должен  был обеспечить Эплтонов работой на всю зиму. Надо
было  три  раза  покрасить  дом снаружи, сделать все внутренние работы и два
раза  покрасить  амбар.  Оба  мальчика должны были работать вместе с отцом и
тоже получать определенную плату.
     Стоило  Тому Эплтону подумать о том, сколько там было внутренних работ,
как  у  него  просто  слюнки  текла  от  удовольствия.  Он  только об этом и
говорил.  По  вечерам он часто зазывал к себе кого-нибудь из соседей и, сидя
с  ним  во  дворике  перед домом, рассказывал о своих планах. Он так и сыпал
словечками, понятными одним только малярам!
     Двери  и  стенные  шкафы  надо будет покрасить под мореный дуб; входную
дверь  -  под  клен, еще кое-что - под черный орех. Право же, во всем городе
не  найдется  другого  маляра, который умел бы так искусно передать красками
текстуры  разного  дерева,  как  Том.  Стоило  только  показать ему образцы,
впрочем  нет,  и  этого  не надо, сказать только, под какое дерево вы хотите
покрасить,  вот  и  все.  Конечно, инструмент тоже надо иметь подходящий, ну
так  вот  дайте  что  надо, а остальное уж предоставьте ему. Поверьте, когда
Ригли пригласил его отделывать свой новый дом, он знал, с кем имеет дело!
     Что  касается  практической  стороны  вопроса, то Эплтоны понимали, что
заказ   Ригли   обеспечит   семью  на  всю  зиму.  Это  не  то,  что  подряд
какой-нибудь,   где  возможны  всякие  неожиданности.  Труд  их  оплачивался
поденно,  и  мальчикам  назначалось самое настоящее жалованье. Значит, у них
будут  новые  костюмы, у Кэт - новое платье, а может быть, и шляпка, зимой у
них  будет чем платить за квартиру, и они запасутся картофелем; словом, зиму
они проживут спокойно.
     По  вечерам  Том доставал свой инструмент и осматривал его. Кисти и все
остальные  принадлежности  раскладывались на кухонном столе. И тогда к столу
подходили  оба  мальчика  и  Кэт.  Обязанностью Фреда было содержать кисти в
чистоте  и  порядке. Том ощупывал каждую кисть пальцами, а потом водил ею по
ладони.
     -  Это  верблюжий  волос,  -  говорил  он, беря мягкую кисть из тонкого
волоса  и протягивая ее Уилу, - Я заплатил за нее четыре доллара восемьдесят
центов.
     Уил  так  же, как и отец, водил кистью взад и вперед по ладони, а потом
Кэт, в свою очередь, брала кисть и делала то же самое.
     - Она такая мягкая, как спинка у кошки! - говорила Кэт.
     Уил  считал,  что она говорит глупости. Он думал о том времени, когда у
него  будут  собственные кисти, и стремянки, и банки с красками, и он сможет
показывать  их людям, а в голове у него роились слова, которым он научился у
отца.  Эта кисть "шеперка", а та - "расхлестка". Когда на краску накладывали
слой  лака,  это  называлось  "наводить  лак".  Теперь  Уил  хорошо знал все
профессиональные  словечки  и  уже  не  говорил о работе как разные невежды,
которым изредка только выпадает на долю что-нибудь подмалевать.
     В  этот роковой вечер друзья готовили сюрприз мистеру и миссис Бардшер,
которые  жили  через  дорогу  от  Эплтонов.  Тому  Эплтону,  можно  сказать,
повезло: он всегда любил такие затеи.
