лесничего  о  скитавшемся в лесу
безумном монахе, которого он под конец приютил у  себя,  как-то
уж  очень  естественно,  если  разобраться  в  обстоятельствах,
связывался со злодеяниями Викторина.
     Говорили, что один из братьев того монастыря, откуда бежал
Медард,  решительно  признал  в  безумном  монахе  Медарда   и,
конечно,  он  не  ошибся.  Викторин столкнул его в пропасть; по
     -- В этом нет никакой надобности, -- твердо ответил я,  --
     Голова у него была разбита, он потерял сознание, но  потом
очнулся  и  ему удалось ползком выбраться из своей могилы. Боль
от ран, голод и жажда довели его до буйного помешательства!
     Он все  бежал,  еле  прикрытый  лохмотьями,  и,  вероятно,
крестьяне кое-где кормили его, пока он не очутился по соседству
с  домом  лесничего.  Но  два  обстоятельства  остаются  все же
неясными: как это Медарда не задержали и ему удалось так далеко
уйти от гор и как  он,  даже  в  засвидетельствованные  врачами
минуты   совершенно  ясного  сознания,  мог  взвалить  на  себя
преступления, которых он заведомо не совершал.  Защитники  этой
гипотезы  ссылались на отсутствие достоверных сведений о судьбе
спасшегося из Чертовой пропасти Медарда; возможно, что  безумие
впервые  овладело  им  еще в то время, когда он, направляясь на
богомолье, очутился неподалеку от дома лесничего. Он сознался в
преступлениях,  в  каких  его  обвиняли,  и  это  как   раз   и
доказывает,  что  он  был  помешан;  хотя  он и казался порою в
здравом уме, но в действительности он никогда не выздоравливал;
у него появилась  навязчивая  идея,  что  он  и  в  самом  деле
совершил те злодеяния, в каких его подозревали.
     Судебный следователь, на проницательность которого все так
рассчитывали, отвечал, когда его попросили высказаться: "Мнимый
господин  фон Крчинский не был ни поляком, ни графом, тем более
графом  Викторином,  но  и  невиновным  его  тоже  не   следует
считать...  монах  же  был  не  в  своем  уме и, следовательно,
невменяем, отчего уголовный суд и  настаивал  в  качестве  меры
пресечения на его заключении в доме умалишенных".
     Но герцог, глубоко потрясенный злодеяниями, совершенными в
замке барона Ф., ни за что не хотел утверждать этот приговор, и
он один  своею  властью  заменил  приговор  суда  о  содержании
преступника в доме умалишенных смертной казнью.
     Однако все события в нашей суетной,  быстротекущей  жизни,
какими  бы  чудовищными  ни  казались  они  на первый взгляд, в
скором  времени  меркнут  и   теряют   свою   остроту,--так   и
преступления,  вызвавшие  страх  и  поражавшие  ужасом  всех  в
столице  и  особенно  при  дворе,  постепенно  стали  предметом
досужих  сплетен.  Все  же  предположение,  что  бежавший жених
Аврелии был граф Викторин, вызвало в памяти историю итальянской
принцессы; и даже люди, до тех пор ничего не слыхавшие об этом,
разузнали о давнишних событиях от посвященных, которые,  по  их
убеждению,  уже  не  обязаны  были  молчать,  и  все, кто видел
Медарда, вовсе не удивлялись его сходству с графом  Викторином,
ведь  они  были  сыновьями  одного  отца. Лейб-медик был в этом
вполне  убежден  и  сказал  герцогу:  "Надо  радоваться,   ваше
высочество,  что оба беспокойных молодчика исчезли, и раз уж их
не удалось настигнуть, то  пусть  все  останется  по-прежнему".
Герцогу  пришлись  по  душе слова доктора, и он присоединился к
этому мнению, ибо  сознавал,  что  из-за  этого  раздвоившегося
Медарда  совершил  немало  ошибок. "Эти события так и останутся
неразгаданными... -- сказал он, -- и  незачем  срывать  покров,
который  с  благою целью набросила на них удивительная судьба".
Только Аврелия. ..
     -- Аврелия, -- с жаром перебил я  приора.  --  Бога  ради,
глубокочтимый отец, что сталось с Аврелией?
