ал и прошелся мимо  Потехина,  задумчиво  покусывая  губу.
"Ну, Илья... - подумал Гудошников. -  Значит,  не  все  потеряно,  Илья!  Ты
молодец,  Илья!"  Он  ободряюще  улыбнулся  Потехину,  однако  тот,  занятый
рассказом, не заметил.
   - Вы вещали комиссара на дыбу? - резко спросил Китайников.
   - Я не сам, - пожал плечами Илья. - Я помогал токо...  Ефим  орет:  "Чего
стоишь, помогай!" Ну, я ему штык подал, чтоб  веревку  просунуть,  потом  за
веревку подержался... И книги жег, чтобы шомпол накалить.
   - Как к вам потом относился Гудошников?
   - Как?.. Ну, хорошо относился, - протянул Илья. - Поначалу стрелять  меня
хотел, когда я сапоги думал с Ефима снять... Он уже убитый лежал... А  потом
Никита Евсеич отошел, отмяк. Он не злой, он меня читать-писать учил, за  что
я ему...
   - За  что  вы  написали  на  него  клеветническое  заявление?  -  оборвал
следователь.
   - Я же говорил: не писал я заявления. - Потехин округлил  глаза.  -  Чего
писать-то? За что? Не писал я...
   "Не зря я поверил в него!" - радовался Гудошников.  Он  понял,  что  Илья
сейчас говорит правду, причем правду горькую, невыгодную для  себя,  говорит
не по глупости и недомыслию, а осознанно, потому что не  умеет  говорить  не
правды. Он больше не повторял той пугливо-виноватой фразы: "Меня  заставляли
насильно".
   Гудошников понял, что Илья очень сильно с той поры изменился, понял,  что
не зря возился с ним, просвещал, давал советы, внушал, а то  и  стращал  для
большей понятливости и чтобы быстрее дошло.
   И, поняв это, Никита Евсеич вздрогнул. Подтверждая события  и  оправдывая
тем самым Гудошникова, Потехин сейчас рассказывал о себе такие  подробности,
за которые, несмотря на давность лет, ему наверняка не  поздоровится.  Вдруг
его арестуют? А он, по всему видно, ожил наконец, человеком себя ощутил...
   Очная ставка закончилась. Вошел конвоир - Потехин встал...
   - Илья! - крикнул Никита Евсеич, когда Потехин был уже  на  пороге.  Илья
обернулся. Только сейчас Гудошников заметил,  как  тот  постарел.  Седина  в
волосах, под глазами глубокие складки, шея  в  морщинах...  -  Ну,  как  ты,
Илья?
   - Да нич„, - сказал Илья. -  Живем...  Хотел  крышу  перекрыть,  да  вот,
видишь...
   Он помолчал, пожал плечами и шагнул вслед за конвоиром.
   - Что с ним будет? - спросил Гудошников, когда дверь захлопнулась и  шаги
застучали по коридору.
   - Будем решать, - ответил следователь и, улыбнувшись, добавил:
   - Я вас поздравляю! А еще у меня есть для вас новость!
   Никита Евсеич молча встал, повернулся к выходу.
   - Вашего гостя задержали! Он оказался...
   - Это я вас поздравляю, - буркнул Гудошников и, недослушав, тяжело ступая
и морщась от боли, внезапно ожегшей культю, шагнул через порог...
   Война захватила его в Белоруссии.
   Времени было достаточно, чтобы выехать в Ленинград, к  семье.  Еще  можно
было передвигаться на поездах, наконец, на попутных грузовиках  и  подводах,
но Гудошников в первое время просто не поверил, что  та  опасность,  которая
таилась в недрах фашистской Германии и которую постоянно ощущал  сам  он,  с
неожиданной быстротой свалилась уже на родную страну. Это провокации,  думал
он,  это  просто  очередные  провокации,  как  на  Халхин-Голе,  это  быстро
пройдет...
   Когда хватился и осознал всю трагедию происходящего, когда немцы,  обойдя
так и не взятую Брестскую крепость, двигались в глубь Белоруссии,  было  уже
поздно. Дороги  оказались  забиты  беженцами,  в  ряды  которых  он,  бывший
комиссар полка, встать не мог.
   В обкоме партии о Гудошникове знали, знали, что он работает на территории
области, но в первые недели войны о нем никто не вспомнил. Да и нужен ли был
войне одноногий,  уже  немолодой  человек?  Война,  как  мифический  дракон,
пожирала и требовала молодых и сильных.