     -  Вот  смеху-то  будет!  Они  только  что  поужинали,  Бил Бардшер уже
разулся,  а  миссис Бардшер моет посуду. Они ничего не подозревают, и тут мы
залезем  в  дом  в  праздничных  костюмах  и  все сразу как гаркнем, а я еще
прихвачу  с  собой  корнет  да  что-нибудь  протрублю. "Что это за бесовское
наваждение?"  -  скажут они. Могу себе представить, как Бил Бардшер соскочит
с  кровати  я  начнет  ругаться.  Он  подумает,  что  какие-нибудь  сорванцы
нарядились  и  пришли  ему  голову морочить. Вы понесете еду, а я сварю дома
кофе  и,  когда закипит, сразу туда отнесу, выберу пару котелков побольше, и
такой мы тогда тарарам устроим!
     В  доме  Эплтонов царило необычное оживление. Том, Уид и Фред красили в
этот  день  амбар  в трех милях от города; но работали они только до четырех
часов,  и Том упросил сына фермера свезти их в город. Сам он умылся, а потом
выкупался  в  лохани,  которая  стояла  в  дровяном сарае, побрился, словом,
привел  себя  в  праздничный  вид.  Когда туалет его был закончен, он больше
смахивал на мальчишку, чем на человека в летах.
     Потом  Эплтоны  уселись  ужинать,  с  тем чтобы в начале седьмого выйти
из-за  стола. До наступления темноты Том уже не решался показаться на улицу.
Нельзя  было, чтобы Бардшеры увидели его в таком параде. Была ведь годовщина
их  свадьбы,  и  они  могли  что-нибудь заподозрить. Том слонялся по дому из
угла в угол и время от времени поглядывал из окна на дом Бардшеров.
     -  Совсем  как  ребенок!  - сказала Кэт и засмеялась. Иногда она любила
сказать ему что-нибудь такое.
     И  вот  Том  поднялся  наверх,  достал свой корнет и заиграл на нем так
тихо,  что  внизу  было  еле слышно. На этот раз даже нельзя было разобрать,
как  плохо  он играет, не то что на Мейн-стрит, когда ему в духовом оркестре
приходилось  исполнять  какой-нибудь  пассаж  соло.  Сидя  у себя, в комнате
наверху,  Том  задумался.  Когда Кэт над ним подтрунивала, ему казалось, что
перед  ним  его покойная жена. В глазах Кэт светилась такая же застенчивая и
в то же время насмешливая улыбка.
     И  верно,  ведь после смерти жены он сегодня в первый раз идет в гости.
Люди,  может  быть, считают, что ему следовало бы еще посидеть дома, что так
оно было бы приличнее.
     Во  время бритья он порезал подбородок, выступила кровь. Немного погодя
он  спустился  на  кухню  и,  поглядев  на  себя  в  зеркало,  висевшее  над
раковиной, смочил водой кончик полотенца и вытер им кровь с лица.
     Уил и Фред стояли тут же.
     Уил  призадумался,  да  и  Кэт,  кажется,  тоже; "Может быть... В самом
деле,  могло  же  ведь  это  быть.  Ну да, в такую компанию, куда приглашали
только тех, кто постарше, могли прийти и местные вдовушки"
     Кэт  не  хотела,  чтобы посторонняя женщина хозяйничала у нее на кухне.
Кэт ведь шел уже двадцать первый год.
     "Да  и  ни  к  чему  все эти разговоры о "детях-сиротках", которые Том,
чего  доброго,  там  заведет".  Фред  -  и  тот  об  этом  подумал.  В  доме
поднималась  какая-то  волна  недовольства  Томом,  но  волна  эта  шла едва
слышно, будто наползая на плоский песчаный берег.
     "Да,  туда  могут  прийти  разные вдовы, а возвращаются с таких гулянок
всегда парочками".
     Одна  и та же картина рисовалась и Кэт и Уилу: уже далеко за полночь, и
они  глядят  из окошка верхнего этажа дома Эплтонов. Гости выводят вереницей
из  парадной  двери  дома  Бардшеров,  а  сам  Бил  Бардшер стоит в дверях и
провожает  их.  Он  в  праздничном  костюме,  стало  быть  сумел  на  минуту
ускользнуть от гостей и переодеться.
