гда поразвлечься,
развеять скуку...
     Теперь Виржилио  успокоился.  Он понял,  почему Эстер рассержена,
отчего у нее этот деланно безразличный вид и  следы  слез  на  глазах.
Чего  только,  должно быть,  не наговорили ей в городе эти невозможные
старые девы,  эти святоши, которым нет другого дела, как сплетничать о
чужой  жизни!  И  ему  захотелось  заключить ее в свои объятья,  чтобы
объяснить  среди  тысячи  ласк,  что  Марго   для   него   ничего   не
представляет,  что  он случайно танцевал с ней.  Виржилио почувствовал
нежность и даже некоторое тщеславие,  узнав,  что причина ее печали  -
ревность.
     Служанка подала кофе.  Орасио пригласил Виржилио пройти к нему  в
кабинет  поговорить  о  делах.  Манека  Дантас  пошел  с  ними,  Эстер
осталась, склонившись над вязанием.
     Кабинет представлял   собой   небольшую   комнату,  где  внимание
привлекал огромный  железный  сейф.  Виржилио  уселся,  Манека  Дантас
пододвинул себе широкое кресло:
     - Это для моих телес повместительнее...
     Орасио остался  стоять,  скручивая  папиросу.  Виржилио ждал;  он
решил,  что Орасио хотел узнать его мнение о какой-нибудь  юридической
детали  процесса.  Полковник  не  торопился,  он  не  спеша  скручивал
папиросу своими мозолистыми руками, скребя перочинным ножом кукурузный
лист. Наконец он заговорил:
     - Мне понравилось,  как вы рассказали  Эстер  вчерашнюю  историю,
иначе она пришла бы в ужас.  Она вас очень уважает,  доктор.  Бедняжке
здесь почти не с кем разговаривать,  она  ведь  воспитана  иначе,  чем
здешние  женщины...  Она  любит с вами беседовать:  вы оба говорите на
одном языке...
     Виржилио склонил  голову,  и Орасио продолжал,  закурив папиросу,
которую только что кончил свертывать:
     - Между нами говоря,  доктор, вчерашний скандал имеет свою дурную
сторону. Вы знаете, что Жука Бадаро про вас болтает?
     - Не  знаю,  да и,  по правде сказать,  полковник,  меня это мало
интересует.  Братья Бадаро  не  любят  меня,  у  них  для  этого  есть
основания.  Я ваш адвокат и, кроме того, адвокат партии. Ясно, что они
обо мне дурно отзываются...
     Орасио поставил ногу на стул, он стоял почти спиной к Виржилио:
     - Это ваше дело,  доктор.  Я не люблю вмешиваться в чужую  жизнь.
Разве только когда это касается друга, вроде вас...
     - Но в чем дело? - поинтересовался Виржилио.
     - Вы  себе  не  отдаете  отчета,  доктор,  что если вы не займете
определенной позиции,  то  -  меня  извините  -  вы  потеряете  всякое
уважение в этих краях...
     - Но почему?
     - Жука  Бадаро рассказывает всем направо и налево,  что он вырвал
женщину из ваших рук,  что он вас оскорбил,  а  вы  на  это  никак  не
реагировали. Якобы вы - извините, что я повторяю, - просто трус.
     Виржилио побледнел, но тут же взял себя в руки:
     - Кто присутствовал при инциденте, знает, что ничего подобного не
было. Танец уже кончился, и я остановился, чтобы узнать, не сыграют ли
на бис.  Когда Жука схватил Марго за руку,  я хотел вмешаться,  но она
меня попросила не впутываться.  Потом, когда он, проходя мимо, пытался
задеть меня, полковник Манека удержал меня за руку...
     Манека Дантас впервые вмешался в разговор:
     - Конечно, доктор. Если бы я разрешил вам начать ссору, сейчас мы
бы все возвращались с ваших похорон.  Жука уже схватился за револьвер.
А никто здесь не хочет вашей смерти...
     Орасио продолжал:
     - Доктор,  я  приехал  сюда  еще  мальчишкой.  Это было много лет
назад...  Нет такого человека,  который знал бы Ильеус лучше,  чем  я.
Никто не хочет,  чтобы вы умерли - полковник сказал верно,  - и меньше
всех хочу этого я,  так как вы мне нравитесь и я в вас нуждаюсь.  Но я
не желаю, чтобы вы были опозорены, заслужив славу труса... Поэтому я и
говорю с вами.
