ежнему  над  головой,   земля,  хоть  и  казенная,  носить  меня
продолжает, и главное, самое страшное позади, а впереди что будет, то будет,
спасибо  тебе, ангел-хранитель, друг любезный, и прости за выпавшее  на твою
долю трудное  дело вырвать такого окаянного  человека, как я, из дьявольских
лап уныния и  смерти!... Вхожу, значит, в барак вместе с кумом Дзюбой! Глаза
у  него были  темнокарие, а  белки  желто-красные. Он напоследок сказал, что
если начну чумить, то  он быстро  приделает мне заячьи уши, потому что лично
расстрелял и заставил повеситься от невыносимости следствия тысячу девятьсот
тридцать семь человек  в честь того  замечательного  года и не дрогнет перед
тридцать восьмым, хотя ушел вот уж как  год в  отставку. Пока мы шли в барак
по  зоне,  я успел  спросить,  были  ли  среди  расстрелянных  Дзюбой врагов
знаменитые люди?  Оказалось,  что  были.  Каменев, Розенгольц, Блюхер,  граф
Шереметьев,  графиня  Орлова,  сыновья  Дурново  и,  в   общем,  все  больше
представители высшего дворянства и  священники,  а выдвинули его на это дело
после того, как он без промаха поразил свою высшую  цель -  царского сыночка
Алешу, оказавшего чекистам сопротивление невинным и тихим взглядом. - Еще, -
говорит, - премию мне на проводы дали: вывод  в расход составнтеля  учебника
арифметики Шапошникова и писателя Симонова. - Я говорю: - Не чешите мне уши,
гражданин  Дзюба, все они живы и  на свободе. - А он отвечает, что я, хоть и
чума,  известная  всему  миру, но фраер, если  не понимаю,  что  и арнфметик
Шапошников  и  "Жди  меня и  я вернусь"  не  настоящие, а  заделанные  после
расстрела в номерной мастерской.
     - За что же их, - спрашиваю, - замочили?
     Ну, когда Дзюба сказал, что Шапошников в учебнике навредил и дзюбин сын
поэтому таблицу умножения третий год выучить не может, а жену Дзюба застукал
во время преступной близости с его родным  брательником,  и  патефон в  этот
момент играл песню  Симонова "Жди меня  и я  вернусь", то я понял, Коля, что
Дзюбу пошарили в отставку по "этому делу". Поехал он. Стебанулся, злодей.
     Входим в барак. Все встают, как в первом классе, только медленно. Дзюба
говорит:
     - Вот вам староста, фашистские падлы! Выкладывайте международные арены,
пока  шмон не  устроил,  сутки в  забое  продержу!!! Живо!  Смотрю,  таранят
несколько  зэков  какие  то  дощечки  и тряпочки  с  какими-то  стрелками  и
кружочками.  Они  на этих дощечках и тряпочках,  поскольку жить не могли без
политики, занимались расстановкой сил на международной арене.
     -  Сколько можно  напоминать, проститутки, что азартные игры запрещены?
Фишек  не  вижу!  Живо  сюда  свои  монополии, концерны,  картели,  колонии,
буржуазные партии  и так  далее...  Экономический  кризис капитализма  опять
притырили? Не  дождетесь, бляди, нашего поражения, сколько бы  вы  не тешили
себя на нарах! Расстановка сил на международной  арене снова в нашу,  а не в
вашу пользу! Поняли, кадетские хари и  эсерские рожи? У нас бомба водородная
появилась! Съели, гаденыши?
     Ты бы посмотрел, Коля, что стало при этом известии  твориться в бараке!
Эти  зачуханные,  опухшие,  седые, худыв,  забитые, голодные,  бледные  зэки
заплясали от радости, начали трясти друг другу руки, обниматься, целоваться,
а  один,  жилистый такой, с бородкой  и в  пенсне,  слезы вытирает и говорит
Дзюбе:
     - Да поймите вы, наконец, гражданин надзиратель, что у вас и у нас одна
конечная  цель -  мировая  коммуна,  и  если мы разыгрываем  на  самодельных
международных  аренах классовые бои,  то это исклюпетельно из желания, чтобы
некоторые  наши  тактические и стратегические задумки стали орудием в борьбе
пролетариата против фашизма  и  капитала. Поймите и то, что  мы приподнялись
над личными трагедиями, над наветами, над самой страшной для человека нового
типа из всех земных мук -  мукой  отлучения от партии и ее дел. Приподнялись
ради  веры в объективный ход истории, ради глубокого уважения к несгибаемому
слуге  Исторической  Необходимости  Сталину.  Отошлите  наши  труды в  ЦЕКА.