     -- Ах,  брат  Медард,  --  промолвил  с  улыбкой приор, --
неужели у тебя в сердце еще не погасло роковое пламя?..  И  оно
вспыхивает  при малейшем дуновении?.. Значит, ты еще несвободен
от греховных соблазнов... Как же  мне  поверить  в  искренность
твоего покаяния?.. Как же мне удостовериться в том, что дух лжи
отступился  от  тебя?.. Знай, Медард, я лишь в том случае сочту
искренним  твое  раскаяние,  если  ты  действительно   совершил
преступления, какие себе приписываешь. Ибо только тогда я смогу
поверить,  что эти злодеяния сломили тебя и ты, позабыв все мои
назидания, стремясь искупить  свои  смертные  грехи,  стал  как
утопающий за соломинку хвататься за лживые средства и не только
развратному  папе, но и всякому искренне верующему человеку мог
показаться суетным лицемером... Скажи мне, Медард, когда  ты  в
молитвах  устремлялся душою к Предвечному, был ли ты безупречно
чист, если тебе случалось вспоминать про Аврелию?
     Я потупился, вконец уничтоженный.
     --Да, ты искренен, Медард,--про должал приор,  --  и  твое
молчание мне все открыло.
     Я  был  глубоко  убежден  в  том, что именно ты разыграл в
резиденции  роль  польского  шляхтича  и  вздумал  жениться  на
баронессе  Аврелии.  Я  довольно точно проследил твой путь, ибо
некий   чудак   (он   называл   себя    парикмахером-художником
Белькампо),  которого напоследок ты видел в Риме, сообщал мне о
тебе; я был уверен, что это ты злодейски умертвил  Гермогена  и
Евфимию,  и  приходил в ужас при мысли, что ты и Аврелию хочешь
заманить в свои дьявольские сети. Я мог бы погубить  тебя,  но,
зная, что мне не дано отмщать и воздавать, предал тебя и участь
твою  воле  Предвечного.  Ты  чудесным образом уцелел, и уж это
одно убеждает меня в том, что твой земной путь еще не подошел к
концу.  Узнай  же,  брат  Медард,  благодаря  какому  странному
обстоятельству  я  стал  позднее  думать,  что  это  не  ты,  а
переодетый капуцином граф Викторин появился в замке барона Ф.
     Не так давно нашего брата-привратника Себастьяна разбудили
какие-то вздохи и стоны; казалось, поблизости кто-то умирал. На
дворе уже рассвело, привратник встал, отпер калитку  и  увидел,
что возле нее лежит почти окоченевший от холода человек, и тот,
с  трудом  выговаривая  слова,  сказал, что он -- монах Медард,
бежавший из нашей обители.
     Перепуганный Себастьян побежал сообщить мне о происшедшем;
я спустился с братьями вниз, и мы отнесли потерявшего  сознание
человека  в  нашу трапезную. В его до ужаса искаженном лице нам
почудились твои черты, и многие полагали,  что  только  мирская
одежда так странно изменила столь хорошо знакомого нам Медарда.
Хотя  у  него  была  борода и тонзура, на нем все же был костюм
мирянина, сильно потрепанный и весь в дырах, но в  свое  время,
должно   быть,   изысканный.  Шелковые  чулки,  белый  атласный
жилет...
     -- Каштановый сюртук тонкого сукна, -- перебил  я  приора,
-- отлично сшитое белье... гладкое золотое кольцо на пальце...
     --Именно так,--промолвил в изумлении Леонард, -- но как же
ты...
     -- Да  ведь  это костюм, который был на мне в роковой день
свадьбы!
     Пред моим внутренним взором встал мой двойник.
     Так, значит,  это  не  призрачный,  наводящий  ужас  демон
безумия гнался за мной, вскочил мне на плечи как некое чудовище
и  истерзал меня до глубины души; меня преследовал тот безумный
беглый монах, а когда я впал в глубокий обморок, он снял с меня
одежду и подбросил мне сутану. Он-то  и  лежал  у  монастырских
ворот, прикинувшись, о ужас, мною... мною самим! .
     Я  попросил  приора  продолжать  рассказ, ибо меня осенило
предчувствие, что вот-вот  откроется  правда  о  поразительных,
окутанных тайной событиях моей жизни.
     -- Вскоре   у   этого   человека  обнаружились  явные,  не
вызывавшие    никаких    сомнений     признаки     неизлечимого
помешательства;  и  хотя, повторяю, черты его лица поразительно
напоминали твои и хотя он неустанно твердил: "Я--Медард, беглый
монах, и пришел к вам покаяния  ради",  --  мы  все  прониклись
убеждением,  что у этого незнакомца лишь навязчивая идея, будто
он монах Медард. Мы облачили его в орденскую  одежду  капуцина,
повели его в церковь, где ему надлежало совершить самые обычные
для  брата  нашего  ордена  обряды,  и,  как  он ни старался их
выполнить,  мы  сразу  определили,  что  он  не   был   монахом
капуцинского  монастыря. И у меня, естественно, родилась мысль,
уж не бежавший ли это из резиденции монах и не Викторин ли этот
мнимый инок.
