ул с бочки. Гудошников завороженно смотрел на
струйку песка. Она отсчитывала время его жизни.
   Но его не повесили.
   То, что это дыба, Гудошников понял, когда нога его оторвалась от  пола  и
острая боль резанула по плечевым суставам.  Его  подтянули  на  полметра  от
земли, казак завязал другой конец веревки и отошел к  своим.  Никита  висел,
напрягая мышцы, а мозг царапала одна и та же мысль - не  потерять  сознание.
Шинель с маузером оставалась у него за спиной. Кто-нибудь из бандитов мог  в
любое время поднять ее  или  же,  обходя  Гудошникова  сзади,  наступить  на
маузер. Но пока все трое были перед ним. Кудрявый сел  на  прежнее  место  и
потянулся рукой к караваю, но казак отобрал хлеб и положил его на бочку.
   На дыбе думалось и впрямь лучше. Мысль стала четкой и ясной. Чтобы  вновь
оказаться на шинели, внизу, и достать маузер, надо  что-то  говорить.  Тогда
спустят с дыбы. Но что? О языческой рукописи бессмысленно, не за ней бандиты
пожаловали на остров. Они ищут ценности, они рылись в ризнице  и  трапезной.
Игумен что-то  прятал.  Но  где?  Откуда  ему,  Гудошникову,  знать?..  Боль
выворачивала плечи, жгуче отдавалась в  позвоночнике.  Выход  подсказал  сам
офицер.
   - Думайте, комиссар... Я знаю, вы приехали  за  монастырским  имуществом,
которое не успели еще вывезти. Книги здесь, в бочках, а где  остальное?  Где
гроб со святыми мощами? Он здесь, на острове. Увезти вы его не могли весной,
лед не держал.
   - Гроб увезли, - прохрипел Гудошников.
   - Не правда, - сказал офицер и подошел поближе. - Мои люди  наблюдали  за
перевозкой имущества. Гроб остался здесь.
   - Разрубили и увезли по частям... Бандиты переглянулись.
   - Да врет он! Врет! - взревел казак, распаляя себя, и подскочил к Никите.
Никита зажмурился и стиснул зубы. Однако казак не ударил, а схватил винтовку
и выдернул шомпол.
   - Послушайте, комиссар, мы не хотим  вас  убивать,  -  начал  уговаривать
офицер. - Нам это ни чему. Найдем гроб и, как только замерзнет  река,  уйдем
отсюда. От вас требуется немного...
   Боль от предплечий растекалась по спине, ползла к  шее,  свинцом  наливая
затылок. Из последних сил Гудошников напрягал мышцы, чтобы не обвиснуть и не
вывернуть руки. Тогда и маузер вряд ли  поможет.  Во  что  бы  то  ни  стало
спуститься с дыбы! Но что им сказать?
   - Увезли гроб, - снова прохрипел он. - Когда монастырь закрывали.
   - Врешь, собака! - выкрикнул казак и ударил шомполом по  плечу.  Кудрявый
испуганно втянул голову и, подобравшись к бочке,  где  лежал  хлеб,  отломил
краюшку.
   - Его должны были везти зимой, по льду, - спокойно  рассуждал  офицер.  -
Летом большое  судно  к  острову  не  подходит  из-за  мелей.  Думайте  еще,
комиссар.
   - Зараз ты мне все скажешь! - пригрозил казак и, бросив шомпол,  принялся
драть из книг листы.  Нарвал,  сгреб  в  кучу  и  сунул  спичку.  Гудошников
скрипнул  зубами,  шевельнулся,  чтобы  хоть  как-то  изменить  положение  и
ослабить рвущиеся мышцы, но не сдержался и обвис. Плечевые суставы рвало  из
ключиц, выворачивало локти, и шея налилась горячей кровью. Казак  же  раздул
костер и начал калить шомпол. Кудрявый, подгоняемый казаком,  драл  книги  и
подкладывал бумагу в огонь.
   - Книги не жгите... гады, - прохрипел Гудошников. Горло перехватило, вены
взбухли.
