в свою котомку.  -- У меня еще есть! Красивые!..  А то как бы  я доехала? От
Северного еще двести верст... Вот, смотри!
     Вавила достала узелок, развязала  одну  тряпицу,  вторую,  и в  третьей
оказалось  несколько перстней -- нанизала их на пальцы,  показала Космачу. А
он,  пользуясь случаем,  взял ее руки в свои --  горячие  и от того  немного
жестковатые, поднес к своему лицу, как сокровища.
     Золото было холодным и леденило пальчики.
     -- Погляди-ка, какие они красивые!
     Пожалуй, Алмазный фонд  купил бы все  без всякой  экспертизы:  сапфиры,
изумруды и один крупный бриллиант наверняка индийской работы. Даже на глазок
этим сокровищам будет лет шестьсот -- семьсот, а может, и того больше...
     -- А почему  ты так смотришь?  -- вдруг спросила она.  --  Ты не смотри
по-ученому, на красоту полюбуйся.
     -- Да я любуюсь. Только зачем таскаешь с собой такое богатство?
     --  Какое уж богатство?..  Это мне  матушка  дала, на приданое.  Больно
поносить хочется. Остальное в Северном оставила...
     Он не стал пугать  ее  миром и  современной жизнью, ни к чему ей знать,
что за паршивую сережку убить могут не моргнув глазом.
     -- Мы завтра и то колечко вернем, -- пообещал, не отпуская рук.
     -- Да уж не надо, нехорошо. Совсем уж простенькое...
     -- Он тебя обманул!
     Вавила не хотела быть обманутой, смутилась.
     -- А как же мы вернем?
     -- Найдем водителя на автостанции... Ты запомнила его?
     -- Такой бритый...
     -- Они все бритые. В лицо узнаешь?
     -- Да  узнаю. -- Она что-то заподозрила, осторожно высвободила руки, но
один  из перстней коснулся  огромной окладистой бороды Космача и  зацепился.
Вавила потянула и засмеялась:  --  Ишь, привязал! Отвяжи-ка, не  то и веника
твоего не останется! Как дерну вот!
     И пока  он  выпутывал перстень, ее пальчики бездумно трогали бороду,  и
едва  рука  освободилась,  как Вавила  покраснела и  отвернулась  в  великом
смущении. Торопливо  посдергивала украшения, завязала в  тряпочки, сунула  в
глубину котомки. И что-то там нащупала еще, просияла.
     -- Свиточек тебе принесла, вот возьми-ка...
     -- Что это?
     -- Да ты искал...  Сонорецких старцев послание пророческое на окончанье
великого лесного сидения.
     Свиток находился в кожаном чехле, завязанном с двух сторон, и напоминал
длинную и толстую конфету. У Космача непроизвольно затряслись руки.
     -- Боярышня... Свет очей моих... Где же ты отыскала?..
     -- Спросила стариц на Сон-реке, они и благословили меня свитком.
     Случайно проговорилась, что была у сонорецких старцев...
     -- С этим и шла ко мне?
     Вавила спохватилась, что сказала лишнее, вдруг принюхалась.
     -- Ой, дымом пахнет! Ужель не чуешь?
     Космач  бросился на  кухню; из  кастрюли  с пельменями  шел  синий дым.
Впопыхах  сдернул  ее с плитки, обжегся,  уронил, и пока искал  тряпку, чтоб
прихватить  и  поднять, задымился линолеум.  Залил  все из  лейки,  кастрюлю
выставил в сени,  вытер шваброй пол.  И эти бытовые хлопоты слегка отрезвили
его, а тут еще в окошко глянул -- рассвело и метель завивает.
     Когда  же закончил  с  уборкой и  вернулся, Вавилы за  столом  не было.
Заглянул в горницу -- лежит в постели, и розы рядом, на подушке.
     -- Ступай-ка  спать, Ярий  Николаевич, -- строго  посоветовала она.  --
Утро  вечера мудренее. А как пробудишься, так и спросишь.  Ты ведь  спросить
пришел?
     Он встал на колени рядом с кроватью.
     -- Сегодня скажи, сейчас... Зачем ты вериги носила?
     -- Ты ученый, ты все знаешь...
     -- Ничего я не знаю. Впервые на тебе и увидел...
     -- Грешна, Ярий Николаевич, оттого и наряд суров. А ты взял да и  лишил
меня крепости.
     -- В чем же грех-то твой, ангел?
     -- Замуж в срок не пошла. У нас ведь строго, коль к семнадцати летам не
взяли -- нА тебе власяницу, абы мысленно не грешить.
