разгневанной  "Вечерки", не видать тебе ни закрытых симпозиумов, ни
открытых партсобраний, ни вождей первого мая  и  седьмого  ноября, ни сеанса
одновременной игры с Ботвиником и законного морального  разложения с субботы
на воскресенье. Раз  надоело  тебе на пальцах  считать, то вот и  получай от
своего  любимого быстродействующего детища  за связь  с папуасской разведкой
через кассу  взаимопомощи.  Получай, пытливый ум, получай! Только я  ему это
сказал,  Коля,  как он вдруг харкнул на "Пашу Ангелину в Грановитых  палатах
примеряет корону  Екатерины  II", потом  на  "Нет  Вадиму Козину!", встал по
стойке  смирно,  отдал  честь  полотну "Органы  шутят,  органы улыбаются"  и
говорит:
     -  Разрешите  доложить,  товарищ  Сталин, что прошу  вас  разрешить мне
доложить вам  о том,  что докладывает зам. генерального конструктора Валерий
Карцер. Мною прокляты последние  достижения научной  мысли на оккупированных
территориях сорваны погоны с  шинели  Акакия  Акакиевича,  выше  честь нашей
партии  и  всех  к позорному столбу  трудовой вахты самокритики.  Вынашивал.
Прикидывался. Сливался. Так точно! Жил под личиной! Брал под видом выведения
в НИИ  красоты почтовый ящик номер  8 родинок капитализма. Являлся змеей  на
груди  партии  и  народа  по  совместительст  ву.  Неоднократно  втирался  и
переходил  барьер  непроходимости  общественных  уборных, формулы  оставлял,
одновременно  сожительствовал.  Разрешите  забрать  пай, а  рабочие  чертежи
уничтожить.  Есть  -  расстреляться по собственному  желанию!  Смотрю, Коля,
раздевается  мой Валерий Чкалыч до  трусиков  и встает  к  стенке. Закрывает
своим телом "Кухарки учатся руководить  государством" и  акварель "Сливочное
масло - в массы!" и говорит: - Готов к короткому замыканию!
     Я  понял, что мозга у  него  пошла сикись накись,  как в  элек  тронной
машине, и сам перетрухнул: пришьет еще  Кидалла  за вывод из  строя  важного
государственного преступника-вышака, и  тогда ищи гниду в портмоне, где  она
сроду не водится.
     - Валера, -  говорю,  - не бэ! Все  будет  хэ! Попей водички, голубчик,
иди, я  тебя  спать уложу,  извини,  что  такую злую тебе покупку  с  кассой
взаимопомощи заделал, но пойми, обидно мне было ждать чуть не  двадцать пять
лет  своего  дела,  а  вынуть  из  колоды  кенгуру.  Меня  же,  - говорю,  -
международного урку, люди за человека считать перестанут.
     В общем, успокаивал я его  и так и эдак, в рыло двинул, чтоб опомнился,
но где там. Нарезал из "Таймса" полосок, пробил в них дырочки н говорит:
     - Разрешите доложить, товарищ  Берия! К  программированию готова! ЭВМ -
ВЭЧЭКА.
     Потом схватил  все эти полоски  с дырочками, перфокартами они, кажется,
называются, и лег на тахту. Лежит. Белками желтыми ворочает и говорит:
     -  Мне  необходима касторка  для  экономии  машинного  времени. Я  еще,
товарищи,   не  экономична.   Обслужите   меня,  Фан  Фаныч.   Вы   же   мой
программист-оператор.  Кто  мог ожидать, ответьте мне, Иосиф  Виссарионович,
что я воспроизведу в себе речевое устройство! Внимание! Фиксирую прохождение
перфокарт   по  схеме.   Диоды  работают  отлично!  Готовьтесь  к  получению
результатов!