     И  вот  парочки  выходят  из дома. Взгляните-ка на эту женщину - это же
вдова  Чайлдерс.  Два  раза она была замужем, обоих мужей похоронила и живет
теперь  одна  там,  на Моми-пайк. Неужели в ее возрасте ей нестыдно так себя
вести?  И  вообще,  удивительное дело: двух мужей пережила, а сама ничуть не
постарела  и  не подурнела. Впрочем, кое-кто уверяет, что и при жизни своего
последнего мужа она...
     Правда  это  или  нет,  мы  не знаем, но чего это ради она так развязно
себя  держит?  Сейчас  вот свет падает ей на лицо, и слышно. Как она говорит
старому Билу Бардшеру:
     - Спокойной вам ночи, приятных снов!
     "Да,  этого  только  и  остается  ждать,  раз  отец сам себя уважать не
научился".
     А  вот и Том, этот старый дурак; как мальчишка, он выпрыгнул из двери и
догоняет  уже  миссис  Чайлдерс.  "Можно  вас проводить?" - спрашивает он, а
вокруг все улыбаются и хихикают, будто уже что-то знают. Просто дрожь берет,
как на все это поглядишь.


     -  Ну-ка  наливайте  кофе!  Кэт,  ставь котелки на огонь! Того и гляди,
весь  народ соберется! - каким-то не своим голосом крикнул Том и засуетился,
выведя обитателей дома из круга обступивших их мыслей.
     Вот  что  произошло.  Как  только  стемнело  и люди столпились во дворе
перед  домом Эплтонов, Тому взбрело в голову взять оба полных котелка и свой
корнет  и  нести  все  сразу. Как будто нельзя было потом вернуться за кофе!
Вся   компания   уже   собралась;   было   совсем   темно.  Кто-то  тихонько
перешептывался  и  пересмеивался, как обычно бывает при таких затеях. Но вот
Том высунул голову за двери и крикнул: "Пошли!"
     А  потом  он,  должно  быть, совсем обезумел: кинулся на кухню, схватил
оба  больших  котелка,  одновременно,  держа  в руках и корнет. Он, конечно,
оступился  в  темноте  на  дорожке  и,  конечно,  пролил  на себя, весь этот
кипящий кофе.
     Это  была страшная картина. Потоки кипящей жидкости просочились под его
плотный  костюм;  он  лежал  и  во  весь  голос  кричал  от  боли. Какая тут
поднялась  суматоха!  Он  корчился  и  кричал,  а  все метались около него в
темноте, как сумасшедшие.
     А  вдруг  этот  чудак Том решил в последнюю минуту разыграть их всех? С
ним  ведь  это бывает! Посмотрели бы вы на него как-нибудь в субботу вечером
в  кабачке Элфа Гайгера: он там изображает, как Джо Дэглас садится на сук, а
потом  начинает  его  пилить. Нет, вы бы только на рожу его взглянули, когда
сук под ним вдруг начинает трещать. Вы бы померли со смеху!
     Но  что  же  это  такое?  Боже,  ты  мой! Кэт Эплтон уже срывает с отца
костюм, плача и причитая, а Уил Эплтон отгоняет толпу.
     -  Видите,  с  человеком  плохо!  Что же это такое? Боже ты мой! Бегите
скорей за доктором. Том ошпарился! Вот ужас-то!


     В  начале  октября  Уил  Эплтон  сидел  в  вагоне  для курящих местного
поезда,  который,  курсирует  между  Кливлендом  и Буффало. Ехал он в Эри, в
Пенсильванию,  а  на поезд сел в Эштабуле, в штате Огайо. Ему трудно было бы
ответить  на  вопрос,  почему именно он ехал в Эри, и все-таки он ехал туда,
ехал,  чтобы искать работу где-нибудь на заводе или в доках. Может быть, Эри
была  просто  причуда:  возьму  вот  и поеду в Эри! Эри ведь был меньше, чем
Кливленд,  или  Буффало,  или  Толедо,  или  Чикаго, или какой-нибудь другой
большой город, куда люди едут искать работу
     В  Эштабуле он вошел в вагон и занял место рядом с низеньким старичком.
