Страницы: -
1 -
2 -
3 -
4 -
5 -
6 -
7 -
8 -
9 -
10 -
11 -
12 -
13 -
14 -
15 -
16 -
17 -
18 -
19 -
20 -
21 -
22 -
23 -
24 -
25 -
26 -
27 -
28 -
29 -
30 -
31 -
32 -
33 -
34 -
35 -
36 -
37 -
38 -
39 -
40 -
41 -
42 -
л отодвинуться
подальше от гундосого, но не дала прикованная к балке рука. -- Вколол ему
какую-то заразу!.. И стрелял он! Я только под лед спихнул.
-- Вот как? -- Комендант помассировал лицо -- не помогало. -- Что же ты
на молодого свалил? Нехорошо...
-- И подчиняется он только шефу, а не Ногайцу, -- добавил в свое
оправдание усатый. -- Приехал со специальным поручением от Палеологова.
-- Ну и что за поручение?
-- Я уже сказал, -- буркнул гундосый. -- Обеспечить встречу человека с
Углицкой.
-- Кто этот человек?
-- Я не знаю! Когда он придет, будет сообщение...
-- Что потом?- -- поторопил Комендант. -- Давай, зарабатывай очки, у
тебя невыгодное положение. Или тебе тоже вколоть? Там -в коробке еще три
шприца...
-- Не надо. -- У гундосого снова заложило нос. -- Углицкую с этим
человеком нужно вывезти в город, снять квартиру и доложить шефу.
-- Да, не густо... -- Кондрат Иванович достал телефон. -- Но есть шанс
выкупить свою жизнь. Звони шефу. Скажешь так. Место, где находится Углицкая,
установил. Но она закрылась в подземелье и заявила, что никого к себе не
подпустит без Космача, и ни с кем без него разговаривать не будет. Если
попробуют войти к ней силой, покончит с собой. У нее есть оружие. Спроси,
что делать. Надо, чтобы твой шеф приехал сюда вместе с Космачом. Или послал
одного. То есть Космач должен приехать сюда, иначе княжну можно больше не
увидеть. Ты меня понял?
-- Понял. -- Гундосый взял трубку.
-- Попытаешься поднять тревогу или услышу фальшь -- пулю получишь
сразу, без предупреждения.
Комендант вынул пистолет и свернул предохранитель.
"11. Кольцо"
Он вернулся из Петербурга одержимым и не мог больше ни о чем думать,
как только о браке с княжной Углицкой. Он вдруг увидел самый прямой и самый
надежный путь к достижению цели и теперь лишь поражался собственной
недогадливости.
А ему все время казалось, что отношения с Земляновым заходят в тугрик,
предводитель, сам того не ощущая, быстро вырастал из детских рубашек и
чувствовал, что вот-вот ему впору будет и отцовская. Но всякий раз Глеб
Максимович вдруг находил оригинальное решение и обидно просто ставил на
место. И на какое место! Иногда в проницательности и дерзости его ума
виделось нечто сатанинское, не зря он всю жизнь набивал свою квартиру
мистическими и ритуальными предметами.
Мысль о том, что княжна станет его женой, вросла в сознание сразу и
накрепко, однако вначале как стратегический ход. Брак должен был стать
обычным королевским браком, по государственной необходимости и расчету, и
потому не имело никакого значения, какая она, как выглядит и понравится ли.
Однако скоро он начал ловить себя на том, что думает об этом, и чем дальше,
тем подробнее. Некоторое время Палеологов утешал себя обыкновенным
любопытством: конечно же, не все равно, какой будет первая государыня, а ну
если она страшна, уродлива и глупа к тому же?
Он прилетел в Москву довольно рано, и можно было сразу поехать в офис
Собрания, где его ждали и где находился теперь уже соперник Космач, но
предводителю захотелось побыть одному, чтоб все досконально обдумать и
привыкнуть, вжиться в новую роль -- будущего мужа Углицкой. На следующее
утро он проснулся уже с мыслью о княжне и будто завелся на целый день. Надо
было срочно решать судьбу Космача, пусть и формально, обсудить на
политсовете вопрос с женитьбой и, главное, отослать в Холомницы надежного
человека, который бы подготовил прием Клести-малого и организовал его
встречу с невестой и сватовство. Вместо всего этого он позвонил Галену,
велел поместить Автора под замок, а сам остался дома в непривычном для себя
состоянии задумчивой грусти.