   - Все спалим, и тебя на этих книгах жарить будем! -  заявил  казак.  -  А
вспомнишь, где гроб, - отпустим.
   - Советую вам не изображать мученика! - не  сдерживаясь  больше,  крикнул
офицер. - Это похвально,  когда  за  идею!  Я  не  требую  от  вас  изменить
убеждения! Где серебряный гроб? Ну?! Все равно мы найдем! А  вам,  комиссар,
даже деревянного не будет!
   Дым от костра поднимался к потолку, лениво тянулся к двери  и  к  дыре  в
крыше. Гудошников хватал его ртом, хрипел, задыхался. Бумага, отсыревшая  на
полу, горела плохо. Кудрявый, пригнувшись, дул в огонь и жмурился от дыма. -
Давай сухой бумаги! - прикрикнул на него казак. - Живо!
   - Не жгите... - просипел Гудошников и потерял голос.
   Кудрявый принес связку бумаг и свитков, распушил ее и засунул  в  костер.
Пламя набрало силу, взметнулось, осветив каменные  стены  сарая.  Гудошников
вдруг почуял как разом отпустила боль и тоненько зазвенело в ушах.
   - Вы соображаете, что ваших мучений никто не оценит? - кричал  офицер.  -
Для подвига нужны свидетели! А их нет и не будет! От вас следов не найдут!
   Казак выдернул из огня раскаленный шомпол и провел им по  животу  Никиты.
Боли не было. Он даже не вздрогнул.  Тогда  казак  засунул  шомпол  назад  в
костер и расстегнул кальсоны Никиты.
   - Куда ты денешься, скажешь, - приговаривал он. - Мошонка-то  у  тебя  не
казенная.
   Он поднес шомпол, норовя ожечь пах, но Никита  напрягся  и  помочился  на
казака. Тот отпрыгнул и, выматерившись, стал хлестать Гудошникова по голове.
   - Оставь его, - неожиданно приказал офицер. - Он уже не  чувствует  боли.
Спусти, пусть отдохнет и подумает. Второй раз на дыбу не захочется.
   Последнее, что увидел Гудошников с  дыбы,  намертво  отпечаталось  в  его
сознании. Офицер, выворачивая наизнанку рукава, срывал с  себя  рясу.  Казак
плевался и вытирал скуфейкой обмоченное лицо. Только кудрявый стоял  чуть  в
стороне и воровато ел хлебную корку.
   Когда нога  коснулась  пола,  Гудошников  тяжело  развернулся  и  сунулся
вперед, стараясь угодить грудью на маузер  под  шинелью.  Это  ему  удалось.
Щербатый казак развязал ему руки и отошел назад.
   - Покури, покури, комиссарик, - бросил он. - В другой раз жарить стану.
   Никита лежал на животе и не мог видеть бандитов. По их говору  он  понял:
совещаются.  Не  делая  резких  движений,  Гудошников  подтянул  руки.   Они
слушались плохо, кололо ладони, ныли суставы. Нужно было дать им  отдохнуть,
но дадут ли сделать это бандиты?.. Руки у него были  сильные,  не  один  год
тренированные костылями, а так бы уже пришел конец еще на дыбе...
   - Не зря говорят, инвалиды живучие, - произнес офицер задумчиво. -  Ефим,
а что, если тот старик врет?
   - Не-е, вашбродь, не врет, - уверенно сказал казак. - Он не большевик, не
комиссаришка, и врать ему не резон. Вот этот врет! Нюхом чую - врет!
   Правая рука лежала на  краю  шинели.  До  кармана  -  вершок,  не  более.
Кровообращение  восстанавливалось   медленно,   болели   мышцы.   Гудошников
потихоньку стал просовывать руку под шинель. Пальцы наткнулись на  карманный
разрез...
   - Потом, какой резон этому старцу врать? - рассуждал казак. - От  красных
он получил шиш да маленько, а деньги ему не нужны, вот-вот ноги протянет.
   - А если он с ними заодно? - спросил офицер. - Оставили тут  досматривать
за имуществом? А?..
