Я  люблю его, думаю, что и он меня любит... знаю, что
любит.  И  я  хочу принадлежать ему. Я хотела приехать домой и сказать тебе,
прежде  чем  это  случится,  -  произнесла  она  тихим  и ясным голосом. Она
задавала  себе  вопрос,  не  слышит ли Мелвил Стонер ее признание. Ничего не
произошло.  Кресло,  в котором сидела мать Розалинды, медленно качалось взад
и  вперед,  издавая легкий скрип. Скрип не прекращался. В доме по ту сторону
улицы  ребенок  перестал  плакать.  Для того чтобы сказать эти слова матери,
Розалинда  приехала  из  Чикаго,  и  вот слова были сказаны; она чувствовала
облегчение,   была  почти  счастлива.  Воцарившееся  между  двумя  женщинами
молчание   длилось   и   длилось.  Мысли  Розалинды  блуждали.  Сейчас  мать
что-нибудь  ответит.  Вероятно,  она осудит ее. Возможно, мать не произнесет
ни  слова, пока не вернется отец, и тогда расскажет ему. Наверно, они осудят
ее,  будут  считать  безнравственной и потребуют, чтобы она покинула их дом.
Все равно!
     Розалинда  ждала.  Как  у  Уолтера Сейерса, сидевшего в саду, сознание,
казалось,  покинуло ее, куда-то унеслось. Оно умчалось от матери к человеку,
которого она любила.
     Как-то  вечером,  в  точно  такой  же  тихий летний вечер, как сегодня,
Розалинда  поехала  с  Уолтером  Сейерсом  за  город.  До  того он много раз
разговаривал  с  ней,  изливал  ей  свою  душу  по вечерам или на протяжении
долгих  часов  в  конторе.  Он  нашел  в  Розалинде  человека, с которым мог
разговаривать,  хотел  разговаривать.  Какие стороны жизни он открывал перед
ней!  Разговоры  длились  без  конца.  В  ее  присутствии  Уолтер чувствовал
какое-то   облегчение,   и   напряженность,   ставшая   для  него  привычным
состоянием,  ослабевала.  Он  рассказал  ей,  как  хотел  стать певцом и как
отказался от своего намерения.
     -  Дело  не  в  моей  жене  и  не  в детях, - сказал он, - Они могли бы
прожить  без  меня. Беда в том, что я не мог прожить без них. Я неудачник, с
самого  начала, был обречен стать неудачником, и мне необходимо было что-то,
к  чему  я  мог бы прилепиться, что-то, чем я мог бы оправдать свою неудачу.
Теперь  я  это  понимаю. Я предназначен для повиновения. Я больше никогда не
попытаюсь  петь,  потому что у меня есть, по крайней мере, одно достоинство:
я знаю, что потерпел неудачу; я приемлю ее.
     Вот  что  сказал  Уолтер Сейерс, а затем в тот летний вечер за городом,
когда  она  сидела  рядом с ним в его машине, Уолтер неожиданно запел. Перед
тем  он  открыл  ворота  фермы и молча повел машину по поросшей травой узкой
дорожке  и  дальше  по лугу. Фары были выключены, и автомобиль еле двигался.
Когда он остановился, подошли коровы и стали поблизости.
     Тогда  Уолтер запел, сначала тихо, а затем все смелей, по мере того как
он  снова  и  снова  повторял  песню.  Розалинда  была так счастлива, что ей
хотелось  закричать на весь мир. "Это благодаря, мне он может теперь, петь!"
-  с  гордостью подумала она. Как сильно любила она в это мгновение Уолтера,
и  все  же,  возможно, чувство, которое она испытывала, было, в сущности, не
только  любовью.  К  нему  примешивалась гордость. Для Розалинды это был миг
торжества.  Уолтер  выбрался к ней из тьмы, из темной пещеры неудачи. И рука
протянутая ею, придала ему мужества.