     -- Кто же сплел ее?
     Боярышня  заговорила неожиданно  низким,  грудным голосом  и  нараспев,
словно молитву:
     -- Сама и сплела. Белому  коню хвост  да  гриву  остригла. -- Она резко
села, сронив одеяло  с груди. -- Ты-то в миру живешь, свои законы и правила.
И не  знать  тебе мук душевных и  телесных, ибо  ученый ты  муж и вериги сам
плетешь,  из ума своего.  Не знаешь,  как грызет душу пустое  чрево, а  стыд
какой и  срам,  когда скажут  -- перестарок!  А  когда всякую  ночь  страсти
телесные треплют, подобно болезни падучей?.. Власяница,  Ярий Николаевич, се
есть спасение мое. Ты же снял с меня оберег, но ведаешь ли обычай?
     -- Не ведаю. Но догадываюсь. И мне радостно...
     -- Коли утром повторишь свои слова -- поверю...
     -- Да ведь утро! Светает!
     -- Поди-ка спать, Ярий Николаевич, не мучай...
     -- Возле тебя останусь.
     -- Хоть  ты  и  снял  власяницу, но со мной  не ложись, -- назидательно
произнесла она.  -- А вот когда ты мне наутро свое слово скажешь, да заживут
мои язвы и рубчиков не останется...
     Не договорила, умолкла настороженно. Он нашел  руку  боярышни, прижал к
щеке. Пальцы зарылись в бороду, потрепали ее и вдруг замерли.
     --  Оно и так грех... Ты ведь ученый  был, да так и остался... Позрела,
как  взволновался,  когда  свиток взял.  Наутро откажешься от  меня  и снова
вериги  плести. Знаю,  отчего  в Полурады не пошел, а  здесь поселился,  при
тракте. Ведь затосковал  бы в скиту, к науке своей потянулся.  И сейчас тоже
затоскуешь. Что тебе станет  лесная девка-перестарок? Неграмотная по-новому,
в мирской жизни глупая...
     --  Никогда больше не  говори  так, --  оборвал  Космач.  --  Не  желаю
слышать.
     Вавила немного помолчала, зашептала тихо:
     -- Пресвятая Богородица, прости и помилуй. Не ведаю, что творю, да ведь
муж сей от вериг избавил...
     Космачу  показалось,  она  заснула  с  этими  словами,  пеки  опустила,
пальчики на щеке ослабли, и дыхание стало ровным.
     -- Человек от тебя пришел, --  вдруг внятно и трезво проговорила. -- На
преподобного Савву...
     -- Какой человек?.. Кто?
     -- Назвался, а не ведомо, кто... От тебя, сказал...
     -- Я никого не посылал! Слышишь?.. Я никого не посылал!
     -- Да ведь пришел... Должно, худой  человек. А я обрадовалась и  к тебе
побежала...
     Несколько минут он стоял у  кровати молча, руку ее  спрятал под одеяло,
жгут волос высвободил, потом взял за мизинец (говорят, так можно  со спящими
беседовать),  спросил  несколько  раз, что за человек  пришел  и где  он, но
Вавила не отозвалась, лишь пальчик свой отняла,
     Он снова взял, теперь всю руку, спросил:
     -- Пойдешь за меня?
     Веки  у  Вавилы  дрогнули --  услышала, но глаз  не  открыла и ответила
совсем невпопад:
     -- Мы его в сруб спустили... Обрадовалась и побежала.
     Столь  неожиданное  сообщение   боярышни  не  особенно-то   встревожило
Космача.  Сразу же подумал  о  бывшей своей  ассистентке Наталье  Сергеевне,
которая теперь заведовала кафедрой  в университете:  она послала человека  в
Полурады! Больше  никто бы не решился таким образом  проникнуть  в потаенный
скит, где сама бывала,  тем более  никто бы  не посмел  воспользоваться  его
именем.  Скорее  всего, за  неимением  специалистов  на  кафедре,  способных
работать  со  старообрядцами,  нашла  подходящего  человека,   какого-нибудь
профессионального артиста (слух  был, строила такие планы), и заслала  будто
бы от Космача. И, видно, не удался  эксперимент, не ко двору пришелся чужак,
коль Вавила здесь...
     Космач поставил розы обратно  в лейку с водой, пристроил ее в изголовье
Вавилы на стул, чтоб запах чувствовала, и  вышел из горницы.  На глаза попал
свиток, последнее послание сонорецких старцев, которое  искал несколько лет,
и  потому где-то в глубине сознания поблескивал маячок любопытства, однако и
распечатывать не  стал, унес  и спрятал в тайник.  Потом побродил немного по
узкой  кухне,  чаю  хотел попить,  отвлечься,  но от  смешанных, распирающих
чувств захотелось чего-нибудь крепкого.  Накинув полушубок, двинул на улицу,
в метель.