   - Тогда приведем сюда и рядом повесим, - сказал казак.  -  Ну-ка,  Илюха,
рысью за старцем! Волоки сюда! Кудрявый завертел  головой,  сунулся  было  к
двери.
   - Погоди, - остановил его офицер. - Раскладывай костер и жги  книги.  Это
на него лучше подействует, чем дыба.
   Рукоять маузера влипла в ладонь  и  прибавила  сил.  Теперь  осторожно  и
незаметно руку назад. Курок взвести после того, как не будет мешать  шинель.
Только бы палец не сорвался, курок тугой...  И  сразу,  с  резким  кувырком,
открыть огонь. Их винтовки  стоят  в  стороне,  наганная  кобура  у  офицера
застегнута и болтается сзади. Они совершенно не боятся его,  и  это  хорошо.
Конечно, одноногий, голый - что он сделает? Тем более только что спущенный с
дыбы... Только бы не сорвался палец...
   Стоп! А есть ли патрон в патроннике?  Есть!  Есть!!  Когда  пошел  искать
Лаврентьева, загнал патрон!
   - Неужели они все-таки рискнули везти гроб на баркасе? - размышлял  вслух
офицер. - Утопить его - раз плюнуть. Мели да камни...
   - Да здесь  он,  вашбродь,  -  успокоил  казак.  -  Отчего  комиссарик-то
прилетел сюда?
   Кудрявый разворошил сотлевшую бумагу в костре и сунул туда пучок свитков,
затем навалил несколько книг. Взявшийся было огонь потух и зачадил.
   - Вот зараз повешу его, а под ногой костер запалю, - пообещал казак. -  И
скажет!
   - Так скажу! - громко сказал Никита. - Не мучайте только!
   - Во! - обрадовался казак. - Слыхали, вашбродь?
   "Пора!" - скомандовал себе Никита и взвел курок...
   Все произошло  в  секунду.  Гудошников,  стреляя  наугад,  кувыркнулся  в
дверной проем, вылетел за  порог  и  захлопнул  дверь.  Первой  мыслью  было
бежать, но куда на одной ноге? Он перевалился через валун у входа и замер. В
сарае кто-то хрипел,  слышались  стук  и  суета.  Затем  разом  ударили  два
выстрела,  пули  выбили  щепу  из  дверей,  срикошетив,  запели  в  воздухе.
Гудошников,  навалившись  плечом,  опрокинул   камень,   прижал   дверь   и,
отдышавшись, уполз под стену. Изнутри сарая кто-то ударил в дверь  ногой,  и
Никита выстрелил. Отскочили. Минуты три было тихо.
   - Ну, что, сволочи?! - крикнул Гудошников.
   В ответ грохнул выстрел. Дверь была крепкая, на  кованых  навесах.  Стены
толстые. Крепость, а не сарай. Только теперь Гудошников понял,  что  спасен.
Сердце колотилось, как на дыбе, исчезла боль в суставах, и лишь  отравленные
дымом горелой бумаги легкие рвал кашель.
   - Что, шкурье недобитое! - прокричал Никита. - Дыбой напугали?
   В  сарае  загрохотали  бочки.  Никита  вспомнил  о  дыре  на   крыше   и,
приподнявшись,  глянул  вверх.  На  краю  дыры  мелькнули  чьи-то  руки,   и
Гудошников, не целясь, выстрелил и тут же пожалел. В маузере оставалось  три
патрона...
   В  сарае  загрохотали  бочки.  Никита  вспомнил  о  дыре  на   крыше   и,
приподнявшись,  глянул  вверх.  На  краю  дыры  мелькнули  чьи-то  руки,   и
Гудошников, не целясь, выстрелил и тут же пожалел. В маузере оставалось  три
патрона...
   Бандиты, видимо, были ошеломлены и долго не могли прийти в  себя.  Никита
решил действовать. Он опрокинул второй валун, прочно заперев дверь, и пополз
в сторону, чтобы держать под наблюдением дыру в кровле.