Палеологов никогда не видел княжну даже на фотографии, и теперь
воображение почему-то рисовало молодую женщину, очень похожую на Маргариту,
дальнюю родственницу отца, которая несколько раз приезжала в Питер из
Голландии. Она сохранила добрые отношения с матерью и потому гостила у них,
а с отцом, бывало, даже не встречалась, чтобы не компрометировать его:
морскому офицеру заграничная родня могла только навредить. Маргарита была
старше Генриха лет на десять и казалась настолько необычной и красивой, что
у него спирало дыхание и терялся дар речи. Ее лицо, руки, платье, движения и
запах были поистине заморскими, чудесными, и вся она -- недосягаема, как
всякая юношеская мечта. В последний раз Маргарита приезжала, когда ему
исполнилось четырнадцать, и он уже оказался выше на полголовы, что ее
удивило и заставило снизойти, заметить. Она с удовольствием гуляла с ним по
Питеру, держа, как взрослого мужчину, под руку, покупала дорогие рубашки,
галстуки и заставляла примерять -- он робел и не противился. А однажды, в
момент какого-то дурашливого веселья, повалила на диван и стала щекотать.
Сначала он терпел и уворачивался, потом закатывался от смеха и
непроизвольно, обороняясь от ее рук, случайно прикоснулся к нависшей над ним
полной груди под шелковой блузкой и услышал, как Маргарита застонала и сама
вжалась в его ладони. Смущенный и потрясенный, он еще смеялся и чувствовал,
что сейчас заплачет от необъяснимой, неведомой радости. Но Маргарита вдруг
отпрянула, погрозила пальчиком и выбежала на балкон. И после этого не
держалась за его руку, когда гуляли, не заставляла примерять подарки, и
ничего подобного больше не повторилось.
С тех пор Палеологов не обращал внимания на девушек своего возраста и
чувствовал, что его влечет к женщинам постарше, с которыми ему было легко и
приятно.
И вот теперь княжна виделась ему сорокалетней, такой же необычной,
чудесной, и он уже был уверен, что с ней повторится тот восторг и смущение,
веселье и слезы. Целый день он ходил по квартире грустный, но с
предчувствием близкой радости, забыв обо всем на свете, пока не вспомнил о
Космаче. Этот волосатый, мрачный человек вдруг заслонил образ княжны и будто
бы рассмеялся в лицо...
Тем самым подписав себе приговор.
Судьбу Автора мэтр отдал в руки Палеологова, и тот бы поступил с ним
благородно, как с побежденным противником, но Космач свою фамилию
оправдывал, бросился в драку, словно поднятый из берлоги медведь. Четверо
казаков молотили его дубинками, а он отмахивался сначала стулом, затем
голыми кулаками, и прорывался из подчердачного этажа на второй. В какой-то
миг эта неуемная, дикая сила показалась страшной, особенно когда он все-таки
вырвался в холл и, схватив диван, вынес им металлический стеклопакет в окне.
И выпрыгнул бы, но подоспел комендант, прыснувший ему в лицо из баллончика.
Космача скрутили и лишь после этого начали стричь бороду, однако, травленый
газом, он вертел головой и натыкался лицом на ножницы. Взбудораженный
азартом борьбы и чтобы преодолеть этот гнусный страх, Палеологов сам поехал
сдавать его на базу. Подпольным рынком рабов владел знакомый из торгующих на
Арбате, начинавший с розничной продажи матрешек, ходового товара для
иностранцев на заре перестройки, сам толстый, лысый, коротконогий, отчего и
кличку носил соответствующую -- Матрешник. В его лексиконе и близко не было
слова "раб", люди, которых он продавал, назывались вполне цивилизованно --
гастарбайтерами. Увидев избитого Космача, да еще узнав, что привезли
ученого, начал сбивать иену. Со своими братьями по касте он чаще всего был
откровенен в терминах.