     Единственную улицу в Холомницах забило вровень с заборами, сунулся было
вброд,  но вернулся,  нацепил лыжи.  У Почтарей уже горел  свет не только  в
избе, а  и во дворе, значит, скотину обряжали. Старики эти жили в Холомницах
особняком, сами  никуда из  хаты не вылазили  и  к себе не  принимали,  если
только  придет  кто за молоком или  горилкой, да и то за ворота вынесут. Все
дачники считали  их немного чокнутыми, а из-за нелюдимости  подозревали, что
связаны  они  с  колдовством  и  нечистой силой.  Особенно  бабку  Агриппину
Давыдовну,  которая,  говорили, в лесу  шалила:  появится  как черт  из пня,
напугает  грибников  или  ягодников,  и когда  те убегут,  корзины побросав,
высыплет себе  дары  природы и  была  такова. В  общем,  плели о них  всякую
всячину. Работая  в скитах, Космач и не таких чудес и россказней наслушался,
так что относился ко всему иронически, хотя по  поводу необычности поведения
и психического состояния Почтарей общее мнение разделял.
     Он переступил ограду и вкатился по сугробу чуть ли не в сарай.
     -- Здоровеньки булы, соседи!
     Агриппина Давыдовна корову доила, чуть подойник не опрокинула.
     -- Мыколаич? Та шоб ты сказився! Сердце у пятках!
     Дед  Лука метал навоз сквозь окошко на  улицу и даже не  оглянулся. Его
стоическому спокойствию в любых ситуациях можно было позавидовать.
     -- Прости, тетка Агриппина! А не продашь ли горилки?
     -- Та на шо тебе? Ты же ж не пьешь?
     -- Да вот что-то захотелось с утра пораньше!
     Относительно спиртного старуха держала деда в черном теле.
     Достала ключ, подала мужу.
     -- Видчини ларек, принеси горилки. Да сам не смий! Усе сосчитано.
     Почтарь  принес  бутылку самогонки, запечатанной как на  заводе, но без
этикетки, от денег отказался.
     -- Як ведьмак скончается, коня твоего возьму, за сином...
     -- А что, ведьмак умирает?
     -- Дывись, як витер дуе? Чортова душа метелится...
     -- Где же этот ведьмак?
     -- Да с того края хата. -- Дед махнул рукой в конец деревни -- не хотел
даже  по  прозвищу  называть Кондрата Ивановича:  они  то  конфликтовали  по
неведомой причине, то мирились -- не разлей вода.
     -- Он что, умирает?
     -- Свит усю ночь горит. Пишов побачить -- лежит як мертвец...
     Космач не дослушал и от Почтарей побежал напрямую, огородами, к усадьбе
Коменданта -- кто его знает? Может, не зря вчера исповедаться приходил?..
     А тот, живой и здоровый, преспокойно орудовал лопатой в своем дворе.
     Хозяйство  у старика  было маленькое,  десяток кур  в  подполе,  стайка
ручных синиц, летающих за ним по деревне и просящих корма, да знакомый заяц,
которому  позволялось обгрызать яблони.  По этой причине он больше занимался
общественно-полезным трудом  -- расчисткой  снега, и  если  не буранило,  то
пробивал дорожку вдоль всей деревни, до столба с фонарем и избы Космача.
     Смотреть  на бесполезный труд старика было больно, разрытую траншею тут
же забивало снегом.
     -- Почтарь сказал, ты лежишь, как мертвец! -- засмеялся Космач.
     --  Все, я лавочку эту  прикрою!  --  сердито  крикнул  старик,  а  сам
обрадовался.  --  Вчера  яду какого-то  продал, гад! Я с горя целый губастый
стакан осадил,  и правда, чуть не умер. Всю ночь полоскало, хорошо, организм
крепкий, тренированный.
     На самом деле самогонка была наверняка хорошей, за все время не было ни
одной рекламации, просто Комендант всегда болел с похмелья...
     -- Пойдем-ка выпьем за праздник. Бросай лопату.
     -- А что вы пьем-то?
     -- Горилки!
     -- У Почтаря брал?
     -- Где же еще?
     Комендант  хотел  было отказаться наотрез и уж  лопату вонзил  в  снег,
однако в последний миг заколебался.
     -- Ну, он тебе какой-нибудь  заразы не  продаст, -- сдержанно рассудил.