   - Выбрасывай оружие и  вылазь  по  одному!  -  скомандовал  он.  -  Жизнь
гарантирую, пока на острове!
   В сарае молчали. Потом ударил еще один выстрел. Стреляли  на  его  голос.
"Неужели ни разу не попал? - думал Никита. - Хоть бы на одного меньше!.."
   - Эй, комиссар!  -  раздался  из  сарая  голос  офицера.  -  Слушай  меня
внимательно! Если ты не выпустишь меня отсюда через пять  минут,  мы  станем
жечь книги. Ты понял меня?
   Гудошников заскрипел зубами, закашлялся.
   - Условие такое: я выйду  через  дыру.  Здесь  останется  человек.  Ты  в
течение часа, пока я не уеду с острова, должен перекликаться с ним. Если  ты
станешь стрелять или пойдешь за мной - мой человек зажжет  книги.  Ты  понял
меня, комиссар?
   Мысль работала лихорадочно и зло. Что делать? Сколько их там? Если офицер
уходит, а один остается, то, значит, двое, значит, одного он  застрелил  или
ранил тяжело. Но кто остался? Казак  или  кудрявый?  Если  срезать  офицера,
когда он полезет в дыру, - оставшийся начнет жечь. На  крышу  не  забраться,
высоко. К дверям не подойти, будут стрелять на любой шорох возле  них.  Если
казак жив - этот жечь будет. Ему терять нечего. А если  он  убит  и  остался
кудрявый? Будет жечь?..  Будет,  если  скажут...  Все  сразу  не  зажгут,  а
помаленьку, по одной, могут за час уничтожить всю библиотеку...
   - Время идет, комиссар! - напомнил офицер.
   Никита видел дымок, курящийся из дыры. То ли костер еще не  прогорел,  то
ли уже начали жечь... Запах горелой бумаги, запах дыма въелся в ноздри...
   Неужели выпускать офицера?.. А что еще? Попросту на его глазах сожгут все
книги, а он будет лежать здесь, у сарая, на холодной земле и замерзать...
   - Согласен!! - крикнул Гудошников и ударил кулаком в песок. - Уходи!
   Из дыры показалась скуфейка, затем руки, и офицер легко выскочил на крышу
сарая. Он не спеша огляделся, остановил взгляд на  Гудошникове  и  шагнул  к
краю накатника. Гудошников, стараясь держать его на прицеле,  повел  стволом
маузера. Палец на спусковом крючке не слушался, дрожал, сводимый  судорогой.
Офицер спрыгнул на землю и с винтовкой наперевес стал подниматься в гору. Он
шел к мысу, где Гудошников встречался со старцем.
   - Оу! - хрипло прокричали в сарае.
   - Здесь я! - поспешил ответить Никита, не спуская глаз с дыры и со  спины
уходящего офицера. Гудошников опасался, что офицер может дать круг, выйти  с
другой стороны и подстрелить его. Время шло медленно, Никита  начал  ощущать
холод. Земля жгла тело и  казалась  горячей.  Бандит,  оставшийся  в  сарае,
изредка подавал голос и замолкал. Прошло  около  четверти  часа.  Офицер  не
появлялся.  Гудошников  подобрался  к  двери,  затаился  у   косяка.   Этот,
оставшийся, был в его руках!
   - Эй, ты! - крикнул Никита. - Выходи и сдавайся!
   - А ты стрелять не будешь? - пугливо спросили из сарая.
   Говорил кудрявый. Голос казака он запомнил,  но  это  был  другой  голос!
Гудошников застонал от досады.
   - Не стреляй! Я невиноватый! - просил кудрявый. - Я насильно  к  бандитам
взятый Я не по своей воле! Поехал в  монастырь  железо  драть,  а  меня  под
наганом взяли!..
   - Вылазь, пес шелудивый! - крикнул Гудошников. - Не трону, выходи!
   - Только не убивай! - взмолился кудрявый. - Я и так раненый, у меня  рука
пробитая!