     Отволок я, Коля, Валерия Чкалыча в  сортир, а он оттуда все докладывает
и докладывает:
     - Свершилось!  Печать  -  самое  сильное и  самое острое  оружие  нашей
партии! Докладывает ЭВМ-ВЭЧЭКА! На основании произведенных расчетов, впервые
в истории можно смело утверждать: всеговно! Говно! Говно! Говно! Я не верю в
существование человека! Его нет! Все говно! Все - назад!
     До меня из "Телефункена" бурные апплодисменты доносятся через Лондон со
всесоюзного совещания карательных органов и оттуда же, представь себе, Коля,
звучит голос  самого Валерия Чкалыча с комментариями Кидаллы.  - Можно смело
сказать, дорогие  товарищи  и коллеги  из  стран  народной  демократии,  что
человек-надзиратель ушел в далекое  прошлое.  Ему на смену пришли  последние
достижения   научной  мысли.  Это  дало  нашим  подследственным  возможность
полностью самовыражаться, не испытывая пресловутого комплекса застенчивости,
антинародной выдумки Ивана Фрейда, не помнящего родства. Рабочие и  инженеры
номерных заводов  могут смело гордиться своими  золотыми руками, давшими нам
телекамеры  и магнитофоны, ЭВМ и усилители внутренних голосов  врага! Тут на
хипеж моего Валеры "Все  говно! Все  -  назад!"  -  снова наложились  бурные
продолжительные опровержения французской компартии,  и  я возьми  да гаркни,
раз уж совещание меня слышит:
     -  Объявляется  перерыв.  Почтим  сутками  вставания  память  товарищей
Дзержинского,  Урицкого,  Володарского,  Менжинского,  Ежова,  Ягоды  и  его
верного друга и  соратника собаки  Ингус! Все  - в  буфет!  И  веришь, Коля,
застучали стульями наши куманьки, затопали ногами,  им ведь тоже жрать охота
и выпить, но  Берия очень  так громко,  из президиума, наверно,  хохотнул  и
сказал:
     - Как видите, товарищи, наши враги,  даже припертые к стенке, не теряют
чувства юмора. Но как указывает  лучший  и  испытанный  друг наших  органов,
дорогой и любимый Сталин, смеется тот, кто смеется последним!
     Тут раздался  общий  веселый  смех,  слышу:  все  встали  и  запели  "У
протокола  я  и  моя  Маша". Щелкнуло вдруг  в  сортире,  что-то  затрещало,
лязгнуло,  зашумела  вода, заглянул  я  туда через  минуту...  нема  Валерия
Чкалыча Карцера.
     Теперь  он  тоже академик, такой  красивый,  седой,  руководит каким-то
центром статистических расчетов, ведет телепередачу "Вчера и сегодня науки",
а  тогда  я  слышал  по  "Телефункену",  как  Мексиканская,  Гренландская  и
Папуасская компартии захлебывались пеной во  рту и доказывали, подонки,  что
совещания  такого быть в Кремле  не  могло, а  оно замастырено  отщепенцами,
избежавшими возмездию с  радиостанции  "Свобода". Инсценируют,  так сказать,
историю КПСС, ее злейшие враги.
     Ты  извини, Коля,  я,  конечно,  растрекался, а  ты не  любишь политику
хавать,  но  вот  давай  сейчас  выпьем  за   тапиров,  морских  тюленей   и
птичку-пеночку, и чтобы под амнистию после смерти какого-нибудь хмыря попали
в первую очередь они, а потом уж мы с тобой, если, не дай Бог, подзалетим по
новой,  а  уж  потом  пускай  попадают  под  амнистию  академики,  писатели,
полководцы и  продавщицы пива. Сука гумозная Нюрка у нас на углу каждый  раз
грамм  пятьдесят  лично  мне  недоливает, и что  я  ей  такого, проститутке,
сделал, не понимаю? И вообще не желаю с  той же самой  пеной у рта требовать
отстоя пены после долива  пива! Может, еще и на  колени встать перед вонючей
цистерной?  Как  им, паскудам, хочется  унизить нас  с то бой, Коля, даже по
мелочам, по мизеру! Гнилой им член в грызло! Не  дождутся они, чтобы  старый
международный урка и Коля Паганини требовали отстоя пены  после полива пива!