     Он остановился передохнуть,  словно произнес длинную речь.  Зажег
новую спичку и так  и  остался  стоять,  спичка  обожгла  ему  пальцы;
обернувшись к адвокату,  он пристально посмотрел на него,  ожидая, что
тот скажет.
     - Как же, по-вашему, я должен поступить?
     Орасио бросил  на  пол  спичку,  обжегшую  ему  палец,   папироса
осталась  незажженной,  она  казалась  совсем  крошечной в его толстых
губах:
     - У   меня  есть  человек,  на  которого  можно  положиться.  Мне
сообщили,  что в четверг  Жука  Бадаро  возвращается  на  фазенду.  Вы
устроите это дело за какие-нибудь полсотни мильрейсов...
     Виржилио не понял толком:
     - Какое дело?
     Манека Дантас взялся объяснить:
     - За  пятьдесят  мильрейсов  человек  выполнит ваше поручение.  В
четверг он дождется Жуку на дороге,  и ни один святой не спасет его...
После этого никто к вам больше не пристанет...
     Орасио подбодрил:
     - И вам к тому же не грозит опасность,  так как Бадаро решат, что
это дело моих рук.  Если они и подадут в суд,  то на меня... А об этом
уж вы не беспокоитесь...
     Виржилио поднялся:
     - Но  ведь  это  же не проявление храбрости,  полковник.  Послать
жагунсо хладнокровно убить  человека?  Какое  же  в  этом  мужество?..
Встретиться с Жукой на улице и набить ему физиономию - это еще куда ни
шло...  Но нанять жагунсо послать пулю... Это проявление не храбрости,
а трусости...
     - Здесь так принято,  доктор.  И если вы хотите сделать  карьеру,
давайте я позову жагунсо...  Другого выхода нет. Вы можете быть лучшим
адвокатом в мире, но никто не станет к вам обращаться...
     - Даже партия... - сказал Манека Дантас.
     Виржилио снова  сел.  Подумал.  Никогда  он  не   ожидал   ничего
подобного.  Он  знал,  что  Орасио  прав.  В  этих краях послать убить
человека - значило проявить мужество,  завоевать к себе  уважение.  Он
знал  также,  что  во  всем этом не было никакой ловушки.  Если выйдут
какие-нибудь неприятности с правосудием,  обвинят Орасио. Но, несмотря
на  все  это,  он не видел причин,  почему должен был нацелить выстрел
наемного убийцы на Жуку Бадаро.
     Орасио заговорил снова:
     - Я вам кое-что скажу,  доктор,  потому что я ваш друг.  Так  или
иначе  я пошлю прикончить Жуку Бадаро.  Я уже это решил - ведь он убил
четверых моих людей...  - Орасио поправился - ...то есть их убили  его
люди,  но  это  все  равно.  Он  поджег плантацию Фирмо и напал на дом
Браза. Он творит слишком много бесчинств, лучше сразу покончить с ним.
На будущей неделе я начну вырубать лес. Жука Бадаро этого не увидит...
     Он остановился,  зажег спичку и закурил.  Взглянул  на  Виржилио,
голос его звучал тяжеловесно, слова походили на удары:
     - Я хочу лишь оказать вам услугу.  Вы отдадите приказание жагунсо
- и все будут знать,  даже если я буду отвечать перед судом, - что это
вы послали уничтожить Жуку Бадаро. И никто больше не полезет ни к вам,
ни к вашей женщине... Вас будут уважать...
     Манека Дантас хлопнул  Виржилио  по  плечу;  для  него  это  было
простейшей вещью в мире:
     - Что стоит сказать пяток слов?..
     Орасио добавил:
     - Вы мне нравитесь,  доктор. Человек вы знающий. Но здесь, в этих
краях, от одних знаний толку мало, сеньор.
     Виржилио опустил голову.  Полковник собирался послать убить Жуку,
но  хотел,  чтобы  именно  он отдал распоряжение жагунсо:  таким путем
адвокат вошел бы в круг храбрецов  Ильеуса...  Он  подумал  об  Эстер,
оставшейся  в другой комнате со своим вязанием,  - ее мучила ревность.
Виржилио  мечтал  зажить  вместе  с  ней,  уехать  в  другие  края,  в
цивилизованный  мир,  где  человеческая  жизнь  представляет  какую-то
ценность.  Уехать подальше отсюда, от этих лесов, от этого варварского
города,  от  этого кабинета,  где два полковника советуют ему ради его
блага - ради его блага - послать убить человека...  Бежать с Эстер,  и
тогда иначе будет выглядеть каждое утро,  прекраснее станут вечера, не
слышно будет других стонов,  кроме любовных стенаний.  В иных, далеких
краях...
