Электронная библиотека
Библиотека .орг.уа
Поиск по сайту
Художественная литература
   Драма
      Алексеев Сергей. Слово -
Страницы: - 1  - 2  - 3  - 4  - 5  - 6  - 7  - 8  - 9  - 10  - 11  - 12  - 13  - 14  - 15  - 16  -
17  - 18  - 19  - 20  - 21  - 22  - 23  - 24  - 25  - 26  - 27  - 28  - 29  - 30  - 31  - 32  - 33  -
34  - 35  - 36  - 37  - 38  - 39  - 40  - 41  - 42  - 43  - 44  - 45  - 46  - 47  -
и, тяжело ступая, пошел к двери хранилища. Незнанов мял в руках шляпу, смотрел выжидательно и удивленно, клоня набок седую голову. Никита Евсеич отомкнул и распахнул дверь. - Заходи! - скомандовал он. - Заходи, бери, что хочешь! - Как? - не понял Незнанов, пряча руки за спину. - То есть?.. - А хватай и тащи! - закричал Гудошников и толкнул Незнанова к двери хранилища. - Хватай сколько унесешь! Все бери! Вот четырнадцатый век, вот пятнадцатый, двадцатый, тридцатый! Без обмена, за так! Ну? Бери же! Незнанов отскочил в сторону и замахал шляпой. - Что ты? Что ты? Я же предложил... Мне написали, попросили... - Он развернулся, надел шляпу и пошел из дома. Гудошников смял бумажку с предложением и кинул ему вслед... Валерьянка не помогала. Сначала он отсчитывал капли, запивал их водой, потом хватил прямо из флакона, сморщился, выплюнул пахучую горечь и заковылял в комнату сына искать спирт. Обшарил шкафчик с лекарствами, тумбочку, перетряхнул вещи в комоде - пусто. Спирт оказался в чемодане, задвинутом далеко под кровать. Нагибаясь, чтобы достать его, Гудошников доломал протез. Сев на кровать, Никита Евсеич глотнул спирта из медицинской посудины. Гортань обожгло, согрело живот, но хмель не брал. Протез свободно болтался на шарнире, поблескивал его аккуратный неснимаемый ботинок, и, казалось, нога живая, отросла, и теперь хоть пляши. Протез заказывал Степан через своих знакомых и говорил, что хватит его надолго, а ходить на нем - настоящей ноги не надо. Но вот как, месяц не проносил - и выкидывай... Гудошников отхлебнул спирта еще раз и хотел положить посудину назад в чемодан, но среди вещей вдруг увидел книгу. Он взял ее, раскрыл... То был список четырнадцатого века - одна из самых ценных рукописей из собрания Гудошникова. Степан почти не интересовался археографией. Он просил у отца только те книги, где было что-нибудь о народной медицине, эта же спрятанная в чемодан рукопись, навела вдруг Гудошникова на странную, пугающую мысль... Хватаясь за стены, он пробрался в хранилище и открыл шкаф с рукописями четырнадцатого века. Пальцы пробежали по корешкам... Он мог узнать книги с закрытыми глазами, на ощупь. Трех книг не хватало... Он не поверил ни рукам, ни глазам своим. Выхватив ящик с каталогом, сличил, сверил каждую книгу в шкафу, и, прислонившись к нему, долго стоял, пересиливая головокружение и холодок слабости. Но сознание оставалось ясным и мысль работала Четко, как бывало всегда в трудные минуты. Не выпуская из рук ящика с карточками, Гудошников начал ревизию собрания. В руки попадались книги, вывезенные из Олонца, и на миг ему почудилось, будто снова он в подвальной комнате олонецкой ЧК, что ищет он рукопись старца Дивея, ищет и не находит, но остается надежда, потому что впереди еще целая жизнь, впереди Северьянова обитель, и надежда эта греет, влечет за собой... Показалось даже, что сейчас спустится к нему Сергей Муханов, посидит рядом, поглядит, да и разведет тотчас беду Никиты Гудошникова. Перестань, скажет, товарищ комиссар, не паникуй, уладим. И мандат какой-нибудь выдаст, и докажет, что сын Степан не вор... Эх, да не придет больше Муханов, бывший комэск, не придет и ничего не докажет. Он погиб в Германии, в сорок пятом... При самой беглой сверке Никита Евсеич убедился, что не хватает восьми рукописей и папки с материалами по старообрядческим скитам... Гудошников делал все, чтобы Степан забыл об этом. Он отдал его в музыкальную школу, водил на концерты, сам занимался с ним по истории и литературе. Чуть заметив у него интерес к