-- Ты опоздал, Богомаз, -- назвал его прозвищем арбатского рынка. --
Последнюю партию купили пару дней назад, теперь торги нескоро, держать его
здесь несколько месяцев -- веревки.
-- Я к тебе никогда не обращался. Сделай для меня исключение.
Матрешник надулся и продолжал ломаться.
-- Куда я с ним? Выкуп за него не получить. Продать будет трудно,
только на любителя. Неизвестно, какие медицинские показатели. А вы еще
избили его, звери.
-- Отдам его за один доллар, -- предложил Генрих. -- Но с условием:
куда-нибудь за бугор и чтоб в Россию больше не вернулся.
-- Это интересное предложение, -- сразу оживился Матрешник и вынул
бумажник. -- Помнишь Марадону? Спортивными тряпками торговал? В Эквадоре сто
гектаров джунглей купил, завод поставил, папаин вырабатывает. Заказывал
людей по бартеру. Из этой страны бежать некуда.
-- Годится.
-- Могу после сделки папаин дать под реализацию. По льготным ценам.
-- А это что такое?
-- Фуфло какое-то, в колбасу добавляют.
-- Нет, мне не надо.
Наконец, расправившись с соперником, предводитель неожиданно ощутил
пустоту на душе: все получилось плохо, несолидно, по-бандитски, на Космача
не возымел действия даже эффект продажи -- ухмыльнулся и плюнул кровью...
Правда, занимаясь потом неотложными делами, Палеологов на некоторое
время забыл об этой неприятности и вспомнил лишь к вечеру следующего дня,
когда остался один в своей квартире и увидел себя в зеркало. Двухдневная
щетина на подбородке вдруг подтолкнула его к мысли отпустить бороду. Конечно
же! Нельзя показаться княжне в блядолюбивом образе!..
И будто по затылку стукнули: сколько ни старайся, такая борода, как у
Космача, не вырастет. На щеках волос пробивался островками и только чуть
гуще был на подбородке -- козлиная будет...
А тут еще на глаза попали бумаги Автора, выпотрошенные из его одежды,
паспорт без корочек, просроченный авиабилет и письмо. Эти документы
передали, когда Космач садился в машину и потому не успел их посмотреть.
Было желание изорвать все, сжечь, чтоб следа не осталось, однако Палеологов
подавил эмоции и перелистал паспорт: на фотографии, без бороды, Космач
выглядел совершенно иным человеком -- мягкий, добродушный интеллигент с
рассеянным взглядом...
Письмо было перегнуто несколько раз, и конверт уже потерся. Если Автор
прятал его в одежде, значит, бумага была важная. Сразу же удивил питерский
адрес, причем город назывался по-старому, Ленинград, имя получателя ни о чем
не говорило -- Желтяков Герман Лаврентьевич. Палеологов вынул сильно помятый
лист бумаги. Он отлично знал почерк академика, поскольку, работая в ГУРА, не
однажды получал отказы или протесты из ЦИДИКа, написанные лично Барвиным.
На первый взгляд это было обыкновенное рекомендательное письмо, и, что
вначале потрясло, -- академик называл Космача своим учеником! Предводитель
включил настольную лампу, разгладил лист и прочитал еще раз. "Брат мой,
Герман Лаврентьевич..."
Обращение было явно масонским, никаких братьев у Барвина не было, а
просто так употреблять это слово и называть кого-то на "ты" интеллигент
номер один себе бы не позволил. В таком случае и "ученик" получает
совершенно иное звучание...
Палеологов смахнул письмо и вскочил. Нет, быть не может! Барвин лично
уничтожал Космача и его диссертацию, которая перечеркивала его научный
багаж, заслуги и всю жизнь. Они были непримиримыми врагами!..
А что если это всего лишь игра на публику? Почему вдруг академик
отыскал автора диссертации 2219 и призвал к смертному одру? Почему с такой
легкостью ликвидировал вечный непотопляемый ЦИДИК? И письмо это написал в
день смерти...
Да и умер-то лишь после беседы с Космачом!
Если Автор -- ученик, то кто же такой Желтяков, к которому Барвин
обращается с просьбой? "Имею честь представить моего ученика Юрия
Николаевича Космача. Не оставь сего отрока без твоего благосклонного участия
и наставления..."