     В кабинете снова раздается голос Орасио:
     - Решайтесь, доктор...

4

     Стояла зима  с  ее  долгими  проливными дождями.  Вода стучала по
крышам, сбегала по оконным стеклам. Ветер с океана сотрясал, деревья в
саду,  срывая  с  них  листья  и плоды.  Эстер закрыла глаза и увидела
бешено крутящийся в воздухе листок, на котором собирались капли дождя,
утяжеляя его и валя на землю.  От этого видения ей стало холодно и еще
больше захотелось спать, она прижалась к любимому, ноги ее переплелись
с  его  ногами,  голова  покоилась  на  его  широкой  груди.  Виржилио
поцеловал  прекрасные  волосы  женщины,  затем  осторожно  прикоснулся
губами к ее закрытым глазам.  Эстер протянула обнаженную руку и обняла
Виржилио.  Ее все сильнее одолевал сон, тяжелый сон, тело ее устало от
неистовства  недавних  страстных  объятий.  Виржилио  попытался  с ней
поговорить, рассказывал ей что-то торопливым и нервным голосом. Ему не
хотелось, чтобы она засыпала.
     Была полночь,  и дождь лил не переставая,  он все усиливался, а с
ним  приходил  и  сон,  размягчавший  тело  Эстер.  Виржилио продолжал
говорить;  он рассказывал ей разные истории,  которые произошли с ним,
когда  он  еще  был  студентом  в Баие.  Он даже заговорил о женщинах,
прошедших в его жизни,  - может быть,  это разбудит ее,  прогонит сон.
Эстер отвечала односложно,  кончилось тем, что она повернулась и легла
на живот, спрятав лицо в подушку. Она все же прошептала:
     - Рассказывай, милый.
     Но тут он заметил,  что она заснула, и только сейчас почувствовал
всю пустоту произнесенных слов, фраз об университетской жизни. Пустые,
лишенные всякого смысла и интереса слова.
     Капли дождя стекали по стеклам.  Виржилио подумал, что они похожи
на  слезы.  Хорошо  бы  поплакать,  облегчить  свое  страдание...  Так
поступала  Эстер.  Узнав,  что он танцевал с Марго в кабаре,  она дала
волю слезам,  и потом  ей  было  гораздо  легче  выслушать  объяснения
Виржилио,  поверить им.  Многие утешались слезами. Но Виржилио не умел
плакать.  Он не заплакал даже тогда, когда получил на улице известие о
том,  что  отец  его скоропостижно умер в сертане.  А он безумно любил
отца,  знал, каких жертв стоило старику оплачивать его обучение, знал,
как отец гордился им.  Даже в тот день он не заплакал. Комок подступил
к горлу,  Виржилио остался стоять на улице,  там, где знакомый передал
ему письмо тетки с печальным известием.  Комок в горле, но ни слезинки
в глазах, таких сухих, что они прямо горели. Ни слезинки...
     По стеклам одна за другой сбегали слезы дождя.  Виржилио подумал,
что ночь оплакивает всех убитых на этой земле.  Их  было  много;  лишь
буря  с проливным дождем способна была оплакать столько насильственных
смертей.  Что он делал в этом краю,  зачем он приехал сюда? Теперь уже
поздно.  У  него  была Эстер,  он уехал бы с ней одной.  Когда он ехал
сюда,  он был преисполнен  честолюбия,  видел  в  мечтах  горы  денег,
парламентское кресло,  политическое влияние,  видел,  как он управляет
всем этим плодородным краем какао.
     В первое  время  он  только  об  этом и думал - и все шло хорошо,
именно так,  как он хотел:  он зарабатывал деньги, полковники доверяли
ему,  он  имел  успех как адвокат.  Да и политические дела шли хорошо:
власти штата все больше отдалялись от федерального правительства - для
каждого  дальновидного  человека  становилось ясно,  что они не смогут
удержаться у власти после предстоящих выборов,  а, возможно, вынуждены
будут уйти еще раньше.  В Баие кое-кто поговаривал о назначении в этот
штат интервентора.  Лидеры партии,  к  которой  принадлежал  Виржилио,
находились в настоящее время в Рио, где вели переговоры, они были даже
приняты президентом республики. Положение все больше прояснялось. Было
весьма  вероятно,  что  Виржилио  выдвинут  кандидатом  в  депутаты на
выборах будущего года,  и если эти политические изменения  произойдут,
то,  безусловно,  он будет избран...  (Интервентор - правительственный
наместник,   назначаемый   федеральным   правительством    во    время
чрезвычайного положения в штате взамен выборного губернатора.)