медицине, он стал развивать его, покупал книги, учебники, на каникулы отдавал в больницу - санитаром. И радовался! Радовался, что у Степана, кроме науки, просыпается и живет стойкий интерес к людям, сострадание к их боли. Правда, однажды, когда Степан еще учился в медицинском, Гудошников услышал его разговор с товарищами-студентами. Говорили что-то об "анатомке", мол, с утра завтра опять "мертвяков пластать". Все было понятно, медицинский жаргон среди студентов всегда существовал и должен был, естественно, исчезнуть потом, когда жизнь будет состоять не из одной учебы и лекций, не из необходимой в медицине анатомической муштры, - из собственной ответственности за человеческую жизнь. И действительно, ничего подобного после этого случая Гудошников не слышал от сына. Началась работа, и появилась ответственность. Гудошников расстался с женой и сыном весной сорок первого, когда уезжал в Белоруссию, где и застала его война. А нашел одного Степана лишь в сорок пятом. Все четыре года он рвался в Ленинград, не зная о том, что Александра Алексеевна умерла, а сын эвакуирован в Сибирь. Степана он отыскал в Красноярском крае, в детдоме эвакуированных ленинградцев, Гудошников не узнал сына, оставлял мальчиком - встретил подростком. Детдом держал кроликоферму. Дети обделывали тушки, упаковывали их в мешки и отправляли на фронт в госпитали. Самим же оставались только головы. Эти головы варили в огромном котле и давали на обед: старшим - по целой, маленьким - по половине. Гудошников помнил ленинградских детей - с портфелями, чистеньких, аккуратно-вежливых. Сейчас эти дети за длинным деревянным столом с молчаливой поспешностью и оглядкой грызли кроличьи головы, вытягивая свои худые шейки над мисками. Сейчас они были глухи и слепы к слову. Война заставила их думать о пище - о том, о чем не должны думать дети. Голодный огонек в недетских глазах отбрасывал их назад ровно на историю человечества. Среди этих детей был и его сын. Сын - вор! Никита Евсеич метался по дому, расшвыривая вещи. "Все - воры! - колотилась в его мозгу мысль отчаяния. - Все! Все! И сын - вор!" Он не заметил, как подъехала санитарная машина, и увидел врача с чемоданчиком уже на пороге своего дома. Из-за спины доктора выглядывал другой, жизнерадостный верзила со смирительной рубашкой в руках. Гудошников закричал и толкнул в грудь врача "скорой". Тот пошатнулся, потерял равновесие и распахнул спиной двери, увлекая за собой санитара. Никита Евсеич их еще раз толкнул и захлопнул дверь, набросил крючок. С той стороны запоздало и громко забарабанили, потребовали открыть, но Гудошников был уже в комнатах и запирал окна. - Возьмите! Попробуйте! - кричал он. - Воры! Стучать перестали. Доктор с санитаром отошли к машине и стали совещаться. Через минуту, с места взяв скорость, "Победа" умчалась, завывая сиреной. Верзила с рубашкой остался возле калитки. Стало тихо, только метрономом стучала в ушах кровь. Гудошников сел на диван, перевел дух. "Конец, конец, конец... - стучало в висках. - И сын - вор..." Боковым зрением он заметил какое-то движение на улице - выглянул в окно. Нет, все тихо. Только кровь барабанит в ушах... А как хорошо начался этот день, двадцать девятого августа! Как хорошо. И вдруг в двери застучали. - Открой, папа! - Это был сын. - Я это, я! - Уходи, вор, - глухо отозвался Никита Евсеич. - Уходи, иуда... - Что с тобой, папа? Что случилось? - Ты - предатель! - выдохнул Гудошников. - Ты страшнее Илюхи! Его хоть мучили, а ты... а тебя? Пес ты нищий, крыса ты... - Что ты говоришь, отец? - спрашивал Степан, стуча в двери. - Открой, я не слышу! - Слышишь, гад! - крикнул Гудошников. - Все ты слышишь! Твоя мать умирала - не тронула! Замерзала - листочка не сожгла, а ты? Уходи! Никита Евсеич вскочил, придерживая вихляющийся протез, бросился к распахнутой двери хранилища. А кровь била, отстукивала короткий и резкий такт... Он стащил со шкафа подшивку газет, разорвал ее, распушил и засунул в