Костюм  на Уиле помялся и намок от дождя, а волосы, брови и уши почернели от
угольной пыли.
     В  эту минуту он думал о своем родном городе Бидуэле с какой-то горькой
неприязнью: "Что же это за город, где в зимнее время и работы не найти!"
     После  несчастья с отцом и крушения всех планов семьи сентябрь Уилу еще
удалось  проработать  на ферме. Сначала он молотил хлеб, потом собирал маис.
Все  шло  хорошо:  ему  платили по доллару в день и к тому же кормили. А так
как  он работал в комбинезоне, то и костюм его не изнашивался. Ну, а в самом
Бидуэле  нечего  было  и думать о заработке, не то что раньше. А у отца были
такие тяжелые ожоги, что ему еще месяцы надо было лежать.
     И  вот  как-то  раз,  пробродив целое утро с одной фермы на другую и не
найдя  работы,  Уил  вдруг,  решил  уехать. Он пришел домой и оказал об этом
Кэт.  Будь оно всё проклято, он не собирался так сразу срываться с места; он
думал,  что,  может  быть,  еще  пробудет  здесь  неделю-другую. Вот что, он
наденет  новый  костюм:  и пойдет вечером поболтаться по городу. "Эй, Гарри,
что   ты   думаешь   делать  зимой?  Я,  знаешь,  решил  поехать  в  Эри,  в
Пенсильванию,  мне  там  на заводе место предлагают. Может, не увидимся, так
до свидания!""
     Кэт  не  очень-то все поняла, но заторопилась его проводить. Стыдно ей,
что  она  ни  капельки  его  не  пожалела!  Впрочем, Кэт все-таки молодчина,
столько  ведь  забот  у  нее. После разговора с ним она только сказала: "Да,
по-моему  тоже, лучше уж тебе ехать", - и пошла перебинтовывать Тому спину и
ноги. Том сидел в большой комнате в качалке, весь обложенный подушками.
     Уил  поднялся  наверх,  собрал  свои  вещи  - белье, рабочую одежду - и
уложил  все  в  бумажный  мешок. Потом спустился вниз и пошел прогуляться по
дороге,  которая  вела  за город. На мосту он остановился. Это было недалеко
от  того места, где он с другими ребятишками любил поплавать в летние дни. И
вот  что ему пришло в голову: один молодой человек, приказчик из ювелирного
магазина  Поуси,  заходил  иногда  по  воскресеньям вечером к Кэт, и они шли
гулять.  Уж  не  собирается  ли Кэт замуж? Если да, то, может быть, ему и не
придется  возвращаться  домой. Как же он раньше об этом не подумал? И в этот
вечер  весь мир за пределами Бидуэла показался ему сразу огромным, страшным.
Слезинки  стали навертываться на глаза, но он сумел сдержать их. На какое-то
мгновение  рот  его  приоткрылся  и закрылся снова, очень чудно, как у рыбы,
когда ее вытащат из воды.
     К  вечеру  он  вернулся домой, и всё как будто пошло на лад. Мешок свой
он,  уходя,  бросил  в  кухне  на  табуретке.  Кэт собрала кое-какие мелочи,
которые он забыл, и увязала все получше. Отец позвал его к себе.
     -  Молодец,  что  едешь, Уил! Пока человек молод, надо обязательно свет
повидать. Я в твои годы тоже вот взял и уехал, - не без важности заявил он.
