли не в ноги, не поздоровалась, не поклонилась.
     -- Слава Тебе, Христе Боже наш! Вернулся!
     -- А что бы  это я не вернулся? -- довольно спросил  Комендант.  -- Или
подозревала, убегу с золотом твоим?
     -- Сегодня  ночью  будто громом  поразило! Беда пришла,  совсем близко!
Подумала, тебя по дороге ветрели да схватили.
     -- Как раз! У них хваталка еще не выросла, чтоб меня брать!
     -- Все  одно, чую... Они где-то рядом! Помолиться бы, но не могу из-под
земли. Вот был бы где тут поблизости камень намоленный, побежала  бы, встала
и  молилась. Услышал  бы меня  Господь и  отступила  беда. А  нынче кто меня
слышит? Будто в могиле я...
     --  Это  у  тебя от подземной жизни, -- успокоил больше самого себя. --
Главное, я приданое твое привез, обменяем на доллары и  выкупим Космача, раз
по-другому нельзя. А вернется Юрий Николаевич, и радость к тебе вернется!
     -- Ох, тревожно мне...
     -- Заждалась ты, засиделась,  боярышня. -- Комендант говорил весело. --
Но ничего,  рано утром выйдешь  на  волю, я скажу когда. И поглядишь:  весна
кругом, и какая ранняя. Ручейки бегут и солнышко доброе, быстро снег сгонит.
Становись где  хочешь и молись без всяких  камней. Хлопот  много,  а то я бы
сводил тебя за деревню, там один косогор есть красивый. Бывало, приду туда и
счастья на целый день. Одно время я жил там тайно, пещерку в угоре выкопал и
неделями  ночевал.  Днем  по лесу  хожу да по  берегу  и все слушаю, слушаю.
Иногда чайки прилетают и поют. Люди говорят, мол, ничего хорошего, разве это
песни, галдеж да крик. Оно и верно, здешние  чайки речные, мелкие, не то что
океанские...
     Боярышня от  его  слов  вроде  бы  немного успокоилась, но  вдруг снова
встрепенулась.
     -- Агриппина Давыдовна мужа своего искать ходила! След, правда, растаял
совсем, но  она чутьем скрозь прошла. И по лесу, и по  дорогам его, бедного,
водили да палками били. Все пытали, где он меня прячет. А дед Лука не выдал,
как его не мучили, укрепился и насмерть стоял. Так они  его на реку привели,
на  лед, и там еще  пытали, в  воду  головой опускали, все равно  выстоял. И
врагов  своих не проклинал, а так говорил: "Не взять меня вам никакой силой,
никакой  пыткой, зря  токмо стараетесь, ибо дело  ваше  ложное, а правда  за
мной". Истинно, как  святой  говорил. А когда  есть хоть  один праведник  на
город, мир  сей  спасется. Так  его  там  на  льду и  убили от  ненависти  и
бесовской страсти да в майну сбросили.
     -- Да полно,  не  думай об этом!  -- внутренне содрогаясь от  ее  слов,
проговорил Комендант.  -- Лучше послушай! Помнишь,  я тебе историю так и  не
досказал? Ну  так вот, как только сказал  я Любе своей, что на другой остров
уезжаю,  она  петь  перестала... А  у  них в  племени есть  обычай... ну или
примета  такая:  коли не поет человек, значит, умирать собрался. Я  тогда не
знал, ну и  внимания особого не обратил, собрал вещички, распрощался с женой
и  на  катер.  За  мной  прислали...  Она мне вслед кричит, будто чайка,  --
Кондор, Кондор, и  в воду идет, в открытый океан. Ну, думаю, пройдет немного
да поплывет к  берегу. Скорость  у  катера узлов  тридцать, так  она  быстро
отстала, и мне уж непонятно, то ли чайки поют мое имя, то ли она...
     --  Бабушка не  в себе  вернулась,  -- никак не унималась боярышня.  --
Сначала по норе к старой мельнице  вышла и стояла, ждала, когда река мужа ее
вынесет. Говорит, что вверху в воду  не бросят, все у плотины задерживается,
а утопленников  так  все время здесь искали. А потом  будто забыла, но глаза
пустые сделались, глядит и не видит.  Говорит, искать пойду, должно, опять в
тюрьму забрали...
     -- Да ты слушай, слушай! -- перебил ее Комендант. --  Ведь в другой раз
не  будет охоты,  не расскажу!.. Пришел  я на другой остров, с повышением по
службе. Пока вникал в  курс дела,  пока  осваивался, месяц прошел,  и что-то
сделалось  мне тоскливо. Тянет  на берег  и  все. Выберу свободную  минутку,
прибегу к океану и стою, слушаю, вдруг запоет. А до острова Талант миль сто,
где там услышать, только чайки... Потом как-то отлегло, постепенно забылось,
и тут наконец получаю я долгосрочный  отпуск с выездом на родину. Откровенно
сказать, не за отличие в службе, а чтобы  семью завести и вернуться с женой.
Командование заботилось о моральном облике и полнокровной жизни подчиненных.