крайний шкаф. Спички хрустели и крошились в пальцах. В ушах теперь грохотало - жечь! жечь! жечь!.. Пламя взметнулось цыганской шалью, жарко обдало лицо... И вдруг оборвался этот звенящий ритм. Гортань и легкие плотно забил дым - ни на что не похожий дым горелой бумаги. Что-то хрястнуло в плечевых суставах, удушье сдавило грудь, и земля уплыла из-под ног... Гудошников сорвал гардину с двери, сшиб пылающие газеты, накрыл огонь и лег на него животом... На улице было тихо. Стояла "скорая", уткнувшись в ворота, и какие-то неясные фигуры сновали перед окнами в палисаднике, одна - в милицейской фуражке. Гудошников открыл форточку, распахнул двери и замахал гардиной. Дым выходил медленно, лениво и все еще душил, жег легкие, сжимающиеся в кашле. В окно стучал сын, кричал что-то, размахивая руками. Лицо его белело расплывчатым пятном, со звоном сыпались стекла, гудела решетка на окне. - Все нормально, - сказал Гудошников. - Врач мне не нужен. Пусть уезжают. Все нормально. Кое-как проветрив хранилище, Никита Евсеич убрал ошметья горелой бумаги и запер двери хранилища. Ключи положил в карман. - Все нормально, - повторил Гудошников, - все спокойно. Через некоторое время санитарная машина уехала. Ушел и милиционер. Гудошников откинул крючок на двери. - Все спокойно, все хорошо, - пробормотал он, впуская сына. Степан отмывал кровь с изрезанных о стекло рук. Журчала вода, и свисающий с шеи фонендоскоп тихонько брякал о раковину. Никита Евсеич достал деревянный протез, ощупал его, осмотрел крепление и сбросил с культи новый. В старом, несгибаемом, ходить было надежно и уверенно. - Я погуляю на мосту, - сказал он. - Подышу свежим воздухом. Жаркий сегодня денек, душно... Старый квартал и правда задыхался в тот день двадцать девятого августа... Он не вернулся ни в этот день, ни на следующий. Поиски ничего не давали. Говорят, видели инвалида на деревянной ноге сначала на Коммунальном мосту, потом будто на лодочной пристани и на железнодорожных путях недалеко от станции. Был, говорят, и ушел... КАНУНЫ И КАНОНЫ О предместье городка Виттенберг батальон капитана Глотова вырвался вперед, вышиб немцев из крохотной деревушки и вдруг напоролся на сильный пулеметный огонь. Мирный с виду, не тронутый ни снарядами, ни бомбежкой, замок хлестал по наступавшим беспорядочной, остервенелой стрельбой. У Глотова был приказ с ходу взять замок и закрепиться на окраине Виттенберга. Сюда, в старинный, рыцарских времен замок, должен был переехать штаб дивизии. Батальон обхватил красное огромное здание с трех сторон, залег на опушке старого парка. Соседи слева и справа, вначале отстававшие, ушли вперед, а вместе с ними укатился грохот боя. Бойцы Глотова лежали в трехстах метрах от замка, перед чугунной решеткой ограды на каменном фундаменте, и ждали команды окапываться. Огонь был мощным, но не прицельным, и потому бестолковым. Пулеметные очереди секли большей частью брусчатую площадь, ограду, кроны и стволы деревьев, за которыми прятались бойцы, но все-таки рисковать не имело смысла. Несколько раз со второго этажа глухо ударили орудия, и снаряды разорвались где-то в тылу батальона. Пулеметы били в основном с первого этажа, били взахлеб, наугад - противник словно предупреждал, показывал свою огневую мощь. - Они что, пьяные там? - выругался Глотов и приказал окопаться. Солнце опустилось за замок, четко обрисовав на фоне вечернего неба его силуэт. Теперь оно не слепило, и Глотов хорошо видел в бинокль зияющие окна-бойницы, толстые, каменные стены, подернутые у основания серым лишайником, орудийные стволы, торчащие из оконных проемов первого и второго этажей, - видел и убеждался, что с ходу, без артиллерии, такую крепость не взять. Тем временем проворный связист уже размотал катушку кабеля, подключил полевой телефон. Глотов связался с командиром полка и доложил обстановку. По данным разведки, замок обороняла рота солдат, и он не представлял серьезного опорного пункта противника. Да