! Но я верю, что Белый Бурхан и хан Ойрот
хотят мне счастья, хотят,  чтобы  я жил лучше и богаче...  Я не хочу  больше
говорить с  тобой, поп, и  отвечать  на  твои  глупые  вопросы!  Отвези меня
обратно в тюрьму и отдай Богомолу - тот солдат и знает, что мы все - скоты и
нам надо бить морду!.. Ты  разозлился, поп? Бей и  ты! У меня шкура дубленая
от русских плетей и плетей блюдолизов зайсана! Бей, не бойся2.

     Рука  Поспелова, действительно,  сжатая в кулак и  сломавшая  карандаш,
готова была рвануться  к лицу Чета,  чтобы ударить. Но сейчас  она бессильно
слетела со  стола, потащив за  собой листы бумаги...  Он с трудом погасил  в
себе слепую ярость.

     Послышался  смех,  похожий  на  плач. Это  мотал головой  отец Макарий,
размазывая слезы, задрав на лоб свои золотые очки.

     Чет ошибался, что надоел сытому и холеному попу  своими  вопросами!  Не
надоел,  а напугал  его! Раньше архимандриту  и в голову  не приходило,  что
инородцы, на  которых он  натыкался  постоянно, так ненавидят  всех русских,
пришедших  самозванно на их древнюю  родину и  установивших  свои порядки  и
законы,  которые  не  только непонятны,  но  и противны всему  существованию
оных!.. Впрочем,  он  говорил  не только  о русских,  он и своих собственных
зайсанов - отцов племен - не пощадил, обличая столь яростно и гневно!

     "А  Богомолов   дурак!-Поспелов  потянулся   за   своим  видавшим  виды
саквояжем.  -  Подсунули  ему!  Да  если бы игумен Никандр  не  выдрал этого
пророка с мясом и кровью из рук бурханов3, то получил бы он его!-Архимандрит
взял со  стола  толстенную папку документов,  собранных  с бора по  сосенке,
взвесил ее на руке. - Все тут расставлено и разложено! Пожелал бы к Плеве на
прием, так тот бы этого дурака с кашей съел!.."

     Он сунул папку в  саквояж:  там,  в  столице, будет  сортировать  все и
осмысливать, сейчас на это ни  сил, ни  желания  нет. А Чет Чалпанов  все не
выходил из головы:

     "Каков, а? Бурханы знали, кого назвать своим пророком!"

     "А  отец  Макарий   -  тоже   хорош...  Смеялся!   Над  бессилием  его,
синодального  посла смеялся!  Выходит,  он  и  без  допроса  знал,  как  все
кончится?  Отчего  же  смолчал, почему  не отсоветовал? Носом решил  ткнуть?
Сам-то годы здесь закопал, силы все свои втоптал в местную грязь!.. А может,
не  смеялся,  а  плакал?  Плакал  над  бессилием  и   обреченностью   миссии
православной?"

     Кто-то аккуратно  поскребся в дверь.  Архимандрит крупно  шагнул,  взял
дверь на себя. Знакомый служка из миссии мялся у порога.

     - Что-то случилось, сын мой?

     - Преосвященный велел сообщить вам о  скором прибытии игумена, которого
вы имели желание видеть, ваше
     преосвященство...

     - Не надо. Мне уже ничего не надо! Ступай.

     Игумен  торопился  в Бийск совсем  не ради поздравлений, как об  этом с
завистью думалось кое-кому из его свиты, а нес в растревоженном сердце новые
дурные вести, гудящие набатом в  горах. Бурханы ушли, как и пришли, на небо,
оставив на земле хана Ойрота, который отныне  и навсегда взял Алтай под свою
державную   руку.  Кто  другой,  а  настоятель  Чулышманского  монастыря  не
удивлялся такому  повороту  событий.  Он знал, что  алтайцы упрямы и  всегда
стоят на своем, если знают свою правоту и могут ее доказать...

     Разгон молящихся и  славящих нового  бога в долине Теренг (а  совсем не
бурханов, как это  пишет, наверное, сейчас в своих отчетах глава миссии отец
Макарий!), не был и не мог быть поражением новой веры.  В это могут поверить
только самые наивные люди и самовлюбленные идиоты в виде  Поспелова. Бурханы
укрепили  свой  авторитет,  усилили  влияние  веры,  отметающей  шаманизм  и
кровавые жертвоприношения, именно  тем побоищем в долине, в котором, конечно
же,  теперь и не сыщется прямой  вины самого православия!  Да и чины полиции
руками разведут:
     никого не били, разнимали дерущихся! Ну а что касается  жертв, то один,
много - два человека можно и назвать...