Товарищи оценят ваш шаг. Вы окажете неоценимую  услугу рабочему  движению! И
разрешите  нам  передать  приветствие партии  в связи  со взрывом водородной
бомбы?
     Дзюба на это отвечает:
     - Про взрыв, Чернышевский, забудь. Тебе не положено иметь информации. А
задумки  свои стратегические и тактические  давай. Чернышевский по-новой его
спрашивает:
     -  Спасибо.  Партийное  спасибо.  А   на  наше  предложение   совершить
террористический акт против Тито и его клики пришел ответ?
     - Пока нема ответа. Думает партия.
     -  Странно.  Сейчас  очень  выгодный  момент  для  ликвидации   Иуды  и
превентивного  нападения  на  Югославию.  Неужели  ЦЕКА  не  понимает,   что
ревизионизм   должен  быть   уничтожен   в  зародыше?   Скажите,   гражданин
надзиратель,  проект  о  внедрении  в  ряды  республиканской  партии  США  и
консервативной партии Англии наших товарищей отослан Кагановичу?
     - Отослан. Разглядывают его. Прикидывают, что к чему.
     -  Как мы все-таки медленно чешемся! Как мы привыкли к  тому, что время
работает  только на нас! И еще один  вопрос: два года тому назад вы сказали,
что наш  план объявления Америке зкономической блокады одобрен Сталиным. Как
в таком случае обстоят дела?
     - Дела обстоят,  как говорят,  неплохо.  На  бирже  у  них паникуют.  В
половине  штатов  рабочие объявили безработицу. Пить начали. А как побросали
наши послы яду, который ваш этот... ну он еще дуба дал... ага, Хабибулин, то
пшеница вся полегла, скот мрет и в Чикаго мясокомбинат прикрыли. Такие дела.
Бурлит Америка.
     -  Вот  это   -  радость!  Товарищи!  Почтим  минутой  молчания  память
настоящего  партийного химика Хабибулина. Он не дожил  двух  дней до победы.
Ведь это же кризис мировой капиталистической системы! И опять,  Коля, бывшие
большевики начали целоваться, а Дзюба говорит:
     - Я  знаю,  Чернышевский,  куда  ты,  пропадлина, гнешь,  но  мне мозги
заебать  трудно,  Кто их заебет,  тот и дня  не проживет.  Скидывай  портки,
вставай раком, вертай из заднего прохода фишку мирового кризиса! Вот так! Ты
гляди!  И национально-освободительные движения ухитрился туда же засунуть! И
соцреализм вбил! Вот чума! Староста! Как заметишь, что снова  гады не сплят,
а  силы на аренах восстанавливают, так сходу стучи на вахту! Спать, сволочи!
Отбой!  Отвалил  Дзюба,  а  Чернышевский,  Коля,  подходит  ко  мне  и  руку
протягивает:
     - Вы давно с воли, товарищ?
     Я отвечаю, что  уж  полгода, как захомутали, и тогда  они  на меня, как
мураши на палого жучка, накинулись и  давай тормошить. "Что  нового?...  Что
нового?... О чем думает Ленинградская партийная организацияа По-прежнему  ли
кадры решают все? Издают  ли  Маяковского? Большие ли  очереди  в  мавзолей?
Скажите,как  Сталин?  По-прежнему  ли  Микоян  курирует  еду  и  экспорт,  а
Каганович  - Украину и  метро? А как молодежь? Будьте  добры, товарищ,  пару
слов  об энтузиазме масс и международном положении, будьте добры! И главное,
понимает ли так называемый свободный мир, куда он катится?"
     Надо сказать,  Колк, что режим у этих фраеров был  сверхстрогим. Они ни
хрена не слушали радио и забыли, что такое газета "Правда". Ну, я и понес им
парашу за парашей.
     - Черчилля, - говорю, - судят  в  Мосгорсуде  за  Фултонскую  речь, а в
Швейцарии  к   власти  пришли   люди   с  чистой   совестью   -   украинские
партизаны-разведчики, и весь почти мировой капитал теперь наш. Ну,  что еще?
Еще  ленинградская организация  думает,  что  ее  вовремя и совершенно верно
обезглавили. А над Африкой летают наши воздушные шары и кидают  вниз призывы
резать  белых  колонизаторов.  Латинская  Америка бурлит.  Все  обречено  на
провал.  Основным  фактором  этого  провала является  образование  Китайской
народной республики. Ну, Коля, тут они совсем очумелн.
     - Он был прав! .. Ильич был прав!., Все-таки Джугашвилли  при всем  его
хамстве - гениальный практик! Ура! Надо сделать из простыни мировую  арену и
взглянуть,   что   же  это   теперь  у  нас   получается!   Поем  про   себя
"Интернационал"!!!
