прошла  несколько  шагов  по одному из междурядий.
Вытянув  руку,  она  дотрагивалась  до плотных стеблей и вдруг, испугавшись,
опустилась  на  колени  на  устилавший  землю  травянистый  ковер. Она долго
оставалась  в  таком  положении, прислушиваясь к доносившимся издали голосам
детей.
     Незаметно  прошел  час. Наступило время обеда; невестка подошла к двери
черного   хода  и  принялась  громко  звать.  Откуда-то  донеслось  ответное
гиканье,  и  показались бегущие по полю дети. Они перелезли через изгородь и
с  криком  промчались по огороду их дедушки. Элси встала. Она собиралась уже
незаметно  перелезть  обратно через изгородь, как вдруг услышала среди маиса
какой-то  шорох.  Появилась  молодая Элизабет Линдер. Рядом шел пахарь, лишь
несколько  месяцев  назад  засевавший  маисом  поле,  на котором Элси теперь
стояла.  Она  видела,  как  молодые  люди  медленно  шли  вдоль рядов. Между
Элизабет  и работником с фермы установилось доброе согласие. Юноша то и дело
протягивал  руку  между  маисовыми стеблями, прикасался к руке девушки, и та
смущенно  смеялась;  подбежав  к изгороди, она быстро перелезла через нее. В
руке Элизабет держала обмякший труп кролика, которого загрызли собаки.
     Работник  ушел,  и  когда Элизабет исчезла в доме, Элси перелезла через
изгородь.  Ее племянница стояла у самых дверей кухни, держа мертвого кролика
за  заднюю ногу. Другая задняя нога была оторвана собаками. При виде женщины
из   Новой   Англии,   смотревшей   на   нее,   как  ей  казалось,  суровым,
неодобрительным  взглядом,  Элизабет  смутилась  и  быстро  вошла в дом. Она
бросила  кролика  на  стол  в  гостиной  и  затем выбежала из комнаты. Кровь
зверька стекала на изящные цветы белой скатерти, связанной матерью Элси.
     Воскресный  обед, на котором за столом собрались все оставшиеся в живых
Линдеры,  протекал в тяжелом, гнетущем молчании. Когда он был окончен, Том с
женой  вымыли  посуду  и  вышли посидеть со стариками на крыльцо. Вскоре оба
они  заснули.  Элси  вернулась  на  ступеньку у бокового фасада, но когда ее
стало  одолевать желание снова отправиться в маисовые поля, встала и вошла в
дом.
     Тридцатипятилетняя  женщина  бесшумно  бродила  по  большому  дому, как
испуганный  ребенок.  Мертвый  кролик, лежавший на столе в гостиной, остыл и
окоченел.  Его  кровь засохла на белой скатерти. Элен поднялась по лестнице,
но  в  свою комнату не вошла. Ею овладела жажда приключений. Во втором этаже
было  много  комнат, и в некоторых из них окна остались незастекленными. Они
были заколочены досками, и в щели между ними проникали узкие полоски света.
     Элси  на  цыпочках  поднялась  по  лестничному маршу, миновала комнату,
служившую  ей  спальней,  и,  открывая  одну  за  другой  двери, прошлась по
остальным  комнатам.  На  полу  толстым  слоем  лежала  пыль.  В тишине было
слышно,  как  храпел  брат,  спавший  в  кресле на крыльце. Где-то, казалось
очень  далеко,  раздавались  пронзительные  крики  детей.  Крики становились
глуше.  Они  теперь  напоминали  крики неродившихся малюток, взывавших к ней
накануне ночью.
     В  мозгу  Элси возникла напряженная, молчаливая фигура матери, сидевшей
на  крыльце  около  сына  в  ожидании,  когда угасающий день сменится ночью.
Какой-то  комок подступил к горлу Элси. Она чего-то хотела, но сама не знала
чего.  Ее настроение вызывало в ней самой страх. В задней части дома одна из
досок,  закрывавших  незастекленное  окно,  была  сломана, и какая-то птица,
залетев внутрь, оказалась пленницей.
     Присутствие   женщины  напугало  птицу.  Она  беспорядочно  кружила  по
комнате.  Взмахи  ее  крыльев  поднимали  пыль,  танцевавшую в воздухе. Элси
стояла   неподвижно,   также   испуганная,   но  не  присутствием  птицы,  а
присутствием  жизни.  Подобно птице, она была пленницей. Эта мысль захватила
Элси.  Она  хотела выйти на волю, туда, где ее племянница Элизабет и молодой