   Гудошников сам пришел в обком и попросил работу.  Здесь  же  было  не  до
инвалида на  протезе.  Он  просил  оставить  его  для  подпольной  работы  -
организовывались партизанские отряды, базы,  явочные  квартиры  -  отказали:
всем бы сгодился, но не местный, сразу бросится в глаза, да и больно  горяч.
(Вспомнили,  как  он  приходил  и  требовал  навести  порядок  в   хранилище
госархива, где  ежегодно  выступала  подземная  вода  и  затапливала  ящики,
набитые  книгами,  которые  стояли  запакованными  чуть  ли  не  со   времен
воссоединения  Белоруссии   с   Россией.)   Ему   предлагали   примкнуть   к
какому-нибудь госпиталю и эвакуироваться либо уходить с беженцами.
   И тогда Никита Евсеич прорвался к первому секретарю обкома. Тот был занят
до предела - немцы уже подходили  к  городу,  спешно  проводилась  эвакуация
заводов и учреждений.
   Гудошников оказался непригодным к войне как солдат,  но  все-таки  нужным
Отечеству  человеком...  Из  города  необходимо  было  срочно   эвакуировать
государственные архивы.  Требовался  человек,  знающий  архивное  дело.  Ему
следовало из огромного количества документов отобрать то,  что  нельзя  было
отдать врагу, а материалы второстепенные  -  уничтожить.  В  первую  очередь
предписывалось  спасать  документы,  запечатлевшие   прошлое   и   настоящее
белорусского народа. Заведующий городским архивом накануне войны  выехал  на
курорт с семьей и не вернулся,  где-то  застигнутый  войной,  а  управляющий
государственным архивом - старый человек - сделать ничего не мог.
   Где-то на станции стоял вагон, приготовленный для  эвакуации  архивов,  с
которым Гудошников должен был ехать до Урала. Никите Евсеичу дали  в  помощь
шесть  женщин  -  работниц  архива,   дали   крытый   военный   грузовик   с
шофером-охранником, дали и двадцать четыре часа сроку: ровно через сутки, то
есть к полудню следующего дня, вагон  должен  был  отправиться  со  станции.
Гудошников приехал в здание архива, расположенное на узкой зеленой  улице  с
глубокими дворами, и принялся за работу. Даже беглого осмотра хватило, чтобы
сделать вывод: для такой массы материалов едва  ли  хватит  вагона.  Вначале
следовало разобраться с наиболее ценными  документами,  которыми  занималась
техсекретарь Зоя, бледная  жидковолосая  девушка.  Она  стаскивала  папки  с
бумагами в коридор и сваливала в ящики-все подряд, без разбора и сортировки.
Гудошников распорядился освободить ящики, а сам пошел в хранилище.
   Тесное помещение хранилища было плотно заставлено деревянными стеллажами,
среди которых и развернуться-то трудно без привычки. Понять же,  где  и  что
находится, без помощи оказалось невозможно.  Не  перетряхивать  ведь  каждую
папку! Но выручила Зоя. Она проворно скользнула в недра  хранилища  и  стала
объяснять расположение материалов.
   - В первую очередь выносим исторические документы, - сказал Гудошников. -
Все  связанное  с  организацией  первых  партийных  кружков,   подпольем   и
гражданской войной.
   Зоя подтащила стремянку в дальний угол и начала снимать  толстые  голубые
папки в коленкоровых переплетах. Силенок у нее  не  хватало.  Взяв  на  руки
три-четыре папки, Зоя спускалась и, отдуваясь, выносила их в коридор. Никита
Евсеич рад был бы помочь, но не знал как. На  стремянку  ему  не  подняться:
ступеньки - протеза не поставишь, а ковылять с папками между стеллажами  еще
труднее. Другие женщины, вооружившись лопатами, копали яму в углу двора. То,
что явно не увезешь, но и не  бросишь,  Никита  Евсеич  решил  закопать.  Он
все-таки надеялся обойтись без огня...
   Тут на глаза Гудошникову попала палка, с  помощью  которой  зашторивались
окна.
   - Слазь! - скомандовал он Зое. - Так мы до конца войны их не перетаскаем!
   Он стал выталкивать папки из гнезд, взметнулась пыль - и грохот  разнесся
по всему зданию. Дело пошло быстрее.
   Все материалы, ставшие уже историей, уместились в два ящика, но это  была
капля в море. Сотни папок оставались на полках! Никита Евсеич выхватил  одну
из них, развязал тесемки - и словно жаром от огня  пахнуло  на  него  -  год
тысяча девятьсот двадцать второй... Первые коммуны, борьба с бандитизмом,  с
кулачеством, рождение новой психологии. Это была уже история!