и сам Глотов знал, что орудий в замке не должно быть. А тут из каждого второго окна ствол торчит... Командир полка обещал прислать в батальон три танка, чтобы с их помощью выбить немцев из замка. Глотов отменил приказ окопаться, и когда танки подошли со стороны парка, пропустил их вперед и поднял бойцов в атаку. Танки протаранили чугунную решетку и, стреляя на ходу из орудии, выкатились на площадь. Но едва они достигли ее середины, как средний был подожжен фаустпатроном, а два оставшихся, отстреливаясь, отползли на исходный рубеж. Атака захлебнулась. Батальон вернулся в недорытые окопы, а танки, меняя позицию, начали обстреливать замок. Но толку от этой стрельбы было немного. Снаряды крошили камень, оставляя на стенах рваные следы, после чего еще злее стучали пулеметы и чаще бухали гаубицы противника. Глотова позвали к телефону. - Ну что, взял? - спросил комполка. - Да ну его, холера! - выругался капитан. - Танк сожгли, а у других по два снаряда... Укреплен здорово! - Там солдат-стариков не больше роты! - разгорячился командир, - т - Что, сладить не можешь? - У них в руках пулеметы, а не батожки! - отпарировал Глотов. - Я тут через час батальон положу! Мне артиллерия нужна, товарищ майор! - Тьфу т-ты... - рассердился комполка. - Глотов! Ты понимаешь, что в замке будет штаб дивизии? Он уже снялся, едет к тебе! - Я все понимаю, товарищ майор! Но без орудий замка не взять! Вы слышите, что у нас творится? - Да слышу, - бросил майор. - Хорошо! Будут тебе орудия. Да пошевеливайся там! Начало смеркаться, и бойцы все глубже зарывались в землю. Стрельба из окон и бойниц замка не прекращалась. Она лишь временами редела, когда бил один пулемет, но затем снова усиливалась. Несколько раз, будто на полигоне, лупили немцы фаустпатронами по сожженному танку, редко и неприцельно грохали пушки. - Они что, - смеялись бойцы, - соревнуются, кто больше патронов пожжет? - Не похоже, чтобы старики, - слышал Глотов разговоры бойцов. - Скорее всего СС, напились шнапсу и поливают... Комбат мысленно соглашался. Ярость, с которой стреляли из замка, по сути, уже окруженного, могла быть только у людей, не надеющихся на милость победителя. Глотову приходилось сталкиваться с подразделениями, состоящими из стариков. Жертвы тотальной войны, люди, пожившие на белом свете, они понимали, что Гитлеру приходит конец, и сопротивлялись без остервенения, из-под палки, при удобном случае норовя сдаться в плен. За три года войны комбат научился без разведки определять, чем дышит противник. Прячась за деревьями, Глотов прибежал во вторую роту и, скатившись в окоп, вызвал ее командира. - Через десять минут снимешь свою роту и зайдешь к замку от реки, - приказал он, доставая карту. - И сразу готовь атаку. Вот-вот подойдут орудия. Он взял у бойца плащ-палатку, накрылся ею, включил фонарь. В это время наверху послышался шорох и тяжелое дыхание. - Товарищ капитан! - доложил связной. - Танкист с нейтралки приполз, обгорелый! - Отправьте в санроту! - распорядился Глотов. - Уже отправили, - .сказал боец. - Только с ним вместе перебежчик явился, из замка. Куда его? - Кто такой? - спросил Глотов. - Фамилия, звание... - А, старик, но офицер. И по-нашему умеет! - Давай его сюда! - приказал Глотов рассмеялся. - Во времена пошли, "языки" сами приходят!.. Под Москвой, небось, не ходили! А у себя дома - пожалуйста. Минут через пять в окоп спустили немца в мешковатой форме без погон и ремня. Глотов осветил его фонариком - из-под каски торчат совершенно белые, слипшиеся волосы; седая недельная щетина на впалых щеках. Дышит тяжело, с хрипом, однако спокоен и даже медлителен. Из-за тесноты окопа, в котором можно было только сидеть, немец оказался совсем рядом, и комбат ощутил его кислый солдатский дух. - Кто такой? - спросил Глотов. - Фамилия, звание, должность? Перебежчик сглотнул сухим горлом, снял каску. - Отто Фрас, командир взвода, учитель гимназии, - отрекомендовался немец с сильным