Космач прятал эту рекомендацию, хранил, значит, собирался ей
воспользоваться?..
"Считай, это моя последняя воля..."
Последняя воля, переданная Желтякову! Не оставить без участия и
наставления...
И вообще, что произошло? Умирает нобелевский лауреат и масон, который
практически не скрывал своей принадлежности к вольным каменщикам и не
противился, когда его называли Мастером. Одновременно в Холомницы приходит
княжна Углицкая, Космач чуть ли не в тот же день оставляет ее и летит в
Москву.
Словно команду получил...
Может, не такая она простая, княжна? Как и весь Соляной Путь?..
Например, верхушка канадских духоборов, некогда переселенных Львом
Толстым, оказалась давно и накрепко перевитой масонством, и вся их общинная
жизнь превратилась в жизнь Ордена. На ту же участь были обречены многие
секты и религиозные течения.
А что если и старообрядчество не исключение? И Космач, единожды с ними
связавшись, не мог миновать квартиры Мастера и его нежной заботы...
Что имели в виду сонорецкие старцы, когда писали в своих посланиях:
"Иные поддались ереси жидовствующих, а иные к полякам убежали, на
антихристовых тайных вечерях сатане молятся, заместо образов святых на
козлиную голову взирая..."?
Когда он понял, что окончательно запутался, вызвал из офиса машину и
поехал в аэропорт. На последний рейс в Питер он успевал, однако в городе
объявили очередной план "Перехват" и, несмотря на спецсигнал, тормозили на
каждом перекрестке, проверяли документы, салон и багажник. Палеологов
загадал: если не опоздает на самолет, значит, все это чистый бред, сон
разума, глупость, которую Глеб Максимович развеет в одну минуту...
В последний раз машину тряхнули в аэропорту.
-- Ваш рейс ушел двадцать семь минут назад, -- со вздохом предупредил
водитель.
Он не хотел верить, и, оказалось, не зря, вылет задержали на час.
-- Поедешь со мной, -- облегченно сказал водителю. -- Тело охранять.
Петербург его окончательно успокоил, и прежде чем пойти к Землянову, он
заехал на Васильевский и немного постоял возле дома отца, но заходить не
стал, только посмотрел на его светящиеся окна.
У мэтра тоже горел свет, но неяркий. Палеологов оставил телохранителя у
парадной, а сам поднялся по лестнице и покрутил барашек старинного звонка.
Прошло больше трех минут, никто не открывал и даже не приближался к
двери. Думая, что Землянов не услышал, он еще позвонил, теперь дольше и
резче -- результат был тот же, вот так ездить без предупреждения...
Тогда он набрал номер телефона, и Глеб Максимович снял трубку.
-- Простите, мэтр, я стою у вашей двери, -- сказал предводитель.
Землянов всегда радовался его приезду, хотя скрывал свои чувства:
разговаривал несколько просто и грубовато.
-- Почему вы там стоите? -- спросил он чужим голосом. -- Я вас не жду.
Вываливать на него сейчас все свои фантазии и домыслы, наверное, уже не
имело смысла, но и отступать было поздно, коль объявился.
-- Захотелось увидеть вас, -- соврал предводитель.
Мэтр положил трубку, но открыл лишь через несколько минут, молча
впустил в переднюю. Снять пальто не предложил и тапочки не бросил под ноги,
как делал обычно.
Запахи в доме оказались неожиданные -- воска и ладана, словно в церкви.
-- Ну, что у вас? -- нетерпеливо спросил Землянов. -- Говорите.
Палеологову пришло в голову, что у мэтра в квартире может быть женщина
или еще кто-то, кого нельзя показывать даже единомышленнику. Но непохоже,
чтобы тот встал с постели, да и дверь в кабинет распахнута настежь, стол,
как всегда, завален книгами и газетами...
-- Ничего особенного, мэтр. -- Он достал из внутреннего кармана конверт
с бумагами Космача. -- Это вам, для пополнения коллекции предметов культа.
Глеб Максимович заглянул в конверт, сунул его в карман халата и устроил
головомойку, по-прежнему обращаясь на "вы".