пахарь  гуляли  среди  маиса,  но была, как птица в этой комнате, пленницей.
Элси  беспокойно  переходила с места на место. Птица летала взад и вперед по
комнате,  затем  села  на  подоконник  около  того  места, где была оторвана
доска.  Элси  пристально  смотрела в испуганные глаза птицы, которая, в свою
очередь,  смотрела  ей  в  глаза. И вдруг птица улетела, выпорхнув в окно, и
тогда  Элси  повернулась, сбежала, взволнованная, по лестнице и выскочила во
двор.  Она  перелезла  через  проволочную  изгородь и, сутулясь, побежала по
одному из туннелей.
     Одержимая  лишь  одним  желанием, Элси бежала в простор маисовых полей.
Она  хотела покончить со своей прежней жизнью и узнать какую-то новую, более
сладостную,  прятавшуюся  от  нее, как ей казалось, где-то в полях. Пробежав
большое  расстояние,  она  очутилась  у  проволочной  изгороди  и  с  трудом
перебралась  через нее. Волосы Элси распустились и рассыпались по плечам. Ее
щеки  покрылись румянцем, и сейчас она напоминала молодую девушку. Перелезая
через   изгородь,  она  сильно  порвала  спереди  платье.  На  мгновение  ее
маленькие  груди  обнажились,  но  она  сейчас  же  схватилась рукой за края
прорехи,  судорожно придерживая их. Вдали она слышала голоса мальчиков и лай
собак.  Уже  несколько  дней  собиралась  гроза,  и теперь черные тучи стали
заволакивать  небо. Элси бежала в волнении все дальше, останавливаясь, чтобы
прислушаться,  а  затем  снова  пускаясь  бежать.  Сухие  листья задевали ее
плечи,  и  тонкие  струйки  желтой  пыльцы  падали  с маисовых метелок ей на
волосы.  Непрерывный  хруст  сопровождал  каждый  ее  шаг. Пыльца образовала
золотой   венец   вокруг   ее   головы.  В  небе  раздавался  глухой  рокот,
напоминавший рычание огромных псов.
     В  уме  бегущей  женщины все сильней укреплялась мысль, что, решившись,
наконец,  проникнуть  в  маисовые поля, она уже никогда не выберется отсюда.
Острая  боль пронизывала все ее тело. Вскоре она вынуждена была остановиться
и  сесть  на  землю.  Она  долго  сидела с закрытыми глазами. Ее платье было
испачкано.  Крошечные  насекомые,  живущие  в  земле  под маисом, вылезли из
своих убежищ и стали ползать по ногам Элси.
     Следуя  какому-то  неясному  инстинкту,  усталая  женщина откинулась на
спину  и  лежала  неподвижно,  с  закрытыми  глазами.  Ее  страх  прошел.  В
походившем  на комнату туннеле было тепло и уютно. Боль в боку исчезла. Элси
открыла  глаза.  Между  широкими зелеными листьями маиса проглядывало темное
грозовое  небо.  Она не хотела, чтобы ее что-либо тревожило, и поэтому снова
закрыла  глаза.  Ее  тонкая  рука  больше  не  зажимала  прорехи в платье, и
маленькие   груди   опять   были   обнажены.  Они  подымались  и  опускались
судорожными толчками. Она закинула руки за голову и лежала неподвижно.
     Элси   казалось,  что  она  уже  много  часов  лежит  так,  спокойно  и
равнодушно,  среди  маиса. Где-то в глубине ее души таилось ощущение, словно
вот-вот  что-то  произойдет  и  поднимет  ее  над самой собой, оторвет от ее
прошлого  и  от  прошлого  ее  родных. Мысли Элси не облекались в отчетливую
форму.  Она  тихо  лежала  и  ждала,  как  ждала  днями и месяцами у камня в
дальнем  конце  сада  на  вермонтской ферме, когда была девочкой. В небе над
нею  продолжалось  глухое  рокотанье,  но  и  небо и все, что она когда-либо
знала,  представлялись  ей  очень  далекими,  не  имеющими  к  ней  никакого
отношения.
     После   длительной   тишины,  когда  Элси  казалось,  что  она,  как  в
сновидении,  покинула  свою  телесную  оболочку, она услышала мужской голос,
кого-то звавший.
     -  Ау, ау, ау! - кричал голос; на время вновь наступила тишина, а затем
послышались,  ответные  голоса,  шорох  маиса,  раздвигаемого пробиравшимися
сквозь  него  людьми,  и  возбужденная  болтовня  детей. Собака прибежала по
междурядью,  в  котором  лежала Элси, и остановилась подле нее. Холодный нос
собаки  коснулся  ее  лица,  и  она села. Собака убежала. Промчались сыновья