     Мне была известна история, которую в  свое  время  безумец
поведал    лесничему,    но    я    считал,   что   там   очень
многое--обстоятельства, при каких был найден  и  выпит  эликсир
сатаны, видение в монастырской темнице--словом, все подробности
его  жизни  в  монастыре  порождены  его  больной фантазией под
воздействием на него твоей личности.  Замечательно,  что  монах
этот,  когда его обуревало безумие, уверял, что он владетельный
граф!
     Я решил отправить беглеца в дом умалишенных в  Сен-Гетрей,
ибо  надеялся,  что  если  он  еще в состоянии выздороветь, то,
конечно,   этого   добьется   директор    заведения,    глубоко
проницательный,  гениальный  врач,  прекрасно  разбирающийся  в
болезненных  отклонениях  человеческого  сознания.  А  если  бы
пришелец  выздоровел,  то нам приоткрылась бы таинственная игра
неведомых сил.
     Но до  этого  не  дошло.  На  третью  ночь  меня  разбудил
колокольчик,  которым,  как  тебе известно, меня вызывают, если
кто-нибудь в нашей больничной палате нуждается в моей помощи. Я
поспешил туда, и мне сказали, что незнакомец  упорно  настаивал
на  моем  приходе,  что  безумие,  по  всей  видимости,  совсем
покинуло его и  он,  вероятно,  хочет  исповедоваться;  он  так
ослабел,  что  едва  ли  протянет  ночь.  "Простите,  --  начал
пришелец, когда я обратился к нему  со  словами  назидания,  --
простите,  ваше  преподобие,  что я намеревался вас обмануть. Я
вовсе не монах Медард, бежавший из монастыря. Перед  вами  граф
Викторин...  Вернее,  ему следовало бы называться герцогом, ибо
он отпрыск княжеского рода, и мой  вам  совет  принять  это  во
внимание,  дабы  я  в  гневе  не покарал вас!" -- "Пусть даже и
герцогом,--согласился  я,--  но  в  монастырских   стенах   это
никакого  значения  не  имеет,  да  еще  при  вашем  теперешнем
состоянии; и не пора ли вам,  отвратившись  от  всего  земного,
смиренно    ожидать    свершения   судьбы,   заповеданной   вам
Предвечным?"
     Он пристально посмотрел на меня и, казалось,  потерял  уже
сознание,  но  ему дали подкрепляющих капель, он встрепенулся и
сказал: "Сдается, я скоро умру, и  мне  хочется  перед  смертью
облегчить  свою  душу. Вам дана надо мной власть, и, как вы там
ни притворяйтесь, я прекрасно вижу, что в  действительности  вы
святой  Антоний,  и сами прекрасно знаете, какую беду навлек на
меня ваш эликсир. Великие замыслы побудили меня предстать  пред
людьми  духовной  особой  с  окладистой  бородой и в коричневой
сутане. Но когда я все как следует  обдумал,  то  внезапно  мои
сокровенные   помыслы   отделились  от  меня  и  воплотились  в
самостоятельное телесное существо,  и  хотя  я  ужаснулся,  но,
как-никак,  это  было  мое  второе  "я".  И  оно обладало такой
яростной силой, что столкнуло меня вниз как раз в  тот  момент,
когда   из   кипучего   пенистого  потока  встала  снежно-белая
принцесса. Принцесса подняла меня, обмыла мои раны, и вскоре  я
уже  не чувствовал никакой боли. Правда, я стал монахом, но мое
второе "я" оказалось  настолько  сильнее  меня,  что  принудило
убить не только спасшую меня принцессу, которую я так любил, но
и  зарезать  ее брата. Меня бросили в тюрьму, и вы сами знаете,
святой Антоний, каким образом после того, как я отведал  вашего
проклятого  напитка,  вы по воздуху унесли меня оттуда. Зеленый
лесной царь дурно принял меня, хотя ему известно  было,  что  я
княжеского  рода;  а  мое  второе  "я", порождение моих мыслей,
вдруг появилось в его чертогах и оно подбивало меня на дурное и
хотело, раз уж мы все делали сообща, жить со мной в  ладу.  Так
оно и получилось, но вскоре мы бежали, ибо нам обоим собирались
отрубить  голову,  и вот опять поссорились. И когда мое второе,
нелепое "я" непременно захотело вечно питаться моими мыслями, я
швырнул его наземь, хорошенько вздул и отобрал у него одежду".