     Розалинда  лежала  на  спине  у  ног  матери на крыльце дома Уэскоттов,
пытаясь  думать, стараясь сама разобраться в своих ощущениях. Она только что
сказала  матери,  что  хочет  отдаться этому человеку, Уолтеру Сейерсу. Едва
сделав  это  признание, она уже спрашивала себя, вполне ли оно соответствует
истине.  Она  была  женщина,  и  ее  мать была женщина. Что может сказать ей
мать?  Что  говорят  матери  дочерям?  Мужское  начало  в  жизни  - чего оно
требует?  Розалинда  не  вполне  ясно  понимала  свои  собственные желания и
стремления.  Возможно то, чего она требовала от жизни, могло быть достигнуто
путем  какого-либо  общения  с  другой  женщиной,  с  матерью. Как странно и
прекрасно  было  бы,  если  бы матери могли вдруг начать петь своим дочерям,
если бы из тьмы и безмолвия старых женщин могла прозвучать песня!
     Мужчины   приводили   Розалинду  в  смущение,  всегда  приводили  ее  в
смущение.  Взять  хотя  бы  сегодняшний  вечер, когда отец впервые за долгие
годы  по-настоящему  посмотрел  на  нее. Он остановился перед ней, когда она
отдела  на  крыльце,  и  в  его глазах было что-то необычное. Какое-то пламя
вспыхнуло  в  его старых глазах, как подчас оно вспыхивало в глазах Уолтера.
Неужели  этому  пламени  суждено испепелить ее? Неужели участь женщин в там,
чтобы их испепеляла мужчины, и мужчин - в том, чтобы их испепеляли женщины?
     В  саду  час  назад  она  отчетливо  ощущала  присутствие  двух мужчин,
Мелвила  Стонера  и  Уолтере  Сейерса,  шедших  к ней, бесшумно ступавших по
мягкому ковру, из отбрасываемых деревьями теней.
     Они  снова шли к ней. В своих мыслях она придвигались все ближе и ближе
к  ней,  к  ее истинной сути. Улица и весь город Уиллоу-Спрингс были окутаны
покровом  тишины.  Не  была ли это тишина смерти? Не умерла ли мать? Неужели
мать, сидящая здесь рядом в кресле, теперь мертва?
     Тихое  поскрипывание  качалки  все  продолжалось.  Из  двух мужчин, дух
которых,  казалось,  витал над Розалиндой, один, Мелвил Стонер, был смелый и
коварный.  Он  находился слишком близко от нее, слишком много знал о ней. Он
ничего  не  боялся.  Дух  Уолтера Сейерса был милосерден. Уолтер был человек
чуткий,  мягкий. Девушку охватил страх перед Мелвилом Стонером. Он находился
слишком  близко к ней, знал слишком много о темной, бессмысленной стороне ее
жизни.  Розалинда  повернулась на бок и пристально вглядывалась в темноту, в
сторону  дома Стонера, вспоминая детство. Этот человек был физически слишком
близко.  Слабый  свет  далекого  уличного  фонаря,  падавший на лицо матери,
проникал  сквозь ветви деревьев, скользил над верхушками кустов, и Розалинда
смутно  различала  фигуру  Мелвила  Стонера, сидевшего перед своим домом. Ей
хотелось,  чтобы можно было усилием мысли уничтожить этого человека, стереть
солнца  земли,  добиться,  чтобы он перестал существовать. Он ждал. Когда ее
мать  уйдет  спать и когда она сама поднимется в свою комнату и будет лежать
без  сна,  он  нарушит  ее уединение. Возвратится домой отец, волоча ноги по
тротуару.  Он  войдет  в  дом  Уэскоттов и выйдет через черный ход. Накачает
насосом  ведро  воды,  внесет  его  в  дом  и  поставит  на  ящик у кухонной
раковины. Потом заведет часы. Он...