     Но появилась Эстер - и все это потеряло значение. Теперь для него
важна была только она - ее тело,  ее глаза,  ее голос,  ее желания, ее
ласки.  В конце концов он может сделать карьеру и начав с Рио  -  ведь
так  он и намеревался поступить вначале,  когда заканчивал юридический
факультет.  Если бы ему удалось устроиться  в  адвокатской  конторе  с
хорошей клиентурой,  он бы очень скоро продвинулся: время, проведенное
в Табокасе и Ильеусе, принесло ему заметную пользу. Здесь за несколько
месяцев   он   научился   большему,  чем  за  пять  лет  пребывания  в
университете. Была в ходу поговорка, что ильеусский адвокат может быть
адвокатом  в  любом  месте  земного  шара.  И  это  было верно.  Здесь
требовались все профессиональные уловки, знание в совершенстве законов
и путей их обхода. Несомненно, Виржилио имел крупные шансы выдвинуться
в любом месте,  не зря в Ильеусе_его считали одним из лучших  судебных
адвокатов.  Конечно, в Рио труднее сделать карьеру и времени для этого
потребуется больше,  чем здесь, где он уже создал себе имя и как юрист
и как политический деятель...
     Быстро и  легко...  Виржилио  задержался  на  этих  двух  словах,
пришедших ему на ум.  Быстро - может быть;  легко - нет... Разве легко
отдавать  приказы  убить  человека,  для  того  чтобы  заставить  себя
уважать,  поднять  свой  престиж  перед  лицом  общественного  мнения,
получить возможность сделать  политическую  карьеру?  Не  легко...  По
крайней мере для него, Виржилио, получившего воспитание в ином краю, с
иными нравами,  иными чувствами.  Для местных полковников и адвокатов,
состарившихся  в  этом  краю,  -  для Орасио,  для Бадаро,  для Манеки
Дантаса,  для Женаро  с  его  показной  культурностью  и  достоинством
человека, который не ходит в дома терпимости, - все это было легко.
     Они посылали убить человека так  же,  как  приказывали  подрезать
деревья на плантации или выписать метрику в нотариальной конторе.  Для
них это было легко,  и Виржилио  никогда  не  находил  в  этом  ничего
необычного.  Только  теперь он взглянул другими глазами на этих грубых
фазендейро, на этих ловких адвокатов в городе и поселках, на всех этих
людей,  которые спокойно приказывали своим жагунсо поджидать врагов на
дороге,  в засаде за деревьями. Сначала его честолюбие, а потом любовь
к Эстер,  желание уехать с ней не давали ему даже подумать о том,  как
ужасны эти драмы,  ставшие  обыденным  явлением  в  здешних  краях.  И
понадобилось самому оказаться перед необходимостью послать человека на
убийство,  чтобы почувствовать всю гнусность,  все  страшное  значение
этих  явлений,  свидетельствующих о том,  насколько эта земля тяготеет
над людьми.
     У работников  плантаций на подошвы ног налипал клейкий сок какао,
он превращался в толстую корку,  которую не могла отмыть никакая вода.
И  у  всех  у  них - у работников,  жагунсо,  полковников,  адвокатов,
врачей, торговцев и экспортеров - налип на душе, там внутри, в глубине
сердца,  клейкий  сок  какао.  Никакое  воспитание,  никакая культура,
никакие чувства не способны были его отмыть.
     Какао - это деньги,  власть, жизнь; какао было внутри них, оно не
только  было  посажено  на  этой  плодородной,   обладающей   огромной
жизненной силой почве.  Оно росло в каждом из них, отбрасывало мрачную
тень на их сердца, глушило самые добрые чувства. Виржилио не испытывал
ненависти  ни  к  Орасио,  ни  к  Манеке  Дантасу и тем менее к негру,
который улыбнулся,  когда он приказал  ему  устроить  засаду  на  Жуку
Бадаро в четверг, в этот вечер, который, кажется, никогда не кончится.