     Это сказал  Чернышевский,  и все они,  Коля, встали обалдело, по  щекам
слезы текут, по  горлянкам  кадыки  так и  ходят,  кого-то на  нары уложили:
сердце схватило, но допели про себя свой гимн до конца Допели, Чернышевский,
жилистый,  желтолицый,  партийное  собрание  открыл.  Выбрали  они  почетный
президиум  в  составе  Кырлы  Мырлы,  Энгельса,  Ленина,  Сталина, Бухарина,
Буденного, Жака Дюкло, Тореза, Тольятти, Мао-Цзе-Дуна, Николая Островского и
Ежоза. Резолюцию приняли: одобрить деятельность  политбюро.  Голосовали, кто
за, кто против. Воду из чайника выступавшие пили. Все чин по чину. Хлебом, я
понял,  их  не  корми, а  дай посидеть на собрании. Потом  Чернышевский  мне
говорит, чтобы я рассказал партгруппе о себе.
     -  Ну,  я, - говорю, - буду краток: ваш ум, вашу честь и совесть  вашей
эпохи я в гробу видал в красных тапочках. Мир переделывать никогда не желал.
Милостей  у  природы силой не  брал. Экспроприировал только лишнее у сильных
мира сего. Двигал фуфло многим государствам, но людям зла  не причинял, хотя
знаю  шесть  с половиной языков. Принципиально  не участвую в  строительстве
сомнительного  будущего.  Оставил  на свободе музей бумажников, портфелей  и
моноклей  выдающихся политических  деятелен Польши, Румынии, Англии, Японии,
Марокко, Германии,  Коста-рики и других  стран.  Болел  два  раза триппером.
Изнасиловал и зверски убил в Московском зоопарке в ночь с 9 января 1789 года
на  14 июля  1905 года кенгуру  Джемму,  за  что  и  приговорен к четвертаку
Нарсудом  Красной Пресни.  А  теперь, - говорю, -  благодетели человечества,
друзья народа, друг к другу прижатые туго, бай-бай, ладошки под щечки.
     Пошумели  они, посовещались и вынесли, Коля, резолюцию, что подсадка  к
старейшим членам  партии,  бравшим Зимний и  бок о бок работавших с Лениным,
уголовника-рецидивиста - злобный цинизм и  нарушение  Женевской конвенции  о
чудесном  отношении к политическим заключенным. Постановили также рук мне не
подавать,  но поправку  Чернышевского  об  объявлении  мне  красного террора
отклонили, как противоречащую ленинским нормам  полемики с идейным врагом. Я
им много еще чего натрекал о внутреннем положении, о голодухе, о посадках, о
великом полководце  всех времен  и народов, которого надо бы пустить по делу
об убийстве  и расчлененке миллионов солдат, о сроках за опоздание на ишачью
работу,  о том,  как колхознички девятый член без  соли доедают, а  старички
сказки им  передают  родительские о  крепостном  праве  и  светлой колхозной
житухе. Натрекал я им,  как простой человек, пока из конца в конец Москвы до
работы  доедет,  намнется в трамваях и  редких троллейбусах, перегрызется  с
такими же затравленными  займами и собраниями харями, как он сам, что встает
на  трудовую вахту в  честь выборов в нарсуды злой почище голодного волка. И
только  из страха,  что  посадят, поджимает  свой хвост и  зубы скалит после
стакана водяры.
     - Зато  у  нас самая  низкая в мире квартплата!  - говорит мне, сверкая
тупыми глазами, Чернышевский.
     Тут  я  им, спасителям  нашим, врезал кое-что о  плотности душ на  метр
населения в коммуналках и как в комнатухе невозможно достойно переспать папе
с мамой, потому что детишки просыпаются и плачут  или же смеются, не понимая
душевного,  простого  и  великого,  почище,  чем рекорд  Стаханова, события,
происходящего  на узкой  кровати. Молодым же людям разгуляться  негде  после
свадьбы. Какое же при родне в одной комнате гулево?
     Я, Коля, до звонка от Кидаллы давал многим  соседям консультации насчет
прерванных  половых  сношений и перманентной неудовлетворенности. Я все  про
это дело съел и полные штаны наложил.