акцентом. - Кто же все-таки - учитель гимназии или командир взвода? - переспросил Глотов. - Учитель гимназии, - сказал немец. - Тотальная война, фолькштурм... Не стреляйте! - Да кто в тебя стрелять будет? - отмахнулся Глотов. - Нужен ты... Кто обороняет замок? СС? - Нет СС, нет СС! - вдруг возбужденно заговорил перебежчик. - Не стреляйте! Замок артиллерия стрельять нельзя! Снаряд - нельзя! Бомба - нельзя! - Эк, какие вы! Нельзя! - возмутился комбат. - Я что, калачом вас оттуда выманивать буду? Сдавайтесь, стрелять не будем. - Я говориль, я... я приказываль... - немец окончательно разволновался и стал забывать русский язык. - Меня не слушаль... - Что-то я не пойму, - Глотов прислушался к пулеметному треску. - Ты зачем пришел? Сдаться в плен? Или на переговоры? - Плен, плен, - закивал перебежчик. - Переговор... - Так в плен или на переговоры? - злясь, спросил комбат. - Я пришель предупредить: стрельять нельзя, - опять заладил немец. - Бомба - нельзя... - Тьфу ты! - рассердился комбат. - Во бестолочь!.. - На войне, господин учитель-командир, стреляют! Войну не мы начали - вы! А теперь хотите жить - прекратите стрельбу и сдавайтесь. Нет - свое получите. Сейчас подойдет батарея, и через полчаса мы будем в замке. - Батарея - нельзя! - немец замахал руками. - Взрыв, огонь!.. Я дать ценный сведений! Замок - дети, много детей! Они не слушаль... - Что за дети? - Мальчик, киндер - Гитлерюгенд! Стрелять нельзя! - Вот оно что! - Глотов крутанул ручку полевого телефона. - То-то, гляжу, палят, гаденыши!.. - В замке ценность, дети - не понимать, - забормотал перебежчик. - Огонь; взрыв!.. Я приказываль! Нихт шиссен!.. Похоже, немец окончательно забыл русский язык и теперь сыпал по-своему, размахивая руками. Глотов связался со штабом полка, намереваясь доложить о перебежчике, и, ожидая, когда командир подойдет к телефону, грустно слушал немца. Тот, как заведенный, повторял по-русски одни и те же слова - "не стреляйте", "дети", "ценные сведения" - и с мольбой глядел на комбата. - Товарищ капитан! Батарея прибыла! - доложил связной. - Орудия разворачивают. Через несколько минут в окоп втиснулся знакомый Глотову командир батареи Лихота. - Ну и местечко у вас, - проворчал он, снимая каску. - Из парка я стрелять не могу. С опушки - решетка мешает. Мне что, на площадь пушки вывозить? Нас же там порубят из пулеметов! - Вдарь по решетке, - посоветовал Глотов. - Снеси ее, а потом по замку. - Тогда отводи бойцов, - сказал Лихота. - Забор-то - чугунина сплошная. Своих побьем... А это кто здесь? - Перебежчик, - бросил комбат, прижимая телефонную трубку к уху. - Да только какой-то ненормальный. - Нихт шиссен! Не стрельять! - затараторил немец, видимо, принимая Лихоту за большого начальника. - Я дать ценный сведенья! Киндер, мальчик, гитлерюгенд... Глотов услыхал знакомый бас командира полка в телефонной трубке и стал докладывать... Начальник особого отдела полковник Муханов выехал в батальон Глотова уже потемну. Мощный трофейный "мерседес-бенц", взятый недавно из какого-то музея (будто бы на нем когда-то катался сам Гитлер), шел с потушенными фарами по шоссе, обгоняя колонны войск второго эшелона, дымящие кухни и грузовики с боеприпасами. Муханов сидел впереди, развернув на коленях карту, а на заднем сиденье, размером с хороший диван, спал переводчик Зайцев, немолодой, грузный лейтенант, бывший учитель немецкого языка. Стр

Страницы: 1  - 2  - 3  - 4  - 5  - 6  - 7  - 8  - 9  - 10  - 11  - 12  - 13  - 14  - 15  - 16  -
17  - 18  - 19  - 20  - 21  - 22  - 23  - 24  - 25  - 26  - 27  - 28  - 29  - 30  - 31  - 32  - 33  -
34  - 35  - 36  - 37  - 38  - 39  - 40  - 41  - 42  - 43  - 44  - 45  - 46  - 47  -


Все книги на данном сайте, являются собственностью его уважаемых авторов и предназначены исключительно для ознакомительных целей. Просматривая или скачивая книгу, Вы обязуетесь в течении суток удалить ее. Если вы желаете чтоб произведение было удалено пишите админитратору