     Розалинда  беспокойно  зашевелилась.  Жизнь,  в  лице  Мелвила Стонера,
поймала  ее  и  крепко  держала.  Она  не  могла спастись. Он войдет к ней в
спальню  и,  вторгнется  в  ее тайные мысли. Спасения не было. В воображении
она  слышала,  как  его  иронический  смех  разносится  по молчаливому дому,
выделяется  среди  страшных обыденных звуков здешней повседневной жизни. Она
не  хотела,  чтобы  это случилось. Внезапная смерть Мелвила Стонера принесла
бы  сладостную  тишину. Ей хотелось, чтобы можно было силой мысли уничтожить
его,  уничтожить  всех  мужчин.  Она  хотела, чтобы мать тесней сблизилась е
ней.  Это  спасло  бы ее от мужчин. Конечно, раньше чем вечер кончится, мать
что-нибудь скажет ей, что-нибудь существенное и правдивое.
     Розалинда  старалась прогнать образ Мелвила Стонера из своего сознания.
Казалось,  она  встала с постели в комнате наверху и взяла этого человека за
руку, чтобы подвести к двери. Она вывела его из комнаты и закрыла дверь.
     Сознание  сыграло с ней шутку. Не успел Мелвил Стонер покинуть его, как
в  него  вошел Уолтер Сейерс. В воображении она была с Уолтером в автомобиле
летним  вечером  на  пастбище,  и  Уолтер  пел.  Коровы,  с мягкими широкими
ноздрями и теплым, пахнущим травой, дыханием теснились возле них.
     Теперь  в  мыслях Розалинды было что-то приятное. Она отдыхала и ждала,
ждала,  чтобы  мать  заговорила. В ее присутствии Уолтер Сейерс нарушил свое
долгое  молчание,  и  вскоре  молчание, давно установившееся между матерью и
дочерью, также будет нарушено.
     Певец,  который  никогда  больше  не собирался петь, запел благодаря ее
присутствию.  Песня  была  подлинным гимном жизни, она была торжеством жизни
над смертью.
     Какое  сладостное  утешение  снизошло  на нее, когда Уолтер Сейерс пел!
Как  заструилась  в  ее теле жизнь! Какой живой она внезапно стала! Именно в
это  мгновение она окончательно, бесповоротно решила, что хочет сблизиться с
этим  человеком,  хочет  предельной  близости  с  ним,  чтобы  в  физическом
проявлении  своего  чувства  найти  при  его  посредстве  то,  что он при ее
посредстве нашел в своей песне.
     Физически  проявив  свою любовь к этому человеку, она найдет белое чудо
жизни,  чудо,  о  котором  она мечтала нескладной, еще не вполне развившейся
девушкой,   лежа  на  траве  в  саду.  Через  тело  певца  она  приблизится,
прикоснется  к  белому  чуду жизни. "Я охотно принесу в жертву все остальное
ради того, чтобы это могло произойти!" - думала она.
     Какой  мирной  и  тихой  стала  летняя  ночь!  Как ясно понимала теперь
Розалинда  жизнь!  Песня,  которую  Уолтер  Сейерс  пел  в поле, где паслись
коровы,  была  на  непонятном  ей  языке,  но  теперь она понимала все, даже
значение чуждых ей иностранных слов.
     В  песне  говорилось  о  жизни  и смерти. О чем еще можно было петь? Не
своим  умом  пришла  она  внезапно к пониманию смысла песни. Призрак Уолтера
шел  к ней. Он отстранил насмешливый призрак Мелвила Стонера. Чего только не
сделал  уже  дух Уолтера Сейерса для ее духа, для пробуждения в ней женщины!
Теперь  он  рассказывал  ей историю песни. Слова самой песни как бы плыли по
тихой  улице городка в Айове. Они говорили о солнце, склоняющемся к закату в
облаках  дыма большого города, и о чайках, прилетающих с озера, чтобы парить
над городом.