     -  Самая  низкая квартплата! Вы  бы поглидели, как самые передовые люди
планеты  глотки  друг  другу  грызут  на   кухонках  перед  краником   одним
единственным, или же в очереди поссать и посрать !  Вы бы поглядели, как они
каркают в борщи соседей,  шпарят  их  кипятком, выживают,  доносят,  травят,
песен петь не дают, пустые бутылки  воруют. Я  сам соседке Зойке клопа перед
арестом подкинул из уважения  к  живому  существу.  Вы  бы  поглядели, спецы
херовы  по народно-освободительным  движениям, как ваши человеки нового типа
яростно возненавидели одно только соседство  с другими двуногими и сходят от
этой ненависти с  ума, или же  перекашивают их  несчастные  рыла инсульты  и
разрывают  ожесточившиеся  и  слабые сердца  инфаркты! Вы  бы поглядели! А в
отдельных, - говорю, -  квартирах живут отдельные же товарищи, их по пальцам
сосчитать  можно,  и  прочие  народные артисты,  они  же кукрыниксы,  они же
броненосцы потемкины,  они же  мистеры  твистеры,  они  же  разгромы, они же
железные потоки, они же рабочий и колхозница, они же коммунисты  на допросе,
они же веселые ребята, они же атомная бомба, танец сабель,  короче  говоря -
утро нашей родины.
     А Чернышевский все не унимается:
     -  Весь   мир   завидует   нашему  бесплатному  медобслуживанию,  нашим
лекарствам и нашим человекокойкам! Вы и это отрицаете?
     -  Да,  - говорю,  -  отрицаю,  потому  что  жил  с  пятью  участковыми
врачихами, и они мне такого порассказали о бесплатном медобслуживании, что у
меня волосы дыбом встали.  Ведь у них,  - говорю, - времени на больных нету.
Они их шуруют  быстрей, чем  детали  на заводе  Форда, а за  ваше бесплатное
обслуживание приходится платить самым  дорогим - здоровьем.  К тому же, если
врачиха долго  держит  работягу  на больничном,  то ее  в партком дергают, и
последнюю мою бабу за  саботаж просто посадили, из-под  меня  в  четыре утра
взяли.  видите  ли,  вовремя  не  выписала  на  работу  какого-то  бригадира
монтажников, они баз него запили и к первому мая Берию и Молотова не  успели
повесить  на   Доме  Правительства.  Так  что,  -   говорю,   -  помалкивай,
Чернышевский, он же "Что делать?" - Эх, и завизжал он, Коля, забился:
     - Энтузиазм двадцатых годов! Энтузиазм тридцатых годов!
     А  я  ему  отвечаю,  что,  если энтузиазм  двадцатых годов  вычесть  из
энтузиазма  тридцатых  годов,  то  останется  всего-навсего  десять  лет  за
контрреволюционную пропаганду и агитацию. И вообще, - говорю, - идиоты, ваше
счастье,   что   играете   вы  здесь  на  казенных  нарах   в  игрулечки,  в
капиталистов-разбойников и в палочку-выручалочку кризиса и ни хрена не знали
и  не знаете  реальной  жизни, ибо  всегда вы  ее бздели, и  ваша  же партия
избавила вас, самых  нежных  ее  членов, от страха  смотреть  на построенный
новый  мир  с  Никемом,  ставшим Всемом. Поняли, - говорю,  - сохатые?  А  я
специально  приехал  вам спасибочки  сказать,  потому  что  кого  же мне еще
благодарить, как не вас, за все, что  происходит с  нормальным человеком Фан
Фанычем?  Историческую   необходимость?   Ей  лапку  не  пожмешь!  Говоришь,
Чернышевский, что замысел у тебя  был толковый, а исполнение вшивое, и ты за
него не ответственен? Хуюшки, братец, хоть я и матюгаться ненавижу! Ежели я,
Фан  Фаныч, решаю, например,  молотнуть  германского дипкурьера на  пароходе
"Титаник", то я  все стараюсь  прикинуть. Я  понимаю, что  он думает о своих
сраных  нотах, меморандумах, пактах больше, чем о лопатнике  с  долларами. Я
замечаю,  что  до  обеда курьер  нервничает  сильней,  чем  после  ужина.  Я
прислушиваюсь к интуиции, думаю о катастрофах на море и решаю,  что  вообще,
хрен с  ними,  с  долларами, провались они  пропадом, потому что ноет как-то
душа к неприятности и подальше, подальше велит уносить ноги от  исторической
необходимости молотнуть  дипкурьера. Сами  знаете, что  в тот последний  раз
произошло  с  пароходом "Титаником".  Вот что  значит как  следует  обдумать
замысел и не приводить его в исполнение! В замысле искать надо ошибочку!
     Неожиданно, Коля, четыре рыла побросали Чернышевскому свои партбилеты и
залегли на нарах.
     - И я, - говорю, - с этапа устал, спать хочу, скорей бы утро - снова на
работу!