   Кудрявый выбрался на крышу и  сел,  готовый  в  любое  мгновение  нырнуть
обратно.  Левая  рука  была  замотана  изорванным  подрясником.   Гудошников
заставил его спуститься на землю и, удерживая под прицелом,  велел  подойти.
Кудрявый подошел, качая больную руку и вытирая слезы.
   - Отваливай камни, - приказал Никита.  Корчась  и  оглядываясь,  кудрявый
освободил дверь и остановился в ожидании следующей команды.
   - Заходи первый, - тихо сказал Никита. Он вдруг подумал: а что, если  там
ловушка. Что, если казак жив и теперь затаился, чтобы заманить  комиссара  в
сарай и там застрелить?
   Казак был убит наповал, пуля попала ему в горло. Костер догорел.  В  куче
белого пепла лежал остывший шомпол.
   Хлеба на бочке не было, а Никита точно помнил: когда его спускали с дыбы,
там оставалось полкаравая...
   Но самое главное -  не  было  документов  и  одежды  Гудошникова.  Офицер
переоделся в его френч, брюки, натянул поверх рясу и ушел с его документами.
Чужая гимнастерка и галифе лежали на шинели  Никиты  грязным,  серым  комом.
Гудошников отшвырнул его и увидел разбитый вдребезги протез...
   Забытый Гудошниковым  пленник  стоял,  переминаясь  с  ноги  на  ногу,  и
кряхтел, держась за руку, - с набрякшей кровью тряпки капало.
   - Куда он пошел? - Никита  навел  на  кудрявого  маузер.  -  Ну?  Говори,
ублюдок?! Бандит забормотал:
   - Невиноватый! Истинный Бог невиноватый! Он еще наказал, чтоб  я  тебя...
того...
   - Чего - того? - рявкнул Гудошников.
   - Это самое... Когда он уйдет в дыру-я сдамся в плен будто,  а  ты  дверь
откроешь - я в тебя стрелять должен... Но я не стрелял! Я насильно взятый! Я
сам спасский, поехал железо драть!.. Железо дерут  все,  крыши  крыть,  и  я
поехал...
   - Где он тебя должен ждать?!
   - У челна! - выпалил кудрявый. - Ты, говорит, стрелишь комиссара  и  беги
за мной...
   Гудошников надел шинель прямо  на  голое  тело,  поискал  обувь.  Пленник
услужливо принес спрятанный за бочками сапог и помог обуться.
   - Вытаскивай этого! - приказал Никита, кивнув на казака.
   Кудрявый, прижимая к груди простреленную руку, взял убитого за шиворот  и
поволок на улицу.
   - Ч„, хоронить будем? - деловито спросил  он.  -  Если  хоронить,  так  я
сапоги с него сыму. Хорошие еще сапоги. Казаки справно живут...
   Никиту затрясло от гнева.
   - Становись рядом, шкура! - гаркнул он и поднял маузер. -  Не  пригодятся
тебе сапоги!
   Кудрявый упал на колени и вдруг завыл  басом,  заплакал,  как  плачут  по
убитому или умершему - тоскливо, жалобно, безысходно.
   - Баба у меня, ребятишки... Пожалей, не губи...  И  так  я  потерянный...
Коня забрали, железа не надрал...
   Что-то мальчишеское, детское почудилось Никите в  этом.  Мужик  здоровый,
плечистый, руки как лемеха, ревел, причитал по-бабьи.
   Нет уж, видно, сразу не расстрелял - теперь рука не поднимется...
   - У меня пузо боли-ит, -  выл  кудрявый.  -  И  ладошка  простреленная...
Невиноватый я... Сколь я  мучиться  бу-уду-у...  Один  стращал  под  ружьем,
другой...
   Гудошников опустил маузер и, подковыляв, ударил кудрявого по щеке.
   - Ну и паскудник  же  ты,  -  вздохнул  Никита.  -  Ну  почему  ты  такой
продажный? Почему?! Ты же меня на дыбу поднимал, а  теперь  милости  у  меня
просишь. Ну что с тобой делать?
   Кудрявый горько плакал, спина его, обтянутая подрясником, вздрагивала.