     К  ужину  был  испечен  пирог  с  яблоками.  Это  была роскошь, которой
Эплтонам  в  такое  время,  пожалуй,  и  не следовало себе позволять, но Уил
знал,  что  Кэт испекла сегодня этот пирог нарочно, чтобы его побаловать. Он
съел два больших куска и почувствовал себя сразу бодрее,
     Он  и  не  заметил, как пролетело время; было уже около десяти часов, и
пора  было  идти,  из  города  он  рассчитывал доехать до Кливленда товарным
поездом,  который отправлялся в десять. Фред уже лег спать, отец тоже заснул
у себя в качалке. Уил взял свои вещи, а Кэт надела шляпу.
     - Я пойду тебя проводить, - сказала она.
     По  улице  Уил и Кэт шли молча. Так они добрались до складов Уэйли; там
в  тени  навеса  Уилу надо было ждать поезда. Несмотря на то, что Уил был на
три  года  моложе  Кэт,  он был выше ее ростом; припоминая потом подробности
этого вечера, он думал об этом не без удовольствия.
     Как  живо  запечатлелось  все  в  его памяти. Когда подошел состав, Уил
залез  в  пустой полувагон из-под угля и сидел там, съежившись в уголке. Над
головой  у  него было открытое небо. Каждый раз, когда поезд останавливался,
Уил  боялся,  что  вагон  отцепят  и  оставят  где-нибудь  на запасном пути.
Сцепщики  то и дело проходили мимо, перекликаясь друг с другом и озаряя мрак
отсветами своих фонарей.
     Какая  это  была непроглядная темь! А потом вдруг начал моросить дождь.
Пропал  теперь  его  костюм!  А  что  до Кэт, то нельзя же было так, на ходу
выпытывать  у  сестры,  выходит  она  замуж  или  нет.  Только, если она это
сделает,  неминуемо  женится и отец. Для такой молоденькой девушки, как Кэт,
это  в  порядке вещей, но думать о женитьбе человеку, которому уже за сорок,
это  же  черт знает что! И почему Том Эплтон так мало себя уважает? Впрочем,
Фред ведь совсем ребенок, ему еще, пожалуй, нужна мать.
     Всю  ночь  напролет, пока Уил ехал в товарном поезде, он думал о браке.
Это  были  какие-то  неуловимые  мысли,  как  птицы,  которые то прятались в
кусты,  то  вылетали  оттуда  снова. Самого Уила вопрос этот - об отношениях
между  мужчиной  и  женщиной  - пока еще особенно не волновал. Другое дело -
дом.  Родной  дом для него всегда много значил. Когда он работал неделями на
ферме  и  спал  там  в чужой комнате, перед глазами часто проплывала далекая
картина  -  дом Эплтонов и занятая хозяйством Кэт. Она вернулась из города и
поднимается  теперь  по  лестнице.  Том  Зплтон  возится на кухне - он любит
немного  закусить  перед  сном. Но вот и он идет наверх, к себе в комнату. В
эти  часы  он  обычно  курит трубку, а иногда достает корнет и наигрывает на
нем что-нибудь нежное, печальное.


     В  Кливленде  Уил  сошел  с  поезда  и сел в трамвай. Трамвай был полон
рабочими,  ехавшими  на  заводы;  он смешался с ними. Костюм на нем был весь
измят  и  вымазан  в  грязи,  но  и  окружающие были одеты не лучше. Рабочие
сидели  молча,  одни  уставились  глазами  в  пол, другие глядели в окна. По
обеим сторонам улицы тянулись заводские постройки.
     Уилу  опять  повезло  -  в  восемь  часов утра он и там сумел захватить
товарный  поезд,  шедший  из  Коллинзвуда. Но, доехав до Эштабулы, он решил,
что  лучше,  пожалуй,  пересесть  в  пассажирский.  Если  уж он окончательно
надумал  остановиться  в  Эри,  то  приехать  туда  надо было по билету, как
подобает человеку порядочному.