     Выпьем,  Коля, друг мой, душа моя,  за антилоп, обезьян и  рыжих лисиц!
Если мы с тобой  неважно себя  в лагерях чувствуем, то представляешь, каково
им? 0б  этом лучше не  думать.  Особенно антилопе  тяжело. Ей же  убегать от
львицы надо! А лисичке каково? Ходит нервно из угла в угол, как ходят обычно
врожденные мошенники по  камере  и вспоминает, рыжая,  хитрые  свои  объебки
петушков  и курочек. Обезьяне-то  один хер, где в человека  превращаться. Но
все ж таки, Коля, на воле лучше, а главное,  превращение обезьяны в человека
на воле происходит  гораздо медленней,  чем в  зоопарке.  Проклятое, грешное
перед  микробами, змеями,  бабочками,  китами,  травками, птицами,  слонами,
водой, горами и Богом человечество!
     Но ты  знаешь, заснуть  мне  в  ту,  первую в лагере, ночь Чернышевский
никак  не давал.  Устроил  дискуссию:  кончать  меня  или  не  кончать,  Мое
появление, видишь ли,  поставило под угрозу единство рядов  ихней подпольной
партгруппы и  внесло  в  сознание членов бациллу  ликвидаторства  и  правого
оппортунизма. И вообще я - Фан Фаныч, собрал в себе,  как  в капле воды, все
худшие и вредоносные взгляды мещанского общества, для которого цель  жизни -
в поездке на работу в пустом троллейбусе, в сиденьи по целому часу со своими
любимыми болячками, сосудами и  раками  в кабинете врача, во фланировании по
магазинам,   заваленным   продуктами   и   промтоварами   первой  и   второй
необходимости, которую это мещанское общество  цинично  противопоставило,  в
своей  так  называемой  душе.  необходимости  исторической,   самой  любимой
необходимости партии и правительства.
     - Господину  Йорку и ему подобным  господам, - говорит Чернышевский,  -
плевать  на  все трудности наши,  плевать на происки реакции, плевать на то,
что лучшие  сыны народа США брошены в застенки, плевать на трагедию Испании,
Португалии и  княжества Лихтенштейн.  Плевать  на раны  войны,  залечиваемые
комсомолом,  плевать  на  шедевральное  открытие  марксистской экономической
мысли -тру-до-день, плевать на план ГОЭЛРО, плевать на  ленинскую простоту и
скромность, плевать на наши органы, работающие в сложнейших условиях, подчас
в  темноте  и  наощупь,  плевать  на  ВДНХ,  ОБЭХЭЭС,  ВЦСПС,  РЭСЭФЭСЭР  Э,
Центросоюз, ИМЛИ,  ЦАГИ, ВБОК, МОПР, плевать  на Стаханова, на  Кожедуба, на
Эйзенштейна,  на  Хачатуряна,  на  Кукрыниксов,  а главное,  на  голос  Юрия
Левитана, мировой экономический  кризис и ЦПКиО им. Горького.  Все  взять от
партии и  не  отдать ей  ничего, кроме черной  неблагодарности за бесплатное
медобслуживаююе  и  самую  низкую в  мире  смертность  и квартплату  -  вот,
собственно, в двух словах, - говорит Чернышевский, - цель новой  оппозиции и
не мудрено, что она бесится  с жиру, разлагается и уже дошла до сожительства
с   представителями   экзотических   животных,   направленных   партией    и
правительством  в  зоопарки для  сохранения в неволе своих видов  от полного
уничтожения  на  свободе  сыновьями  мультимиллионеров  и  горе-писателем  -
душегубом Хэмингуэйем. Позволительно,  - говорит Чернышевский,  - спросить у
господина  Йорка,  когда он проснется,  сколько серебренников получил он  от
плана Маршалла  за  бешеную,  за ядовитую каррикатуру  на наши  коммунальные
квартиры, эти  прообразы  коммун грядущего? Мы обязаны  сейчас же вынести на
голосование две резолюции.  Первая  -  о  кооптировании в члены ЦК  старшего
надзирателя  Дзюбу, ибо он в сложнейшей внутриполитической  ситуации  служит
связным между нами, субъективными  жертвами объективной исторической ошибки,
и Сталинским политбюро.  Вторая резолюция: мы,  старые большевики, с  риском
для жизни бравшие Зимний  и работавшие бок о  бок с Ильичом, полны решимости
ликвидировать  пробравшегося   в  наши  ряды  ликвидатора,  оппортуниста   и
злостного  кенгуроложца   Йорка  Харитона  Устиновича.   Кто  за?  Предлагаю