   - Это нужно спасать,  -  распорядился  Гудошников.  -  Все  документы  по
тридцатый год!..
   Набили и упаковали еще четыре ящика. Гудошников, макая палец  в  чернила,
подписал каждый из них, чтобы потом не путать. Выставили во двор. Но папок в
хранилище словно и не  убыло.  Пришлось  снова  развязывать  их  и  смотреть
содержимое.
   Инструктаж по эвакуации  архивов  был  короток.  Гудошникову  доверяли  и
полагались на его опыт, ему было поручено решать, что уже стало  историей  и
что станет ею. Он пересматривал папки и с удивлением  обнаруживал,  что  все
здесь ценно, что каждую бумажку, каждый документ через двадцать  -  тридцать
лет потомки будут с благоговением брать в руки и читать, открывая  для  себя
то, как быстро шло и менялось время довоенной поры. Сейчас  это  были  сухие
строки отчетов: где и сколько организовано клубов, читален  и  школ,  скупые
цифры  сельскохозяйственной  статистики,  протоколы  собраний  партячеек   в
затерянных лесных деревеньках. Но что  написано  в  этих  протоколах!  Какие
вопросы решали три-четыре коммуниста! За область, за всю Белоруссию, за  всю
страну и даже за всю землю.
   К вечеру Гудошников с Зоей упаковал еще семь ящиков  и,  выстроив  их  во
дворе, неожиданно уловил  интересную  закономерность.  То,  что  сейчас  уже
составляло историю - подполье и гражданская война, - уместилось всего в двух
ящиках. Та жизнь, которая была  наполнена  опасностью,  великими  событиями,
великими бедствиями и радостями, в документах отражалась скупо  и  мало.  Но
чем  больше  устанавливалась  и  выравнивалась  новая  жизнь,   тем   больше
скапливалось о ней материалов и информации, а попросту - бумаг.  Весь  архив
не вошел в последние семь ящиков, и чтобы его упаковать, ящиков  требовалось
вдвое больше. Значит, едва хватит вагона, а нужно еще сортировать и  грузить
государственный архив! Современные документы следовало ужать, сократить хотя
бы до четырех ящиков, но такую работу можно было сделать за месяц. Ее  нужно
было делать раньше...
   Гудошников опасался утонуть в  современных  материалах  и  поэтому  решил
закопать их без разбора. Тут оказалось, что  не  хватает  ящиков,  и  Никита
Евсеич послал шофера с машиной собирать  их  у  магазинов.  В  это  время  к
Гудошникову подбежал управляющий госархивом, тщедушный старичок  по  фамилии
Солод.
   - Послушайте, послушайте, а могу я взять с собой свою семью? -  заговорил
он срывающимся голосом. - И наши работницы тоже просят разрешения...
   - Вы госархив упаковали? - спросил Гудошников.
   - Да-да, все готово, - забормотал Солод. - Все уже в ящиках.
   - Закончу с городским - приду к вам, -  пообещал  Никита  Евсеич.  -  Все
современные материалы оставить здесь. Будем закапывать.
   - Понял, понял... А с семьей как же? Оккупация, немцы идут!
   Город уже бомбили несколько дней. Гудошников самолетов не видел,  занятый
работой, но их вой и разрывы бомб слышались часто, причем в стороне вокзала,
и он боялся за свой вагон.
   - Хорошо, возьмите семью, но вагон будет забит до отказа,  -  предупредил
Гудошников. - И своим сотрудникам накажите: брать только стариков и детей.
   Вечером, когда с госархивом было закончено, во двор здания въехала машина
секретаря обкома.
   - Обстановка на фронте резко изменилась, -  сказал  он  тихо.  -  Грузить
вагон нужно сейчас, немедля. Поторапливайтесь.
   Едва он уехал, как по  городу  ударила  немецкая  артиллерия.  Гудошников
распорядился грузить машину документами и вывозить на вокзал. За ночь  нужно
было сделать несколько рейсов, успеть загрузить вагон, а все, что оставалось
здесь, - закопать и замаскировать яму. Пока женщины грузили  машину,  Никита
Евсеич заглянул в  помещение  госархива,  сплошь  заставленное  ящиками.  На
ящиках сидели люди: три женщины, четыре старухи с огромными узлами в  руках,
шесть подростков, человек десять детей от трех до семи лет и молодой парень,
рядом с которым стояли два чемодана.
   - Это что за люди? - удивился Гудошников, потому что  час  назад  заходил
сюда и никого, кроме управляющего Солода и трех женщин-сотрудниц, не видел.