     Если он  и  чувствовал  ненависть,  то  только  к   какао...   Он
негодовал,  потому  что  понимал,  что  его  тоже  поработило все это,
возмущался,  потому что  у  него  не  хватило  силы  сказать  "нет"  и
предоставить  Орасио самому отвечать за смерть Жуки.  Он только не мог
понять,  как эта земля,  эти нравы,  все, что родилось вместе с какао,
завладели  им.  Однажды  в  Табокасе  он  ударил  Марго  по лицу и вот
тогда-то осознал,  что есть другой Виржилио, которого он сам раньше не
знал,  совсем  не  тот  Виржилио с университетской скамьи,  любезный и
вежливый,  честолюбивый, но улыбающийся, переживающий чужие несчастья,
чувствительный к страданию. Теперь он стал грубым. Разве он отличается
сейчас от Орасио? Он стал таким же, как и все; чувства у них были одни
и те же.  Когда Виржилио познакомился с Эстер, он решил, что спасет ее
от чудовища,  от низкого и гнусного существа.  Но какая  теперь  между
ними разница?  Оба - убийцы, отдающие приказы жагунсо, оба находятся в
рабской зависимости от какао, от его золотых плодов.
     Не нужно посылать пулю в Жуку, подумал Виржилио, чтобы на дорогах
какао появился еще один труп.  Его не похоронят,  подобно другим,  под
каким-нибудь   деревом,  в  могиле  под  грубым  крестом,  который  бы
напоминал о случившемся. Жука - крупный фазендейро, тело его отвезут в
Ильеус,  он  будет  предан  земле  с большой торжественностью.  Женаро
произнесет речь на кладбище.  Он будет сравнивать  Жуку  с  известными
историческими личностями. Возможно, и сам Виржилио пойдет на похороны,
ведь не новость в этих краях, чтобы убийца шел за гробом своей жертвы.
А  некоторые,  говорят,  даже  несут  гроб,  надевают  траурную черную
одежду.  Нет,  он не пойдет на похороны Жуки; как он сможет смотреть в
лицо доны Олги?  Жука не был примерным мужем,  он путался с женщинами,
играл в карты,  но все же дона Олга  будет  плакать  и  страдать.  Как
сможет он смотреть на нее во время похорон?
     Нет, самое правильное это уехать,  отправиться далеко,  туда, где
ничто не напоминало бы ему об Ильеусе,  о какао,  об убийствах.  Туда,
где ничто не напоминало бы ему этот вечер в  доме  Эстер,  в  кабинете
полковника,  когда Виржилио согласился вызвать жагунсо.  Почему он это
сделал?  Не потому ли,  что связал себя бесповоротно с этой землей,  а
желание увезти Эстер далеко отсюда превратилось в мечту, осуществление
которой все время откладывалось?  Он  связал  себя  с  этой  землей  и
надеялся,  что ему тоже удастся обзавестись плантацией какао, надеялся
в глубине души,  что Орасио погибнет в борьбе за Секейро-Гранде  и  он
сможет жениться на Эстер.
     Только теперь он отдал себе отчет в том, что такое желание всегда
таилось  у  него  в сердце,  что каждый день он ждал известия о смерти
полковника,  сраженного пулей жагунсо Бадаро...  В  то  время  как  он
подыскивал  себе службу в Рио и размышлял,  как бы заработать побольше
денег на дорогу,  в то время как он подбирал новые доводы для отсрочки
бегства  с Эстер,  он на самом деле ждал того,  что считал неизбежным:
Бадаро  пошлют  убить  Орасио  -  и,  таким  образом,  проблема  будет
разрешена.
     Временами он задумывался над этим, но затем старался позабыть. Он
хотел, чтобы Эстер, если Орасио убьют, договорилась с Бадаро о разделе
Секейро-Гранде и о  прекращении  борьбы.  Обманывая  себя  самого,  он
старался внушить себе,  что он как адвокат семьи не может не учитывать
такой исход событий.  Но сейчас,  в постели,  смотря на  слезы  дождя,
скользящие  по  окну,  он признался себе,  что все эти месяцы только и
ждал известия о смерти Орасио, выстреле в грудь, бегстве жагунсо...
     Ему ничего больше не остается,  кроме этой надежды. Теперь он уже
не может больше бежать с этой земли,  теперь он связан с ней насмерть,
связан убийством,  связан Жукой Бадаро,  которого он приказал убить...
Теперь надо - днем раньше,  днем позже -  ждать,  что  придет  очередь
выстрела  в  Орасио,  очередь  его похорон.  И тогда он получит Эстер,
завладеет ее богатством,  а также Секейро-Гранде.  Он  будет  богат  и
уважаем,   станет  политическим  лидером,  депутатом,  сенатором,  кем
угодно.  О нем будут злословить на улицах  Ильеуса,  но  с  ним  будут
угодливо здороваться,  низко кланяться ему. Да, иного выхода у него не
было...  Какой смысл бежать,  уезжать отсюд