     Теперь  чайки  парили  над  рекой.  Река  была  цвета  хризопраза. Она,
Розалинда   Уэскотт,   стояла   на  мосту  в  центре  большого  города;  она
окончательно  пришла  к  убеждению,  что жизнь грязна и безобразна. Она была
готова броситься в реку, уничтожить себя в попытке очиститься.
     Все  было ей безразлично. Птицы испускали странные, резкие крики. Крики
птиц  напоминали голос Мелвила Стонера. Чайки кружили и кувыркались высоко в
воздухе.  Еще  мгновение,  она  бросится  в  реку; тогда птицы ринутся вниз,
описывая  длинную изящную кривую. Ее тело исчезнет, будет подхвачено потоком
и  унесено,  чтобы  где-то  истлеть,  но  то,  что  было в ней действительно
живого, поднимется с птицами по длинной изящной кривой птичьего взлета.
     Напряженная  и  притихшая,  лежала  Розалинда  ни крыльце у ног матери.
Высоко  в  воздухе  над  спящим  душным  городком, глубоко в земле под всеми
маленькими  и  большими  городами,  жизнь  продолжала петь, она упорно пела.
Песня  о  жизни  была  в  жужжании пчел, в зове древесных лягушек, в голосах
негров, которые выкатывают тюки хлопка на речной пароход,
     Песня  была  велением. Она все снова и снова рассказывала историю жизни
и  смерти,  жизни,  навеки  побежденной  смертью, смерти, навеки побежденной
жизнью.


     Мать   Розалинды   нарушала  долгое  молчание,  и  Розалинда  старалась
вырваться из-под власти, призрачной песни, звучавшей внутри, нее.
     Солнце садилось на западе над Чикаго...

     Жизнь, побежденная смертью,
     Смерть, побежденная жизнью.

     Фабричные трубы превратились в столбики света...

     Жизнь, побежденная смертью,
     Смерть, побежденная жизнью.

     Качалка,  в которой сидела мать Розалинды, продолжала скрипеть. Слова с
запинкой  сходили  с  бледных  губ  пожилой  женщины.  В  жизни  ма  Уэскотт
наступила  решительная  минута.  Она  всегда  терпела  поражение. Теперь она
должна  восторжествовать  в лице Розалинды, дочери, вышедшей из ее тела. Она
должна  разъяснить  Розалинде  судьбу  всех  женщин.  Молодые девушки росли,
мечтая,  надеясь,  веря. Существовал заговор. Мужчины придумывали слова, они
писали  книги  и  пели  песни о том, что называется любовью. Молодые девушки
верили.  Они выходили замуж или вступали в близкие отношения с мужчинами, не
выходя  замуж.  В  брачную  ночь совершалось грубое нападение, и после этого
женщине  ничего не оставалось, как всеми способами спасать себя. Она уходила
в  себя  все  глубже и глубже. Ма Уэскотт провела всю жизнь, прячась в своем
доме,  на  кухне  своего  дома. По мере тога как шли годы и появлялись дети,
муж  нуждался в ней все меньше и меньше. А теперь пришла новая беда. Ее дочь
стоит  перед  тем же испытанием, должна пройти испытание, которое искалечило
жизнь  ее  матери.  Как  гордилась она Розалиндой, вырвавшейся в мир, идущей
своим  путем!  Ее  дочь  одевалась  с  изяществом,  изяществом отличалась ее
походка.  Она  была  гордым,  независимым,  торжествующим  существом. Она не
нуждалась в мужчине.
     -  О,  боже,  Розалинда,  не  делай  этого,  не  делай! - вновь и вновь
бормотала она.
     Как  хотелось  ей,  чтобы  Розалинда  оставалась чистой, незапятнанной!