   - Это моя семья, - забормотал управляющий. -  Вы  же  позволили  взять...
Оккупация! Не под немцем же оставаться?
   - А ты что здесь торчишь? - Гудошников подошел к парню. - Быстро во двор,
грузить ящики!
   - Это мой племянник! - вступился Солод. -  Он  больной,  у  него  паховая
грыжка... Гриша, сними брюки, покажи...
   Парень  начал  расстегивать  брюки.  Присутствующие  старухи,  женщины  и
подростки смотрели на Гудошникова выжидательно и с надеждой.
   -  Я  не  врач!  -  отрезал   Гудошников,   чувствуя   внезапный   прилив
озлобленности. - Живо во двор! Ящики таскать сможет!
   - Иди, Гриша, иди, -  Солод  подтолкнул  парня.  -  Тебе  тяжелое  нельзя
поднимать, но ты иди! Велят - иди...
   Парень оставил чемоданы и вышел. Гудошников осмотрел заколоченные ящики.
   - Вы рассортировали что вывозить, а что закапывать здесь? - спросил он.
   - Да-да, все готово, - пробормотал управляющий, показывая рукой. - Эти на
эвакуацию, эти - прятать...
   - Ящики уже погрузили, - сказал парень, возвращаясь. - Вас зовут...
   Гудошников распорядился выносить упакованные документы во двор и ушел.
   Немцы били  неприцельно,  из  дальнобойных  орудий,  снаряды  рвались  на
улицах, попадали в  жилые  дома.  Город  заметно  опустел.  Сновали  изредка
военные машины, какие-то люди закладывали окна некоторых  зданий  мешками  с
песком, кое-где мелькали гражданские с  винтовками  и  санитары.  Гудошников
поторапливал шофера: в той стороне, где был вокзал, поднимались черные клубы
дыма. Однако  пришлось  объезжать  вкруговую,  потому  что  некоторые  улицы
оказались заваленными грудами битого кирпича.
   У вокзала горел состав с нефтью - и к  путям  было  не  подойти.  Рвались
цистерны, вздымая огненные шары и  разбрызгивая  горящие  струи.  Гудошников
разыскал коменданта станции среди  черных  от  копоти,  бессильных  что-либо
сделать пожарников. Пока он ковылял к нему по шпалам  и  битому  кирпичу,  к
коменданту подскочил какой-то майор.
   - Почему вы не убрали состав с нефтью?  -  закричал  майор.  -  Вам  было
приказано убрать!
   - Разбило пути! - оправдывался комендант. - Вывести состав из тупика было
невозможно...
   - Где вагон для эвакуации архива? - Гудошников протолкался к  коменданту.
- Мне нужно грузить архив.
   - Что вы меня хватаете? - вдруг  заорал  комендант,  хотя  его  никто  не
хватал. - Там твой вагон! Там!
   Кто-то из пожарных окатил их струей воды, Гудошников отпрянул. Там,  куда
указывал комендант, бушевало пламя...
   - Давай назад, - скомандовал шоферу Гудошников.; - Пропал наш вагон...
   Секретаря обкома Гудошников нашел примерно через час на товарной станции,
где рабочие грузили станки и заводское оборудование.
   - Вокзал бомбили, там пожар, - сказал Гудошников. - Наш вагон сгорел...
   -  Знаю,  -  бросил  тот  спокойно.  -  Составов  больше  нет,  загружаем
последний... Немцы прорываются к городу.
   - У вас найдется один вагон в этом составе?
   - Нет, не найдется, - сказал секретарь. - Часть  оборудования  приходится
закапывать... Нет вагонов!
   - Но нужно эвакуировать архив! - горячился  Никита  Евсеич.  -  Это  наша
история!
   - А это -  наше  оружие!  -  секретарь  указал  на  платформы,  груженные
станками. - Вы это понимаете?
   - Понимаю...
   Секретарь сел в машину, однако дверцу не захлопнул.
   - Я вам пришлю еще грузовик  и  танкетку  для  охраны,  -  сказал  он.  -
Постарайтесь взять только самое ценное. Уходить из города будете с  воинской
колонной, торопитесь...
   Во дворе архива стояли горы ящиков. Нечего было и  думать,  что  все  это
войдет в  кузова  двух  грузовиков.  Следовало  еще  раз  сделать  отбор,  а
остальное закапывать или все-таки жечь. Гудошников подошел к яме, выкопанной
женщинами: по  стенам  ее  медленно  сочилась  вода,  и  дно  ямы  уже  было
затоплено, Белоруссия, край болот... Что жечь, что закапывать в эту  горькую
землю - все равно... Гудошников подозвал Зою, показал на яму:
   - Что будем делать?