Мы лучше  цистерну  украдем и гвардейской  кантемировской  дивизии  подарим,
Пускай солдатики  пьют  и писают.  В казарме,  Коля,  хуже, чем в тюрьме, но
немного лучше, чем в зооперке.
     Душа  моя,  конечно,  я  опять   подзавелся,  но   как  же,  скажи,  не
подзавестись, если мы  проходим по  целому  ряду  сложнейших предварительных
следствий  с гордо поднятыми головами, превращаемся в кенгуру, но не продаем
в себе человека, освобождаемся,  работаем, хор знает кем, и вдруг - на тебе!
Требуй отстоя! Да я за всю жизнь требовал пару раз только жареного прокурора
по надзору  и  то зря и  по глупости, чего  простить себе не могу! Давай-ка,
между прочим, позавтракаем. Эх,  Коля! Баланда на свободе называется бульон!
Выпьем  за белок, соболей  и  куниц. Я  не могу смотреть,  как они мечутся в
клетках. И я  тогда метался, вроде соболя, по  своей третьей комфортабельной
камере без окон, без дверей и по-новой сейчас забыл,  был там потолок или не
был. Мечусь  и  мечусь, смотрю  себе  под  ноги  в одну точку, пишу  веселый
сценарий  процесса  или же  стараюсь  кемарить,  чтобы не  видеть картинок и
фотографий, заляпавших все четыре стены сверху донизу. К тому же Кырла Мырла
все  волосател и волосател  на моих глазах, и вот  уже седеть  борода у него
потихоньку начала, а Ленин  наоборот активно  лысел и лысел. Невыносимо было
мне смотреть на картинки,  невыносимо. Как я не поехал, а остался нормальным
человеком, до сих пор понять не могу. Картинки-то эти все время менялись. Ты
представь,  Коля,  себя  на моем месте. Вдруг,ни  с  того  ни  с  сего,"Паша
Ангелина  примеряет  в  Грановитой  палате  корону  Екатерины II" исчезает и
проступает  на ее  месте  "Носилыцики  Казанского вокзала говорят  Троцкому:
"Скатертью  дорожка, Иуда!" Или же "Карацупа и его  верный друг  Джавахарлал
Неру" из правого нижнего угла взлетает в угол левый верхний, и такая, извини
за   выражение,  пиздопляска  продолжается  круглые  сутки,   круглые  сутки
продолжается этот  адский  хоровод.  "По рекам вражеской крови отправились в
первый рейс  теплоходы "Урицкий",  Володарский",  Киров" и  многие  другие".
"Нет!  Фашистскому  террору в Испании!"  "В муках рождается  новая  Польша".
"Запорожцы пишут  письмо Трумэну".  "Хлеб - в закрома!". "Уголь  - на гора!"
Все  -  на выборы!". Коля, я уж  стал повязку на глаза  надевать, лишь бы не
лезла в них вся  эта мертвая  ложь,  нечеловеческое дерьмо  разных  здравиц,
монолитное единство партии и народа, свиные бесовские  рыла вождей, льстящих
рабам и  ихнему  рабскому труду, стал  повязку надевать, чтобы не выкалывали
мои  глаза  оскверненные  слова великого  и любимого мной  языка,  чтобы  не
оскорбляли они зрачков и  не  харкали в  сердце  и в душу. Хипежить я уж  не
хипежил больше. Бесполезно, сам понимаешь.
     Кидалла про меня  забыл. Но вдруг по радио Юрий Левитан раз в полчаса в
течение недели начал повторять:
     - Учение Маркса всесильно, потому что оно верно.
     Тут старый  урка  Фан Фаныч закукарекал, почуял, что скоро начнется его
процесс!  У  меня  на это  чутье,  дай Бог! Ни  с того ни с  сего не стал бы
долдонить  Юрий Левитан "Учение  Маркса всесильно, потому что оно верно"  по
двадцать  раз в  день. Не  стал бы! Не  такой он у  нас человек-микрофон!...