Когда-то  и  она  была  молодой  женщиной,  гордой  и  независимой.  Мог  ли
кто-нибудь  подумать,  что ей захочется стать ма Уэскотт, толстой, грузной и
старой?  На  протяжении  всей  замужней  жизни  она не покидала своего дома,
своей  кухни,  но все же она наблюдала и видела, что происходит с женщинами.
Ее  муж  умел  зарабатывать  деньги, он всегда заботился о ее удобствах. Это
был  медлительный, молчаливый человек, но в своем роде он был не хуже других
мужчин  в  Уиллоу-Спрингсе.  Мужчины  зарабатывали  деньги, они много ели, а
затем вечером возвращались домой к женщинам, на которых были женаты.
     Ма  Уэскотт  была  дочерью фермера. В юности она видела у животных, как
самец   преследует   самку.  В  этом  была  какая-то  грубая  настойчивость,
жестокость.  Таким  путем  жизнь  без  конца  продолжала  себя.  Время после
замужества  было  для  ма  Уэскотт ужасным временем. Почему она хотела выйти
замуж? Она пыталась рассказать об этом Розалинде.
     -  Я  увидела  его  здесь,  на  главной  улице города, как-то субботним
вечером,  когда приехала с отцом, а через две недели снова встретилась с ним
во  время  танцев  на  одной  из  ферм,  - рассказывала она; ма говорила как
человек,  который  пробежал  большое  расстояние,  чтобы  передать  какую-то
важную,  какую-то  срочную весть. - Он хотел, чтобы я вышла за него замуж, и
я согласилась. Он хотел, чтобы я вышла за него замуж, и я согласилась.
     Дальше  сообщения  о  самом факте своего замужества она не могла пойти.
Не  думает  ли  дочь,  что  она  не  может  сказать  ничего существенного об
отношениях  между мужчинами и женщинами? Всю свою замужнюю жизнь она провела
в  доме  мужа,  работая  с тупым упорством животного, стирая грязную одежду,
моя грязную посуду, варя пищу.
     Она  думала, все эти годы, она думала. В жизни была ужасная ложь, самый
факт жизни был ложью.
     Она  обдумала все это. Где-то был мир, не похожий на тот, в котором она
жила.  То была райская страна, где не женились, не выходили замуж, бесполая,
спокойная,   безмятежная   страна,   где   человечество   жило  в  состоянии
блаженства.  По  какой-то неведомо причине человечество было изгнано из этой
страны,  было  сброшено  на землю. Это явилось наказанием за непростительный
грех, грех пола.
     Грех  гнездился  и  в  ней, как и в мужчине, за которого она вышла. Она
хотела  выйти  замуж.  Иначе  почему она это сделала? Мужчины и женщины были
осуждены  совершать  грех,  который  их  уничтожал. За исключением немногих,
редких  святых  существ,  ни  один мужчина и ни одна женщина не избегли этой
участи.
     Сколько  пришлось ей передумать! Когда она только еще вышла замуж, муж,
взяв  от  нее  то,  что  ему  было надо, крепко заснул, но она не спала. Она
потихоньку  встала  с  постели и, подойдя к окну, смотрела на звезды. Звезды
были  спокойны.  Какой  медленной,  легкой  поступью двигалась по небу луна!
Звезды  не  грешили.  Они не касались одна другой. Каждая звезда была чем-то
обособленным  от всех других звезд, чем-то священным, неприступным. На земле
под  звездами  все было развращено - деревья, цветы, травы, животные в поле,
мужчины  и  женщины.  Все  были  развращены.  Они  жили  мгновение,  а затем
превращались  в  тлен.  Она  сама постепенно превращалась в тлен. Жизнь была
ложью.  Жизнь  продолжала  себя  при  помощи лжи, называемой любовью. Истина
была  в  том,  что  сама  жизнь  вышла  из  греха,  продолжала  себя  только
посредством греха.
     -  Того,  что  называют  любовью,  не  существует. Само это слово ложь.