-- Я просил вас без крайней необходимости сюда не приходить. Тем более
без предупреждения. Это не мои прихоти, Генрих, это правила элементарной
конспирации.
-- Простите, мэтр...
-- Когда у вас пройдут эти мальчишеские порывы? Будьте же, наконец,
серьезнее. Мы занимаемся очень важным делом.
-- Да, я понимаю...
-- Понимаешь, а приперся среди ночи! Грубость означала, что Землянов
немного отходил.
-- Поговорить захотелось, -- сознался Палеологов
-- Завтра в девять на Неве.
Это было условленное место их обычных встреч.
-- Все понял. Спокойной ночи.
Он вышел на улицу и вдруг перевел дух с ощущением, будто не дышал все
время с тех пор как вошел в квартиру Землянова. На ночной улице было пусто и
тихо, где-то урчала вода, стекая в ливневую канализацию, глухо позванивали
провода троллейбусной линии, еще глуше постукивали одинокие каблучки; во
дворах и на крышах домов что-то еще шуршало, бормотало и монотонно звякало,
но все эти звуки были звуками городского покоя. Он вдруг понял, что сейчас
выпал тот самый случай, когда можно исполнить свою мечту и побродить по
местам детства. Не нужно никуда спешить, никто не ждет, никто не знает, где
он сейчас, -- ночь полной свободы!
Засунув руки в карманы, бредущей походкой он прошел улицу до конца,
свернул возле мигающего светофора, но телохранитель выскочил на проезжую
часть и начал ловить такси.
-- Мы идем пешком, -- предупредил Палеологов.
-- Генрих Сергеевич, Петербург -- город особый. -- Телохранитель все
махал рукой. -- А береженого бог бережет...
-- Это мой родной город!
-- Но ведь криминальный!
-- А на кой черт ты? За что я тебе бабки плачу? Телохранитель догнал
его и потащился сзади. Палеологов не выбирал дороги, не думал, куда идет, --
ноги вели сами вдоль каналов, через горбатые мостики, в сводчатые арки и
сквозь пустые, гулкие дворы. И почему-то не испытывал радости, может,
потому, что мечтал уже о другом, -- шел и представлял себе, как пойдет этими
путями с княжной. Она будет держать его под руку, как Маргарита, а он станет
рассказывать...
Мечтал и уже знал: ничего подобного никогда не произойдет.
К родному дому на Грибоедовском он выбрел около четырех утра, когда уже
слипались глаза и болели ноги. Дверь парадного была новая, стальная, с
кодовым замком. Палеологов понажимал кнопки сам, подтолкнул телохранителя:
-- Давай отрабатывай штуку баксов.
Тот приступил к делу как профессионал, что-то слушал, проверял, но
зарплаты своей не оправдал.
Давняя мечта пройти по родным улицам закончилась ощущением
бесприютности, бездомности. Не замечая, куда идет, Палеологов внезапно
обнаружил, что заблудился. Город оживал стремительно и к шести часам уже
гремел, тарахтел и выл тысячами моторов, все в нем перепуталось, улицы на
вид были старые, но назывались по-другому, пережившие сырую зиму дома не
походили на себя, сменились фасады, вывески, подъезды, и даже автомобили
ехали мимо чужие. Прошел сон, мышцы ног или окрепли, или потеряли
чувствительность, он шел наугад с единственной целью -- самому выбраться из
лабиринтов улиц и каналов.
Не выбрался, заставил телохранителя поймать такси, поскольку до встречи
с мэтром оставалось полчаса.
Река поднялась и подпирала гранитные парапеты, а Петропавловская
крепость на той стороне, казалось, подтоплена, стоит в воде, и ангел на
шпиле напоминает спасающегося от неминуемой гибели человека.
В назначенное время Землянов не пришел. Опоздания не могло быть в
принципе, старый дипломат никогда себе этого не позволял. И все-таки
Палеологов выстоял у парапета еще пятнадцать минут сверх обычных,
"прощаемых" пятнадцати.
От набережной Невы к дому мэтра он пошел пешком. В этом что-то было --
передвигаться на своих ногах! Мысли становились неторопливыми, как-то
незаметно складывались в один длинный ряд, и сразу же становилась