Учение Маркса  всесильно, потому что оно верно". Кстати, Коля, все наоборот:
оно неверно, поэтому и всесильно. А учения истинные всесильными в каждый миг
времени, к сожалению, не бывают.
     - Ну, урка, ничего не забыл про кенгуру? - спрашивает вдруг Кидалла.
     - Как же, - отвечаю,  - забыть, если сам  побывал в кенгури  ной шкуре.
Готов  присесть   на  скамью  подсудимых  и  встретиться  взглядом  с  самым
демократическим в мире правосудием! Готов прочитать дело и подписать дорогую
двести шестую Статью У.П.К. РСФСР.
     "Сталин позирует  группе  советских скульпторов"  от  "Крыс  в  чащобах
Нью-Йорка" отодвигается, и рыло, несколько месяцев его не видал, говорит: "С
вещами!"
     5
     Как  везли  меня в суд и где он находился я, Коля, до сих пор  не знаю.
Очнулся я после вдыхания какого-то сладкого газа прямо на скамье подсудимых,
за барьером из карельской березы. Скамья сама по себе мягкая, но без спинки,
а это в процессе раздражает неимоверно, и не  знаю,  как ты,  а  я  от этого
чувствую отвратительную  за собой  пустоту. Поднимаю голову  и прищуриваюсь.
Мне  было  некоторое время  невыносимо  смотреть в глаза  собравшимся людям.
Очень  все  интересно. В первых рядах сидят представители всех наших союзных
республик   в   национальных  одеждах.   Чалмы,   папахи,   косынки,  бурки,
косоворотки, унты, тюбетейки,  ширинки, халаты, и в  общем кинжалы.  За ними
рабочие  в спецовках.  Концами  руки вытирают, из-за  станков,  так сказать,
только что вышли. Колхозницы с серпами. Интеллигенты с блокнотами. Писатели.
Генералы.  Солдатики.  Скрипачи.  Много  знакомых  киноартистов.   Балерина.
Кинорежиссеры.  Сурков.  Фадеев.  Хренников. За ними  представители,  как  я
понял, братских компартий и дочерних МГБ,  Телекамера.  По залу  носятся два
хмыря,  которых  распирает от  счастливой  занятости.  Делают  распоряжения.
Что-то друг  другу доказывают.  Решают,  суки, художественную  задачу. Вдруг
заиграл  свадебный  марш  Мендельсона,  в  зал  вбежали  пионеры  с букетами
бумажных  цветов.  Лемешев  пропел:  "Суд  идет!  Су-у-уд  и-и-и-дет!"  Все,
разумеется,  и я в  том  числе, встали.  И по  огромной  винтовой  лестнице,
символизирующей, Коля,  спиральный процесс исторического развития спустились
вниз и  уселись  на  стулья с громадными  гербовыми спинами председательница
/мышка, а не бабенка / и  двое заседателей: старушенция и здоровенный детина
в  гимнастерке  и  кирзовых  сапогах.  Выбрали  в  полном  составе  почетных
заседателей - членов Политбюро во  главе со Сталиным. Затем стороны уселись.
Прокурор  в форме  и  с  желточерными  зубами. Барабанит пальцами по  столу.