   - Ладно, черт с тобой, живи, - бросил Никита. - Где ваша лодка?
   - Недалече тута, - всхлипывая, выдавил кудрявый, - с версту будет...
   Никита принес винтовки из сарая, одну, разрядив, забросил в реку,  другую
взял вместо костыля. Подумав, он поднял  винтовку  вверх  и  выстрелил.  Эхо
кувыркнулось в монастырских стенах и заглохло.
   - Пошли! - приказал Гудошников. - Это тебе недалече на  двух  ногах...  А
двери привали камнем!
   Кудрявый опрокинул валун, подперев  дверь,  и  по  команде  Никиты  пошел
вперед.
   Версту они шли около получаса. Никита опирался на плечо кудрявого, скакал
по камням  и  ругался.  Кудрявый  предлагал  взять  на  закорки,  и  однажды
Гудошников было согласился, но  едва  оказался  на  спине  пленника  и  нога
оторвалась от земли,  как  сразу  же  возникло  ощущение,  будто  его  опять
поднимают на дыбу.
   Офицер  заметил  их  раньше.  Из  прибрежных  кустов  ударил  выстрел,  и
Гудошников, перехватывая винтовку, упал на землю. Рядом лег кудрявый.
   - Вон он! Вон! - забормотал он, пряча голову. - На меня глядит...
   Никита привстал, разглядывая  кусты,  но  ничего  не  заметил.  Следующий
выстрел  ударил  от  воды.  Пуля  взбила  песок  возле  рук  Гудошникова  и,
срикошетив, запела  в  воздухе.  В  это  время  от  берега  отчалила  лодка,
запрыгала на прибойной волне. Никита выстрелил. Расстояние было невелико, но
уже опускались сумерки, и попасть в ныряющую лодку было трудно.  Лихорадочно
дергая затвор, Гудошников расстрелял магазин  и  опустил  винтовку.  Офицер,
широко размахивая веслами, греб от берега и медленно пропадал в серой мгле.
   - Тебя зовут-то как? - спросил Никита.
   - Илюхой, - сказал кудрявый. - Илья Иваныч Потехин я, спасский.
   За спиной послышался легкий шорох. Гудошников резко обернулся.
   Опираясь на посох, перед ними стоял  белобородый  старец  в  скуфейке  и,
щурясь, глядел на уплывающую лодку.
   Монастырский остров тонул в снегах.
   Еще до морозов Гудошников с плененным бандитом Ильей сложили в сарае печь
и вот уже два месяца сушили книги. Под потолком  и  вдоль  стен  на  дощатых
стеллажах и полках стояли  развернутые  тома,  на  нитках  висели  бумаги  и
грамоты.  Каждую  книгу  следовало  перелистать  по  несколько  раз,   чтобы
проветрить слежавшиеся страницы, высушить и только  после  этого  запечатать
обратно  в  бочки.  Обследовав   библиотеку   Северьянова   монастыря   лишь
поверхностно, Гудошников сделал печальный вывод: пятая часть ее уже погибла.
Рукописные списки, прожившие по четыре-пять веков, умирали на его глазах,  и
он был последним человеком, прикасавшимся к этим священным страницам.  Книги
жрала сырость  и  ядовитая  нежно-зеленая  плесень.  Книжный  жучок  буравил
страницы, превращая бумагу в  пыль  и  оставляя  дыры,  похожие  на  пулевые
пробоины. Многие книги из этой пятой  части  еще  сохраняли  форму,  но  уже
превратились в куски глины: отделить лист от листа было невозможно.
   Сушка в сарае не спасала. Если  натопить  жарко  -  мгновенно  отсыревали
каменные стены и в сарае становилось как в бане, если топить немного - проку
нет. Книги, которые eмy удалось высушить и  проветрить,  и,  наоборот,  едва
живые Гудошников запечатывал в бочки и выставлял на улицу - замораживал.  Он
не смотрел содержание книг, которые еще были живы, разве что мельком -  пока
листал. Он работал с  той,