     Эти речи несчастного были хоть отчасти понятны, но  дальше
пошел  несусветный  вздор,  доказывавший полное помешательство.
Спустя час, когда  уже  заблаговестили  к  заутрене,  он  вдруг
вскочил  с  пронзительным  криком  и,  как нам показалось, упал
бездыханным. Я велел отнести его  в  покойницкую,  чтобы  потом
предать  его  тело земле на освященном кладбище, но можете себе
представить наше изумление, наш ужас, когда мы обнаружили перед
самым выносом и погребением, что тело  его  бесследно  исчезло.
Все  поиски оказались тщетными, и я полагал уже, что никогда не
узнаю правды о таинственном переплетении твоей жизни  с  жизнью
графа.  Сопоставляя  все,  что  мне  было известно о событиях в
замке, с запутанными, искаженными безумием речами пришельца,  я
едва  ли  мог  сомневаться в том, что покойник был в самом деле
граф Викторин. Как намекнул  его  егерь,  он  зарезал  в  горах
паломника-капуцина  и  завладел  его  одеждой, которая была ему
нужна, ибо он  вознамерился  поселиться  в  замке  барона.  Так
начавшаяся цепь злодейств, быть может, даже вопреки его желанию
привела  к  убийству  Евфимии и Гермогена. Возможно, что он уже
тогда обезумел, как предполагал Райнхольд, или это случилось  с
ним  во  время бегства, когда его терзали муки совести. Одежда,
которая  была  на  нем,  и  убийство  монаха  породили  у  него
навязчивую  идею,  что  он  и  в самом деле монах и что его "я"
раздвоилось и возникли два враждующих существа. Темным остается
период времени от его бегства из замка  до  водворения  в  доме
лесничего,  да  еще  непонятно,  как  могло  у  него возникнуть
представление о жизни в монастыре и о бегстве  из  монастырской
темницы.  Без  сомнения, и тут были какие-то внешние поводы, но
примечательно еще и то, что его рассказ, хотя  и  в  искаженном
виде, -- рассказ о твоей судьбе. Но вот свидетельство лесничего
о  времени  появления  у  него  монаха  никак  не  совпадает  с
показаниями Райнхольда о дне, когда Викторин  бежал  из  замка.
Если  же  основываться  на  словах  лесничего,  то выходит, что
безумный Викторин появился у него как раз в ту пору,  когда  он
еще только-только прибыл в замок барона.
     -- Погодите,   --   прервал   я   приора,   --   погодите,
глубокочтимый отец мой. Я уже не могу питать надежду  сбросить,
по   долготерпению  Божьему,  тяжкое  бремя  грехов  и  обрести
прощение и вечное блаженство; проклиная  самого  себя  и  жизнь
свою,  я  в безутешном отчаянии готов хоть сейчас умереть, если
со всей  правдивостью,  в  глубоком  сердечном  сокрушении,  не
открою  вам  как  на  исповеди все, что со мной произошло с той
поры, как я покинул нашу обитель.
     Приор крайне изумился,  когда  я  со  всеми  подробностями
поведал ему свою жизнь.
     -- Я  не  могу  не поверить тебе, -- промолвил он, когда я
окончил, -- должен поверить твоей исповеди,  брат  Медард,  ибо
усматриваю в ней признаки искреннего раскаяния.
     Кто  был  бы в силах разгадать тайну, порожденную духовным
родством двух братьев, сыновей преступного отца, которые и сами
погрязли в прегрешениях?
     Теперь можно с уверенностью сказать, что Викторин чудесным
образом спасся из пропасти, в которую ты его  столкнул,  и  что
именно  он--тот безумный монах, коего приютил лесничий; он-то и
преследовал тебя как твой двойник и умер в нашем монастыре.  Он
был  игрушкой темной силы, вторгшейся в твою жизнь, -- и не был
он тебе спутником, а только низшим существом,  поставленным  на
твоем  пути,  дабы  заслонить  ту светлую цель, какая еще могла
открыться твоим очам. Ах, брат Медард, дьявол  еще  бродит  без
устали по всей земле и потчует людей своими эликсирами!