Смотрит в потолок и всем  своим видом, подлятина, как бы намекает на то, что
в этом зале только  он  кристаллически честный человек, а остальных он, если
бы  мог,  приговорил сию  секунду,  не  отходя  от  кассы,  к  разным срокам
заключения  в   исправительных  лагерях.  Защитник  же  мой  тоже  думает  о
присутствующих  как  о  неразоблаченных  преступниках,  но,  в  отличие   от
прокурора, с жалостью и  пониманием, и  как  бы внушая,  что  лично он готов
исключительно профессионально оправдать всех или же сходу снизить  нам срока
заключения,  Забросали пионеры  два тома  моего дела цветами, вручили букеты
судьям, прокурору  и  конвою. Защитнику  цветов не  хватило. Тогда  прокурор
подошел и  поделился с ним хризантемами.  И  -  понеслась! Именем такой-то и
сякой республики... слушается в открыто--закрытом судебном заседании дело по
обвинению гражданина Гуляева, он  же Мартышкин, он же  Каценеленбоген, он же
Збигнев Через--Седельник, он же Тер-Иоганесян  Бах, две страницы, Коля, моих
рабочих  следственных кличух  про стали, пока не  остановились на последней:
Харитон Устиныч Йорк.
     Старуха-заседательница, это она, если помнишь, когда я шел к Кидалле на
Лубянку,  заметила мой "не  тот, не наш" взгляд, которым  я давил  косяка на
Кырлу Мырлу,  стоявшего в витрине молочного магазина, старуха  и сказала  на
весь зал, услышав, что я Х.У. Йорк. Это - распад!"
     Председательница-мышка  после   этого   продолжала:   по  обвинению   в
преступлении, непредусмотренным самым замечательным  в  мире  У.К. РСФСР, по
зквивалентным статьям 58 один, два, три,  четыре, пять, шесть, семь, восемь,
девять, десять и  так далее с остановками  по следующим пунктам: а, б, в, г,
д... Далее  без  остановок. В  том, что он в ночь с  14 июля 1789 года на  9
января 1905 года зверски изнасиловал и садистски  убил в Московском зоопарке
кенгуру породы колмогорско-королевской  по  кличке "Джемма", а также являлся
соучастником бандитской  шайки, отпилившей  в первомайскую ночь  рог  с коса
носорога Поликарпа, рождения 1937 года,  с целью превращения рога в порошок,
резко  стимулирующий  половую  активность  работников  некоторых  московских
театров,  Госфилармонии и Госцирка... Подсудимый Йорк  полностью признался в
совершенных преступлениях...
     Тут, Коля, я возмущенно захипежил нечеловеческим голосом:
     - Рог не отпиливал! Первый раз слышу! Мусора! Шьете лишнее  дело!  Ваша
масть бита!
     Но,  веришь,  никто  меня не  осадил,  наоборот, все,  даже  прокурор и
председательница-мышка,   зааплодировали,  потом   тихо   зазвучал   полонез
Огинского, все во  мне похолодело, душа  оборвалась и я почувствовал,  Коля,
первый раз в жизни, острей и безнадежней, чем в третьей комфортабельной, что
я смертельно  одинок, смертельно беззащитен, и что какие-то дьявольские силы
цель  свою  видят  в  том,  чтобы широкие народные массы  весело отплясывали
"яблочко" на моем одиночестве, на моей беззащитности, на единственной  жизни
моей!
     Но, сучий ваш потрох, поддержал я в  тот момент свою обрывающуюся душу,
Фан  Фаныч вам не Сидор Помидорыч! Вы пляшите,  вы танцуйте на нем! 'Топчите
его, читайте книжечки, как по йогу проехал грузовик и не хрена йогу не было!
Читайте  книжечки и рукоплещите  другому  йогу, которого в закрытом  сундуке
бросили в море, но йог сундук раскурочил и выплыл со дна Индийского  океана.
Читайте, топ вате, пляшите на моей смертной и слабой груди! Вашим йогам даже
присниться не могут  такие тяжелые грузовики,  под которыми  стонет и плачет
душа Фан Фаныча от боли и обиды.  По  коридорам Лубянок ходить,  это  вам не
скакать по  битому  стеклу и углям раскаленным! А читать пришитое  к  живому
телу  дело - не  серную пить кислоту. Вашим йогам даже  присниться не  могут
пять, десять, двадцать сундуков, в  которых побывал за свою жизнь Фан Фаныч.