Тома  Линдера.  Перед  Элси  в  одном из туннелей мелькали их голые ноги. Ее
брат  испугался быстрого приближения грозы и хотел увезти семью в город. Его
голос  продолжал  звать  со  стороны  дома,  и детские голоса отвечали ему с
полей.
     Элси   сидела  на  земле,  сжав  руки.  Ею  овладело  странное  чувство
разочарования.  Она  встала  и  медленно  побрела в том же направления, куда
бежали  дети.  Она  подошла  к  изгороди  и,  перелезая через нее, разорвала
платье  еще  в  одном  месте.  Один  чулок у нее спустился и лежал складками
поверх  башмака.  Длинные  острые  листья  сорных  трав расцарапали ей ногу,
которая вся была испещрена красными полосами. Но Элси не чувствовала боли.
     Обезумевшая  женщина  шла  следом  за  детьми, пока не оказалась в виду
отцовского  дома,  затем  остановилась  и  снова села на землю. Раздался еще
один  раскат грома, и голос Тома Линдера снова стал звать детей, на этот раз
уже  сердито. Властным тоном мужчины Том звал Элизабет, и его голос, подобно
грому, перекатывался, будя эхо в проходах между маисом.
     И   вот  показалась  Элизабет  в  сопровождении  молодого  пахаря.  Они
остановились   вблизи   от   Элси,  и  мужчина  обнял  девушку.  Услышав  их
приближение,  Элси бросилась ничком на землю и скорчилась так, что могла все
видеть,   оставаясь  сама  незамеченной.  Когда  их  губы  встретились,  она
судорожным  движением  вцепилась  в  маисовый  стебель.  Ее губы прижались к
земле.  Когда молодая пара двинулась дальше, Элси подняла голову. К ее губам
пристала пыль.
     Над  полями  снова надолго, как ей показалось, воцарилась тишина. Шепот
неродившихся   детей,   созданных  воображением  Элси  в  шелестящих  полях,
превратился  в  могучий крик. Ветер все больше крепчал. Стебли маиса гнулись
и  клонились к земле. Элизабет задумчиво подошла к краю поля и, перебравшись
через изгородь, встретилась лицом к лицу с отцом.
     -  Где  ты  была? Что ты делала? - спросил он. - Разве ты не понимаешь,
что пора удирать отсюда?
     Когда  Элизабет  направилась к дому, Элси последовала за ней, двигаясь,
подобно  зверьку,  ползком,  на четвереньках; лишь только впереди показалась
изгородь,  окружавшая  дом, Элси села на землю и закрыла лицо руками. Что-то
в  ней  клонилось,  крутилось  и гнулось, как крутились, клонились и гнулись
под  напором  ветра  верхушки  маисовых стеблей. Она сидела, отвернувшись от
дома,  и,  открыв  глаза,  снова  видела  перед  собой  длинные таинственные
проходы.
     Ее  брат с женой и детьми уехали. Повернув голову, Элси видела, как они
выезжали  рысцой со двора за отцовским домом. С отъездом Элизабет фермерский
дом  среди маисовых полей, сотрясаемый ветром, казался самым унылым местом в
мире.
     Из  дома с черного хода вышла мать Элси. Она побежала к ступенькам, где
имела  обыкновение  сидеть дочь, а потом в тревоге принялась звать. Элси и в
голову  не  пришло  откликнуться.  Голос старой женщины, казалось, не имел к
ней  никакого  отношения. Голос был тонкий и сразу же терялся в шуме ветра и
в  треске, поднявшемся в полях. Обернувшись к дому, Элси внимательно следила
за  матерью,  которая  в  смятении  бегала туда и сюда, а затем вошла в дом.
Дверь черного хода с шумом захлопнулась.
     Гроза,  давно  уже собиравшаяся, с грохотом разразилась. Широкие потоки
дождя   хлынули   на   маисовые  поля.  Потоки  дождя  хлынули  на  женщину.
Разразилась  и  та  гроза, что годами накапливалась в ней. Рыдания вырвались
из  ее  груди.  Она  предалась  бурному  отчаянию,  которое  было  не только
отчаянием.  Слезы  текли  из  ее  глаз  и  оставляли  бороздки на слое пыли,
покрывавшем  ее лицо. Когда гроза на время затихала, Элси поднимала голову и
сквозь  спутанную  массу  мокрых  волос,  закрывавших  ей  уши,  среди  шума
миллионов  дождевых  капель,  падавших  на  земляной  пол  маисовой галереи,
различала тонкие голоса матери и отца, звавших ее из дома Линдеров.