     Сидя  потом  в  вагоне для курящих, он понял, что видом своим совсем не
похож  на  порядочного  человека:  волосы  слиплись от угольной пыля, грязь,
размазанная  дождем,  черными потоками ползла по лицу. Костюм был испачкан в
грязи  -  все  надо  было  мыть  и чистить, а бумажный мешок, в который были
сложены его вещи, размок и порвался.
     Из  окна  вагона  было  видно серое небо, - ночь обещала быть холодной;
мог пойти дождь.
     Странное  дело  -  во всех городах, которые он проезжал, дома выглядели
какими-то  холодными,  неприступными. "Ну и черт с ними!" В Бидуэле, до того
самого  вечера,  когда  после  своей  дурацкой  выходки  в годовщину свадьбы
старого  Била  Бардшера  отец его получил такие тяжкие ожоги, Уилу казалось,
что  каждый  дом  полон  тепла  и уюта. По улицам он там всегда ходил весело
посвистывая.  Окна домов по вечерам светились каким-то теплым светом. "Здесь
вот  живет  Джон  Уайет,  ломовой извозчик. У него жена с шишкой на шее. А в
том  вон сарае стоит белая кляча старого доктора Масгрейва. Она уже на черта
похожа, но ездить на ней все-таки можно".
     Уил  заерзал  на  своём  сиденье.  Рядом  с ним ехал какой-то старичок,
ростом  не выше его брата Фреда. Одет он был довольно несуразно; на нем были
коричневые  брюки  и  серый  пиджак  в клетку. На полу, в ногах у него стоял
небольшой кожаный футляр.
     Задолго  до  того,  как  старик  заговорил,  Уил уже как будто знал все
наперед.  Он  был,  например,  уверен,  что  человек этот играет на корнете.
Несмотря  на  почтенный  возраст,  в  нем,  казалось,  не  было ни малейшего
чувства  собственного  достоинства.  Уил  вспоминал,  как  отец  его шагал с
духовым  оркестром  по главной улице Бидуэла. Был какой-то праздник, чуть ли
не  День  Четвертого июля {День Независимости Соединенных Штатов Америки}, и
улицы  были  запружены  народом.  Тому Эплтону хотелось блеснуть перед всеми
своим  искусством. Понимал ли тогда весь этот толпившийся народ, до чего Том
плохо  играет,  или,  может  быть, все они сговорились не смеяться друг  над
другом?  Уилу  было  не  очень-то  весело,  но, вспоминая об этом, он не мог
удержаться от улыбки.
     Улыбнулся и старичок.
     -  Знаете, - начал он и без всяких предисловий завел рассказ о том, как
ему  в  жизни не повезло, - Знаете, молодой человек, перед вами неудачник. -
Он  попробовал  было  рассмеяться,  но  это  ему  не удалось, губы его стали
дергаться. Теперь  вот  я  должен  возвращаться домой, хвост поджавши, будто
собака какая, - заявил он вдруг.
     Старик  колебался,  не  зная,  что  делать; ему не терпелось вступить в
разговор  со своим молодым спутником. Но чтобы так вот, в дороге, завязалась
беседа,  надо  уметь  быть попроще, повеселее. Встретил в поезде незнакомого
человека, так расскажи ему сначала что-нибудь занимательное:
     "Между  прочим,  мистер,  знаете, какой мне недавно случай, рассказали,
вы,  наверно,  еще  не  слыхали?  Об  одном золотоискателе из Аляски; он там
много  лет прожил и за все это время ни одной женщины не видел". Надо только
как-нибудь начать, а потом уже и про себя и про свои дела можно поговорить.
     Но  старику  хотелось сразу же пуститься в рассказы о своей жизни. В то
время  как  он  произносил  печальные  и  безнадежные  слева, глаза его чуть
улыбалась какой-то особенной, кроткой улыбкой.
     "Если  вам будет неприятно или скучно меня слушать, не утруждайте себя.
Хоть  я  и  стар  и никуда не гожусь, я все таки малый неплохой!" - говорили
глаза  его,