-- Ему конь нужен, сено возить... А что за праздник?
     -- Вчера было Восьмое марта!
     --  Да-а...  Великий  праздник.  Вот  ты  историк,  должен  знать,  что
произошло в этот день.
     -- Ладно, Кондрат Иванович, пошли в избу, там разберемся.
     Комендант  обрадовался  Космачу,  его приход,  да еще с утра пораньше с
бутылкой  горилки, означал, что  обиды  больше  нет.  И выпить ему хотелось,
однако просто так, без прелюдии и значительности, для него было несолидно, и
он продолжал экзаменовать с наводящими вопросами.
     -- Ну так во имя чего революционерка Клара Цеткин провозгласила восьмое
марта женским праздником?
     -- Если не хочешь со мной выпить, я уйду, -- попугал Космач.
     -- С  тобой хочу.  Но  мы должны  знать,  чьи праздники отмечаем... Так
вспомнил, что произошло в этот день?
     -- Не вспомнил. Давай стаканы!
     --  Это праздник  женской  подлости  и  коварства.  В  этот  день Юдифь
отрубила голову Олоферну.
     -- Что за привычка у тебя? Возьмет и все испортит!
     -- Это должен знать каждый!
     В доме  у него была идеальная чистота и порядок -- все, что осталось от
его немецкой натуры, -- так что пришлось скинуть валенки и надеть старенькие
калоши. Старик  выставил на  стол тарелки с огурцами и помидорами,  блюдце с
сыром и рюмки, после чего набил яиц на сковородку.
     -- Женщина к тебе  пришла -- вот это праздник! -- забалагурил, разливая
первач.  --  Потому  ты  и прибежал, счастливый!  А  то придумал --  Восьмое
марта... Она что, спит?
     -- Спит.
     -- Значит, притомилась... Как зовут-то?
     --  Зовут Вавила Иринеевна,  --  сдержанно проговорил Космач. -- Думаю,
фамилию знать не обязательно.
     Это  имя  было  у  нее  для  всех,  кроме  собственной семьи, родных  и
некоторых близких единоверцев. Существовало  еще одно, первое, с которым она
принимала  крещение  и держала  почти  что в  тайне,  --  Елена  Дмитриевна,
поскольку ее отец тоже имел два имени, а еще и прозвище -- Скула.
     У старообрядцев из толка странников имена для  общего  пользования были
такие, что без привычки язык  сломаешь,  и чем хлеще называли новорожденных,
тем считалось достойней.
     --  Мудрено зовут... Слушай, Николаич! Ты же молодой,  а  женщины ездят
редко. На моей памяти вторая за шесть лет, верно?
     -- Да нет, первая...
     --  Как же! Первая!.. А  помнишь,  приезжала из  университета?  Погоди,
сейчас вспомню, как звали...
     -- Так это же с работы!
     --  Ну  да! А чего же она  не уехала, ночевать  осталась? -- Он выпил и
подмигнул. -- Эта, Вавила Иринеевна, опять из университета или невеста? Если
думаешь, я для доноса спрашиваю, не говори.
     -- Хоть как не скажу. Суеверный стал, -- усмехнулся в бороду Космач. --
Спугнуть боюсь.
     -- Правильно, дело такое... Откуда будет?
     Все это напоминало допрос, но скрывать от него что-либо сейчас не имело
смысла: если он уже  в течение  шести лет  отслеживал всех гостей с  Соляной
Тропы, знал тайники в доме и ничего  особенного не произошло, то, пожалуй, и
в самом деле прикрывал его от всех любопытных.
     -- Помнишь, рассказывал, как в экспедиции ходил, к старообрядцам?
     Комендант обладал хорошим воображением и  профессиональной памятью, все
понимал с полуслова, головой покачал.
     -- Замечательная история... Так она из лесу пришла?
     У Космача после рюмки на голодный желудок зашумело в голове.
     -- Из  Красноярского края. Пересекла  поперек всю  Западную  Сибирь, на
лыжах,  в  одиночку  и  без всякого  обеспечения.  Примерно по  шестидесятой
параллели, за двадцать девять дней две с половиной тысячи километров.
     -- Такого  не может быть, -- решительно заявил  Комендант. --  Это  что
получается, больше восьмидесяти в  сутки? Да с такой скоростью  самый крутой
спецназ не бегает.
     -- А странники бегают. Некоторые в два раза больше.
     Похмелившийся  Комендант  тоже разогрелся,  убрал  маломерные  рюмки  и
достал два граненых стакана, налил до краев.
     -- Легкая на ногу, ничего не скажешь. А песен, случайно, не поет?