     Кому  только  не приходился по вкусу тот или другой из его
адских напитков; но по воле Божьей  человек  осознает  пагубные
последствия мгновенного легкомыслия и, отдав себе во всем ясный
отчет,   набирается   сил   противостоять  злу.  И  вот  в  чем
проявляется всемогущество  Господне:  как  в  мире  природы  яд
поддерживает    жизнь,    так   в   мире   нравственном   добро
обусловливается существованием зла.
     Я отваживаюсь так с тобой говорить,  Медард,  ибо  уверен,
что ты правильно меня поймешь. А теперь ступай к братии.
     В  эту  минуту,  потрясая  все мое существо, меня внезапно
пронзил порыв  жгучего  томления  по  моей  несказанно  высокой
любви.
     -- Аврелия... ах, Аврелия! -- громко воскликнул я.
     Приор поднялся и торжественно произнес:
     -- Ты,  конечно,  заметил,  что  в  монастыре  готовятся к
какому-то большому торжеству?.. Завтра Аврелия примет постриг и
ее нарекут Розалией.
     Я онемел и замер, будто пораженный громом.
     -- Ступай к братии, -- воскликнул, подавляя гнев, приор; и
я, не сознавая, куда и зачем иду, спустился  в  трапезную,  где
собрались  братья.  Меня  снова  забросали вопросами, но я не в
силах был сказать ни слова о своей жизни; все картины  прошлого
потускнели,  и  один  лишь  образ  Аврелии ярко выступил передо
мной. Я покинул братьев под предлогом молитвы  и  отправился  в
часовню,  находившуюся  в  самом  отдаленном  уголке  обширного
монастырского парка. Я хотел тут помолиться, но малейший шорох,
нежный лепет  листвы  в  аллее  мешали  мне  сосредоточиться  в
молитвенном  созерцании.  "Это  идет  она...  я  увижу  ее", --
звучало у  меня  в  душе,  и  сердце  трепетало  от  тревоги  и
восторга. Вдруг мне почудился чей-то тихий разговор. Я вскочил,
вышел  из часовни и вижу, невдалеке неспешно идут две монахини,
а между ними послушница.
     Ах,  это,  наверное,   Аврелия...   я   задрожал   как   в
лихорадке...  дыхание  у меня прервалось... я хотел броситься к
ней, но шагу не в силах был ступить и грянулся оземь.  Монахини
и послушница мигом скрылись в кустах.
     Ах, какой это был день!.. какая ночь!.. Все только Аврелия
и Аврелия... только ее образ... лишь о ней одной все мои думы и
помышления...
     С первыми лучами солнца монастырские колокола возвестили о
торжестве  пострижения  Аврелии,  и  вскоре  вся монашествующая
братия собралась в большой зале; вошла аббатиса в сопровождении
двух сестер.
     Я не в силах передать, какое чувство овладело мной,  когда
я увидел ту, которая столь глубоко любила моего отца и, хоть он
преступными  деяниями  разорвал  союз,  суливший ему высочайшее
земное счастье, перенесла  на  сына  частицу  роковой  для  нее
любви.   Она   воспитывала  в  сыне  любовь  к  добродетели,  к
благочестию,   но,   подобно   отцу,   сын   нагромождал   одно
преступление    на    другое   и   лишил   свою   благочестивую
воспитательницу всякой надежды на то, что  душу  грешного  отца
спасут от погибели добродетели сына.
     Опустив  голову и потупив взор, выслушал я краткую речь, в
которой аббатиса еще раз  оповещала  о  пострижении  Аврелии  и
просила  всех  присутствующих  истово  молиться  в решающий час
торжественного обета, дабы Враг человеческий не дерзнул смутить
обманчивыми видениями душу богобоязненной девы и  причинить  ей
страдания.
     --Тяжки,--сказала аббатиса,--тяжки были искушения, которым
подверглась она. Враг пытался отвратить ее от добра и прибегнул
ко всевозможным  ухищрениям и козням, чтобы она, не ведая зла и
не  помышляя  о  нем,  воображала,  что  согрешила,  а   затем,
очнувшись  от  своих  грез,  предалась  стыду  и  отчаянию.  Но
Предвечный защитил непорочную отроковицу, и если  искуситель  и
нынче  сделает попытку, угрожая ей гибелью, приблизиться к ней,
то тем блистательнее будет ее победа над ним. Так молитесь  же,
молитесь,  братья  мои,  не  о  том,  чтобы невеста Христова не
поколебалась,  ибо  тверд  и  бестрепетен  ее  устремленный   к
небесному  дух,  а  молитесь  о  том, чтобы какое-нибудь земное
злоключение не  прервало  торжественного  о