Мужчине,  о  котором  ты  мне  говорила, ты нужна для целей греха, - сказала
мать и, тяжело поднявшись, вошла в дом.
     Розалинда  слышала,  как мать двигалась в темноте. Ма Уэскотт подошла к
решётчатой  двери  и стояла, смотря на дочь, в напряженном ожидании лежавшую
на  крыльце.  Дух  отрицания  охватил  старую женщину с такой силой, что она
чуть  не  задохнулась.  Дочери казалось, что мать, стоявшая в темноте позади
нее,  превратилась  в  огромного  паука,  старавшегося  увлечь  ее  вниз,  в
какую-то паутину тьмы.
     -  Мужчины  лишь причиняют женщинам зло, - сказала мать. - Они не могут
избавиться  от  желания  причинять женщинам зло. Они так устроены. Того, что
они  называют  любовью, не существует. Это ложь. Жизнь грязна. Прикосновение
мужчины загрязняет женщину.
     Ма  Уэскотт  с трудом прохрипела эти слова. Казалось, она вырвала их из
себя,  из  самых  недр  своего существа. Произнеся их, она ушла в темноту, и
Розалинда  слышала,  как  она медленно приближалась к лестнице, которая вела
наверх   в   спальню.  Мать  плакала  и  как-то  по-особенному  всхлипывала,
полузадыхаясь,  как  всхлипывают  старые  тучные женщины. Тяжело ступая, она
начала  подниматься  по  лестнице, затем остановилась и наступила тишина. Ма
Уэскотт  не  сказала  того,  что было у нее на уме. А ведь она обдумала все,
что  хотела  сказать  дочери! Почему же слова не пришли? Дух отрицания в ней
не был удовлетворен.
     -  Никакой  любви  нет!  Жизнь это ложь! Она ведет к греху, к смерти, к
тлену!    -   кричала   мать   в   темноту.   Что-то   таинственное,   почти
сверхъестественное   произошло  с  Розалиндой.  Образ  матери  исчез  из  ее
сознания;  в  воображении  она  снова  была  молодой  девушкой  и  с другими
молодыми  девушками  пришла  в  гости  к  подруге, собиравшейся выйти замуж.
Вместе  с  другими она стояла в комнате, где на постели лежали белые одежды.
Одна  из  ее  подруг,  худощавая  девушка  с плоской грудью, упала на колени
перед  кроватью.  Послышался  крик. Испустила его эта девушка или же старая,
усталая, побежденная жизнью женщина в доме Уэскоттов?
     -   Не   делай   этого!   О,  Розалинда,  не  делай!  -  умолял  голос,
прерывавшийся рыданиями.
     -  В  доме  Уэскоттов  воцарилась  тишина,  как  на  улице, как в небе,
усеянном  звёздами,  к которому Розалинда устремляла взор. Напряжение внутри
нее  ослабело,  и  она  снова попыталась думать. Что-то колебалось, качалось
взад  и  вперед.  Может  быть,  это  просто  билось  ее  сердце? Ее сознание
прояснилось.
     Песня, слетавшая с уст Уолтера Сейерса, все еще пела в ней.

     Жизнь - победительница смерти,
     Смерть - победительница жизни.

     Розалинда   села  и  обхватила  голову  руками.  "Я  приехала  сюда,  в
Уиллоу-Спрингс,  чтобы  подвергнуть  себя  испытанию. Неужели это испытание,
решающее  вопрос  жизни  и смерти?" - спрашивала она себя. Мать поднялась по
лестнице, ушла наверх, в темноту спальни.
     Песня, певшая в Розалинде, не смолкала:

     Жизнь - победительница смерти,
     Смерть - победительница жизни.

     Не  была ли эта песня мужским измышлением, призывом самца, обращенным к
самке,  ложью,  как сказала мать? Песня не звучала как ложь. Песня слетела с
уст  мужчины  Уолтера,  и  Розалинда  покинула  его и пришл