   Шервуд Андерсон
   Из ниоткуда в ничто


                          Перевод Т. и В. Ровинских


--------------------------------------------------------------------------
Текст: Шервуд Андерсон. Рассказы. М: ГИХЛ, 1959. Стр. 288-349.
Электронная версия: В.Есаулов, yes22vg@yandex.ru, октябрь 2003 г.
--------------------------------------------------------------------------



I

     Роза  Линда Уэскотт, высокая, крепкая на вид женщина двадцати семи лет,
шла  по  полотну  железной  дороги близ городка Уиллоу-Спрингс, штата Айова.
Это  было  в августе, под вечер третьего дня после ее приезда домой в родной
город из Чикаго, где она работала.
     В  то  время  Уиллоу-Спрингс  представлял  собой  городок с населением,
примерно,  в  три  тысячи  человек.  С  тех пор он значительно вырос. Здание
городского  совета  возвышалось  посреди  площади, с четырех сторон которой,
фасадами  к  ней,  расположились торговые заведения. Площадь была голая, без
клочка  травы,  и  от  нее  начинались застроенные деревянными домами улицы,
длинные  прямые  улицы, под конец переходившие в проселочные дороги, которые
вели вдаль, в необозримые прерии.
     Хотя  Розалинда  говорила  всем,  что  ненадолго приехала домой, просто
потому,   что  немного  соскучилась,  и  хотя,  в  сущности,  ей  надо  было
побеседовать  с  матерью,  она  была  не в состоянии с кем-либо общаться. Ей
оказалось  не  под  силу  сидеть дома с матерью и отцом, и все время, днем и
ночью,   ее   преследовало   желание   вырваться   из   города.   Идя  вдоль
железнодорожного  полотна  под  горячими лучами послеполуденного солнца, она
не  переставая  бранила  себя.  "Я стала капризной, никуда не гожусь. Если я
приняла  решение, то почему не приступаю к делу, а только мечусь без толку?"
- думала она.
     На   протяжении   двух   миль   железнодорожный   путь   к  востоку  от
Уиллоу-Спрингса  проходил  по  плоской  равнине, среди маисовых полей. Затем
местность  несколько  понижалась,  и  там  был мост через речку Уиллоу-Крик.
Теперь  речка  уже  пересохла,  но  по  краям  серой  полосы затвердевшего и
потрескавшегося  ила,  которая  осенью,  зимой  и  весной представляла собой
русло  потока,  росли  деревья. Розалинда сошла с железнодорожного полотна и
села  под  одним  из  деревьев.  Ее щеки горели, и лоб был потный. Когда она
сняла  шляпу, ее волосы беспорядочно рассыпались, и отдельные пряди прилипли
к  разгоряченному,  потному  лицу.  Она  сидела  в напоминавшей большую чашу
низине,  вокруг  которой буйно разросся маис. Впереди, вдоль русла реки, шла
пыльная  тропинка,  по вечерам коровы возвращались по ней с дальних пастбищ.
Рядом  лежала  большая  лепешка  коровьего  навоза.  Она  была покрыта серой
пылью,  и  по  ней  ползали  блестящие  черные  жуки.  Они скатывали навоз в
шарики, готовясь народить новое поколение жуков.
     Розалинда  приехала  навестить  родной  город в такое время года, когда
все  стремились  покинуть  это  душное, пыльное место. Никто ее не ожидал, и
она  не  предупредила  письмом  о своем приезде. Одним жарким утром в Чикаго
она  встала  с постели, вдруг принялась укладывать саквояж, и в тот же вечер
уже  была  в  Уиллоу-Спрингсе, в доме, где жила с родными до двадцати одного
года.  От  вокзала она поехала в омнибусе гостиницы и, никем не встреченная,
вошла  в  дом  Уэскоттов. Отец стоял подле насоса у двери кухни, а мать, как
была,  в  грязном  кухонном  переднике, бросилась в гостиную поздороваться с
дочерью. Все в доме сохранилось точно таким, каким было всегда.
     -  Мне  просто  захотелось  приехать на несколько дней домой, - сказала
Розалинда, опуская на пол саквояж и целуя мать.
     "Ма"  и  "па" Уэскотты обрадовались дочери. В вечер ее приезда они были
возбуждены,  и  мать приготовила торжественный ужин. После ужина па Уэскотт,
как всегда, отправился в город, но ненадолго.
     -  Я хочу только сбегать на почту и купить вечернюю газету, - виноватым
тоном сказал он.
     Мать  Розалинды  надела  чистое  платье, и все они сидели в темноте, на
крыльце.  Разговор шел такой: "В Чикаго нынче жарко? Этой осенью я собираюсь
сварить  побольше  варенья.  Я  думала попозже послать тебе ящик варенья. Ты
живешь  там  же, на Северной стороне? Наверно, приятно вечером прогуляться в
парке у озера?"