     -- Не слышал.
     -- Должно быть, много молится, если из кержаков?
     -- Тоже вроде не замечал. Так, перекрестится, пошепчет...
     -- Это еще ничего... Ладно, поздравим ее с переходом! В книгу  рекордов
Гиннесса можно заносить.
     Комендант выцедил горилку до дна, закусил моченым помидором.
     -- Не все так просто  будет, Юрий Николаевич. Не сейчас, в  последствии
развития отношений.
     -- Да  и сейчас есть кое-какие проблемы, -- признался Космач. -- Может,
придется с ней в скит пойти.
     -- Вот этого не советую! Ни при каких обстоятельствах!
     -- Нет, мы пока еще не решили. Проснется -- поговорим.
     --  Не оттягивай, надо  решать! Послушай старого  опытного человека. --
Кондрат Иванович  уже входил в  возвышенное состояние. --  Был один памятный
случай. Шестьдесят шестой год, маленький  островок Талант в Карибском  море,
всего  в трех милях от Кубы. Архипелаг Хардинес-де-ла-Рейна, прошу не путать
с  островом Мари-Галант в архипелаге Малых  Антильских.  Да... Там находился
строго  засекреченный   объект...   Представляешь,   буйная  растительность,
влажный,  тенистый  тропический  лес. А  местные  жители --  испаноговорящие
изрядно одичавшие  метисы, совершенно мирные и покладистые рыбаки. Галантные
люди!.. Выходить в  море  было  нельзя, кругом стояли  американские  катера,
минные  заграждения,  и   несчастные  островитяне   питались  водорослями  и
моллюсками.  Передо  мной  была  задача  вписаться  в  их  среду  и  выявить
сигнальщиков. Предатели завелись, американским  кораблям семафорили обо всех
передвижениях береговой охраны. А я в молодости был чернявый да еще загорел,
и меня  скоро стали принимать за своего.  Я построил  хижину  под пальмами и
поселился в тридцати ярдах от  моря. После каждого отлива на берег приходила
девушка  галантка, я ее Любой звал.  Собирала  водоросли  и складывала  их в
сумку от противогаза.  И пела при  этом!  Все  время слышал ее  голос сквозь
прибой...
     Комендант  неожиданно  склонил  голову,  молча  налил  себе  полстакана
самогонки  и  попробовал  запеть на  испанском,  но лишь сдавленно  засипел,
махнул рукой и выпил.
     --  Голос  был  удивительный.  --  Утер кулаком слезы.  --  А сама  так
прекрасна!.. Маленькая, миниатюрная, но тело  в совершенных пропорциях. Взял
бы  на руки и не спустил больше на землю... И, прошу заметить, носила только
набедренную  повязку -- одежды  у талантов  давно не было,  да она  там и не
нужна...  Никогда  больше не встречал такой красоты! Я ждал сначала прилива,
потом  отлива, считал  минуты,  когда она придет,  и лишь наблюдал  за  ней,
иногда с небольшого расстояния.. И так страдал! Но даже не мог подойти к ней
и заговорить,  инструкции  были очень  строгие. Она  тоже меня  видела, я не
прятался... И вот однажды сама прибежала ко мне взволнованная и сказала, что
движется тайфун, мне надо спасаться, иначе я погибну в своей хижине. Никаких
предупреждений о тайфуне  не поступало, и я сначала не поверил, но  таланты,
эти  дети  природы,  чувствовали   приближение  разрушительной  стихии,  как
звери...  В общем,  мы побежали  в глубь  острова и спрятались  в  небольшом
гроте. Бурю пересидели прижавшись  друг  к другу,  и  когда  утихло, нам  не
захотелось выходить...
     -- Счастливый  ты  человек, Кондрат  Иванович,  -- грустно  позавидовал
Космач, воспользовавшись паузой. -- Такая содержательная жизнь... Только про
это вроде бы сериал показывали? Испанский?
     -- Ты что, какой сериал? Это все из личной жизни прапорщика Гора!
     -- Тогда да, приключения у тебя, как у Робинзона.
     --  Ну  уж  на  хрен  такие  приключения!  -- неожиданно  зло отозвался
Комендант и допил остаток из горлышка. -- Нет бы подождать, присмотреться, а
я на следующий день побежал и доложил по команде, мол, так и так -- строго у
нас было. Начальство вдруг признает мою адаптацию к среде  успешной  и  дает
добро.  Я на крыльях! Новую хижину вместе построили, до прилива  по джунглям
червей всяких, улиток собираем да едим -- она поет, после  отлива водоросли,
потом  всю ночь  у нас любо