   - Не знаю... - тихо вымолвила она. - Как вы решите...
   - Как решите! - передразнил Гудошников. - Ладно, часть архива надо жечь.
   - Давайте жечь, - устало согласилась Зоя. - Не отдавать же врагам.
   - А что? Что жечь, что закапывать?! - разозлился и закричал Гудошников. -
Или вам все равно?
   - Мне не все равно, - сказала Зоя. - Но куда мы их  денем?  Куда?  Я  уже
смотрела... Искала... Хотела предложить вам замуровать что-нибудь в подвале,
но везде сыро и крысы! Вот такие! Я их боюсь...
   - Я тоже их боюсь, - сказал Гудошников. - Боюсь и ненавижу...
   Она глянула на него с недоверием, хотела что-то спросить, но промолчала.
   - Зоя, - успокоившись, сказал Гудошников.  -  Снимайте  с  машины  ящики.
Нужно  оставить  только   исторические   материалы   и   документы   периода
коллективизации. Остальное - в яму... Что не войдет  в  яму  -  выносите  на
середину двора...
   Зоя понимающе кивнула. В этот момент в воздухе что-то прошелестело, и  на
соседней улице полыхнуло зарево взрыва.
   - Это уже не дальнобойная, - определил  Гудошников.  -  Это  уже  гаубицы
садят.
   - Что? - спросила Зоя.
   - Заканчивать нужно скорее, вот что! - отрезал Гудошников и направился  к
управляющему госархивом, - Скоро должна  подойти  еще  одна  машина,  будете
грузиться. А сейчас все лишнее таскайте в яму.
   Завидев  Никиту  Евсеича,  семейство   Солода   зашевелилось.   Племянник
управляющего Гриша подхватил один из ящиков и понес в  угол  двора,  к  яме.
Гудошникова вдруг словно что-то толкнуло изнутри.
   - Ну-ка, стой! - крикнул он парню и подошел. - Что в ящике?
   Парень молча поставил ящик.
   - Здесь документы по архитектуре и строительству города, - с  готовностью
объяснил оказавшийся рядом Солод. - Описания, проекты, чертежи...
   - Вскройте ящик, - приказал Гудошников.
   Парень принес топор, оторвал крышку. Уже стемнело, но и в сумерках Никита
Евсеич, развернув первую же бумагу, увидел план старого города,  начертанный
в начале прошлого века. Часть  какой-то  стены,  ворота,  церкви,  усадебные
застройки, парки... Гудошников  перебрал  другие  документы.  Перед  глазами
мелькали какие-то цифровые выкладки,  письма,  прошения  о  строительстве  в
городе  театра,  деловая  переписка  архитектурного  ведомства   губернского
управления.
   - Это нужно эвакуировать! - возмутился Никита Евсеич и, взяв топор, пошел
к другим ящикам. - Кто занимался отбором материалов?
   - Я и мои сотрудницы, - объяснил Солод, забегая вперед. -  Мне  приказано
было... Я получил инструкции...
   Гудошников начал срывать крышки с ящиков, приготовленных в яму,  смотреть
документы.
   - Это - закапывать! - приказывал он.  -  Это  -  в  грузовик!  Это  -  на
середину двора...
   Тем временем шофер откинул борт и вместе с женщинами начал снимать  ящики
горархива. Там командовала Зоя. Шофер нагреб беремя папок, предназначенных к
уничтожению, и, бросив их посередине двора, облил бензином.  Костер  запылал
ярко, осветив красным светом стены. В самый разгар работы во двор въехал еще
один крытый грузовик и "эмка". Из  легковушки  вышел  человек,  не  знакомый
Гудошникову, и спросил, скоро ли закончат?
   - К утру, - хмуро бросил Никита Евсеич.  -  Приходится  пересортировывать
госархив. Ваш товарищ намудрил тут...
   - Быстрее нужно! - отрезал приезжий. - Утром войска уходят из города!  Вы
должны выехать раньше!
   Артобстрел усиливался. В западной и северной частях города полыхало  одно
большое зарево, в небе гудели  самолеты  и  мельтешили  стрелы  прожекторных
лучей. Но в зеленом, уютном дворе архива все казалось тихим и мирным. И если
бы не полыхал костер, можно было бы подумать, что войны нет и еще  долго  не
будет.
   - Танкетка для охраны архива приедет  через  час,  -  сказал  незнакомец,
садясь в