                                 ***

     Розалинда  сидела  под деревом близ железнодорожного моста в двух милях
от   Уиллоу-Спрингса   и   следила  за  работой  навозных  жуков.  Она  была
разгорячена  от  ходьбы по солнцепеку, и тонкое платье липло к ее ногам. Оно
постепенно грязнилось от пыли, покрывавшей траву под деревом.
     Розалинда  убежала  из  города  и  из  дома матери. Она поступала так в
течение  всех  трех  дней,  проведенных у родителей. Она не ходила из дома в
дом,   чтобы   навестить  прежних  школьных  подруг,  девушек,  которые,  не
последовав  ее примеру, остались в Уиллоу-Спрингсе, вышли замуж и прочно там
обосновались.  Встречаясь  по  утрам  на  улице с какой-либо из этих молодых
женщин,  которая толкала детскую коляску, а иногда и вела за руку еще одного
малыша, Розалинда останавливалась. На несколько минут завязывалась беседа.
     -  Жарко!  Ты  живешь  в  Чикаго, все там же? Мы с мужем надеемся взять
детей  и  уехать  на неделю-другую. У вас в Чикаго, наверно, хорошо, ведь вы
живете так близко от озера!
     Розалинда поспешно убегала.
     За  все  время,  что  она гостила у матери, в родном городе, не было ни
одного часа, когда она не испытывала бы стремления убежать.
     От  чего?  Розалинда искала оправдания. Что-то заставило ее приехать из
Чикаго,  в  надежде  на  откровенный  разговор с матерью. Правда ли, что она
хотела  поговорить  с  ней?  Рассчитывала  ли  она, что, дыша снова воздухом
родного города, найдет в себе силы взглянуть в лицо жизни и ее трудностям?
     Бессмысленно  была  предпринимать  эту  поездку  из  Чикаго  в  душном,
неудобном  вагоне  лишь для того, чтобы проводить целые дни, бродя в палящую
жару  по  пыльным  проселочным  дорогам  или  вдоль железнодорожного полотна
среди маисовых полей.
     "Видно,  я  надеялась  без основания. Надежда оказалась несбыточной", -
смутно мелькала мысль в ее уме.
     Уиллоу-Спрингс,  конечно,  был  просто  скучным  захолустным  городком,
каких  насчитывались  тысячи  в  Индиане,  Иллинойсе,  Висконсине,  Канзасе,
Айове, но Розалинде он представлялся еще более унылым.
     Она  сидела под деревом у сухого русла Уиллоу-Крик и думала о той улице
города,  где  жили  ее  мать  и  отец, где жила она, пока не стала взрослой.
Только  благодаря  ряду случайностей она не живет там и теперь. Единственный
брат,  десятью  годами  старше ее, женился и переехал в Чикаго. Он пригласил
ее  погостить,  а  попав  в  большой  город,  она  там  и осталась. Брат был
коммивояжером и много времени проводил в разъездах.
     -  Почему  бы тебе не остаться здесь с Бесс и не изучить стенографию? -
как-то  спросил  он, - Если ты не захочешь применить свои знания, никто тебя
не  заставит.  Отец  вполне  может  позаботиться о тебе. Я лишь подумал, что
тебе это, пожалуй, придется по душе.



                                  ***

     "Это  было  шесть лет назад, - устало думала Розалинда. - Вот уже шесть
лет,  как  я  живу  в  большом  городе". Ее мысли делали неожиданные скачки,
внезапно  приходили и уходили. В Чикаго, став стенографисткой, она как-то на
время  пробудилась.  Она  захотела  стать  актрисой  и  по  вечерам посещала
театральную  школу. В конторе, где она работала, был молодой человек, клерк.
Они   вместе   ходили   по  вечерам  в  театр  ила  погулять  в  парке.  Они
целовались...
     Вдруг  ее  мысли вернулись к матери и отцу, к дому в Уиллоу-Спрингсе, к
улице, на которой она жила до двадцати одного года.
     Это  был самый конец улицы. Из окон материнского дома можно было видеть
шесть  других  домов. Как хорошо Розалинда знала эту улицу и людей, живших в
этих  домах!  Но  знала  ли  она  их? В возрасте от восемнадцати до двадцати
одного  года  она  жи