Ну,  приехал я к  отцу и  матери в  Казахстан, живу  месяц,  второй, про мою
иноземную Любу и про службу молчок. А мать  невесту мне  нашла  и  пристает,
мол,  познакомься  и  женись.  Я  от  скуки  познакомился.  Хорошая девушка,
десятилетку  окончила  и пропадает  в колхозе...  Ты не  знаешь,  что  такое
колхоз,  особенно если  отстающий.  Это  бессмысленный  труд  и  смерть всем
надеждам. Я ей кое-что про дальние страны порассказывал, приврал... В общем,
говорит  она мне,  так мир хочу  посмотреть...  Ну, я крылья и расправил  --
покажу! Женился и приехал с ней на Кубу. Дети у нас пошли один за одним, все
погодки,  и  вроде все ничего, даже сначала понравилось. Но  выйду на берег,
услышу чаек, и душа моя переворачивается.
     Боярышня тут же паузой воспользовалась, заговорила со страхом в голосе,
которого раньше не было:
     -- И стала сказывать, как искала его  по всем лагерям да тюрьмам. Много
городов прошла  и отыскала, когда у жениха  его срок заканчивался. Пожила  в
землянке возле лагеря, дождалась, когда его в  ссылку направят, и приехала с
ним сюда,  в Холомницы...  Я только  тогда и  поняла,  что  у  нее  рассудок
помутился. Воду освятила, окропила, напиться дала и в  схороне уложила.  Она
поспала чуток, вскочила и опять убежала. Боюсь, уйдет куда-нибудь...
     -- Ничего, это пройдет, -- подбодрил он. -- Это  бывает  от горя. А что
же дальше-то было? Что это я? Забыл, на чем остановился... Да, тоска на меня
напала.  Разумом  понимаю:  пройдет, время вылечит. Детей  рожал, чтоб  себя
связать  по рукам и ногам, на  нашей службе разводиться с  женой нельзя... А
потом оглянулся и страшно стало: жену не  люблю, детей не  люблю. И они меня
тоже... Когда  уезжал с  Кубы, все-таки выбрал  момент  и приехал на Галант.
Двенадцать  лет прошло... В пещеру нашу  побежал, а там все стоит нетронуто,
все как было, даже ее платье на веревке висит. У  них там не воруют, понятия
нет  взять чужое...  Только все истлело, истрепалось и покрылось пылью. А на
нашем  соломенном  ложе  трава  выросла,  бледная,  длинная,  как  русалочьи
волосы... Тогда я пошел в  деревню, стал спрашивать про  Любу. А там меня не
узнают, да и ладно бы, но и ее забыли. У них там в племени особенность есть,
память короткая, может,  потому и живут весело, едят червей и поют.  Правда,
песню там услышал, будто давным-давно жили на берегу океана двое влюбленных.
Но пришел злой колдун, обратил ее  в чайку, а его в орла. Орел поймал чайку,
унес далеко в океан и бросил в воду... Будто про нас. Потом ушел  на  берег,
долго  ходил, слушал  птиц и ел водоросли. После  отлива их много на отмелях
остается...
     * * *
     Выбравшись  из норы в конюшню, он посидел на краю ямы и  затосковал еще
больше: деньги  теперь есть, а кто повезет их в Москву? Кто разыщет Космача?
Где этот "нарком"? А ведь обещал на следующий день приехать...
     Горестный,  он устал от конского крика, влез на  чердак и спустил  коню
сена.
     -- Иди жри давай! -- пихнул в зад. -- Или пить хочешь?
     Он сунулся сбоку, чтоб обойти, но Жулик прижал к стене.
     --  Знаешь, иди-ка  сам  на  реку!  Надоел ты  мне!..  Столкнуть плечом
разъевшегося жеребца было не так-то просто. Комендант нырнул ему под брюхо и
оказался  у двери, возле морды. Конь вдруг затих с высоко поднятой головой и
лишь напряженно шевелил ушами.
     В распахнутую настежь дверь не пошел...
     Только сейчас стало  понятно,  что он  кого-то чует во  дворе  и подает
сигналы.  Кондрат Иванович отодвинул засов и приоткрыл  дверь на два пальца:
вроде никого...
     -- Ну и чего переполох устроил?
     И  все-таки,  прежде чем  выйти, волосы от  сухой глины  отряс, охлопал
одежду --  кого  еще черт принес? Из конюшни вышел бочком, сразу за  стог, а
оттуда  к  избе.  В  кухонное  окно заглянул,  потом  в  горницу  --  пусто.
Пригибаясь, добрался к  следующему и только выставил голову из-за простенка,
как услышал за спиной веселый голос:
     -- Эй,  ты что  под чужими  окнами ходишь? Память на  лица у Коменданта
была профессиональная;  это был  один  из "бомжей",  приходивших  в харчевню
из-под моста, с усами, только подбородок выбрит начисто и одет поприличнее.
     После того как схватили Почтаря,  решили действовать  в открытую, средь
бела дня. Ишь, стоит, наглый, стрижет глазами! И ботинки у него армейские...
     -- Ты кто такой, чтоб спрашивать?  -- Он пошел на  парня. --  И что тут
делаешь?
     -- Заходи в дом, разберемся. -- Усатый отступил и сунул руки  в карманы
кожаной куртки. -- Давай вперед.
     -- Пошли разберемся!
     Комендант  завернул  за угол,  вбежал на крыльцо:  обрез  был  сразу за
дверью слева...
     "Бомж"  что-то почуял, остался внизу,  а в дверях  показался еще  один,
которого в харчевне не было, -- носатый, с русым вьющимся чубом.
     Все, обреза не достать...