В  которые  его запирали - не отопрешь и кидали на  дно мертвых рек, морей и
океанов. И выбирался Фан  Фаныч, представьте  себе,  каждый  раз  выбирался,
выплывал под Божье солнышко,  отфыркивался, "Слава Тебе, Господи,"говорил, и
радовалась  спасению чудесному  исстрадавшанся душа  моя! Так  что  валяйте,
гуляйте! Ребрышки Фан Фаныча не затрещат под вашими  грузовиками. Раскурочит
он лукаво любой ваш хитроумный сундук и вылетит ласточкой из адской  бездны!
А йогам  передайте,  чтоб срочно выезжали  тренировать  свою  волю,  силу  и
мужество  на свободе советской  жизни, на предварительных  следствиях  и  на
общих  работах  в  исправительнотрудовых лагерях. А уж  Фан Фаныч, поскольку
человек он добрый, поднатаскает бедных йогов, как впадать до утра на жестких
нарах в нирвану... Так я подумал, Коля, пока  мышка-бабенка что-то долдонила
из обвиниловки, и повеселел. Как всегда повеселел. Ваше  дело запирать, наше
дело  -  отпирать!  Чего  я  зеваю  в  конце  концов?  Такое  идет  чудесное
представление!
     Значит,  сознался  я во  всех  совершенных  преступлениях  полностью, и
материалами предварительного следствия было установлено, что подсудимый Йорк
Харитон Устинович...
     Тебе, Коля,  я  думаю, тошно  слушать  обвиниловку. Поэтому давай лучше
устроим  небольшой перерыв в судебном  заседании и  разберемся  с  носорогом
"Поликарпом", родившемся в том ужасном тридцать седьмом году, чтобы больше к
нему не возвращаться.
     Дело было под  первое  мая. Войска к параду готовятся. На улицах танки,
гаубицы, амфибии, солдаты,  офицеры, мотоциклы, лошади и генералы.  Сталин у
Буденного  усы  проверяет  и  сам пуговички  на  кителе  надраивает. Во всех
учреждениях повысили бдительность.  Берия два дня ни одного шашлыка не съел,
цинандали  не пил и лично никого не допрашивал. Сидел неподалеку от зоопарка
в своей вилле и думал: "скорей бы второе мая".
     Вождям, Коля, почему-то кажется,  что  враги только и мечтают, как  нам
омрачить праздники  первое мая и седьмое  ноября, а также напакостить  перед
выборами в Верховный Совет и в нарсуды. Но в стране - полный порядок. Просто
полнее некуда. Мавзолей  не взорван, мост через Волгу -  тоже, водопроводная
вода  городов-героев не отравлена  кока-колой. Колбаса и  сосиски  стали  не
теми, что до войны, далеко не теми, но жить можно. Граница на замке, ключ от
него в страусином  яйце, страусинов  яйцо в музее революции, революция  -  в
семнадцатом году, ход истории никому не обратить вспять, а на самого страуса
нам вообще накакать. В общем, полный порядок в стране.
     И вдруг  в  ночь на первое  мая: "пиф-паф! Пиф-паф!"  солдаты в танках,
которые  дрыхли, проснулись и  моторы завели.  Боевая  тревога!  Сталин тоже
услышал выстрелы и будит Берию:  "Кто стрелял? ' Берия  спросонья  отвечает:
"Эсерка Каплан".  "Я  спрашиваю,  кто сейчас  стрелял?" -  "Выясняем,  Иосиф
Виссарионович".  -  Выяснили. Берия докладывает по телефону: "Стрелял сторож
зоопарка  Рыбкин. Говорит:  я после белой горячки.  Показалось, что носорога
хотят стырить. Беспартийный. Три ранения.  Боевые ордена пропил на Тишннском
рынке. Осталась только медаль "За оборону Сталинграда". Ваша любимая,  Иосиф
Виссарионович. Одним словом, белая горячка!"
     -  Нет дыма без огня. Белые всегда горячились, - говорит Сталин, - наша
разведка  вычита