     Ни победы православия, ни бурханистского поражения в  долине Теренг  не
было! Чины  полиции не смогли арестовать ни одной крупной или сколько-нибудь
значительной фигуры, если не  считать пророка с семьей, которых им  передали
тепленькими  сами монахи.  Бурханы  же все вышли из долины и сейчас  царят в
горах  и урманах, от которых рукой подать и до Белотаежной  пустыни,  что на
севере, и до благословенных Богд, что на юге! В тех своих схоронах они могут
теперь затеряться не только  на дни  или годы, но и на  десятилетия. Да и не
будут они хорониться от православия столь усердно! Их белого коня орда ждет,
и  он  непременно  еще  не раз и не два мелькнет  и на Дьял  Менке,  как они
называют  Семинский перевал,  и  на  других  горных вершинах!  Нет,  не умер
Тобо-хан, что принес сюда  буддизм много столетий назад, жив в душе народа и
каган  Бильге,  строитель ламаистских  храмов!*  Отчего  же  Белому  Бурхану
сгинуть, если он только-только народился? Жить ему в веках!

     *  Судя  по  китайским и  монгольским хроникам,  джунгарский  Тобо-хан,
действительно, хотел сделать буддизм религией подчиненных  ему  людей, а его
преемник каган  Бильге даже планировал строить  в горах Алтая  храмы. Но  их
усилия  не увенчались успехом  - ни буддизм, ни ламаизм ойротами  принят  не
был,  хотя  легенды  о светлом боге остались в народе,  вылившись в  смутное
ожидание перемен.

     Отец  Никандр вкатил  в  город  в полдень,  когда  в хорошо пропеченном
пыльном  воздухе  торжественно  плыли  звуки  колоколов.  Оставив  свиту  на
постоялом дворе, игумен отправился к отцу Макарию, не отряхнув пыльных одежд
своих и не сполоснув  под  рукомойником лица,  хотя и раны, полученные им  в
недавней  схватке,  уже присохли... Пешка вышла в дамки, и теперь начальнику
Алтайской  духовной  миссии  ничего  не  остается  более,  как  торжественно
принимать ревнителя славы Христовой!

     Да,  никто другой,  а именно  он,  Никандр Попов, изгнал  из той долины
срамного  басурмана,  покусившегося  на святые  символы  православия,  а  не
высокопоставленный отец  Макарий  оборонил их  своей  десницей,  подняв  над
головой распятие!

     На  этот раз служка  готов был пасть ниц,  но игумен даже не взглянул в
его сторону,  а  прошел  прямо в  покои  отца  Макария. Тот  встретил  его с
радостью  во  взоре, героем и воителем веры православной  назвал, по  правую
руку от себя усадил. Потом, отведя взор, выдавил с явной неохотой:

     - Синодальный  гонец про тебя спрашивал, дожидая с нетерпением великим,
дабы свои вопросы самолично задать...

     - С Елизаркой я говорить не буду.

     -  Надо!-  развел  руками  отец  Макарий.-Самим  Победоносцевым  к  нам
прислан!  От  его  доклада  все  и вытечет  потом:  и  хула,  и  хвала  нам,
пастырям...

     - Вот пострел -  и там поспел!-рассмеялся  игумен.  - Ловок! Да токмо с
другой печалью я явился. Хан Ойрот... Сюда идет, на Бийск!

     -  Господи! - отец  Макарий  снял очки,  потер вспотевшую переносицу. -
Будет ли конец этому?

     - Ну,  ежли сиднем сидеть  будем... К кресту меч  надобен! Тут Елизарка
прав!.. Где же он, чего не идет?

     Посланный вторично служка явился с сообщением, что архимандрит Поспелов
срочно выехал своим экипажем в епархию.
     В  летней резиденции императора бывало многолюдно только по утрам в дни
(всеподданнейших докладов. Но  вчерашние все доклады отменены,  а сегодня на
календаре пятница, и  потому  мысли  государя заняты  только яхтой "Полярная
звезда",  готовой к отплытию в шхеры, на отдых... К последнему  в  это  лето
высочайшему приему  были  приглашены немногие,  и  потому  министр двора  не
испытывал  особой озабоченности:  два-три  человека  не отвлекут  самодержца
надолго.

     Но, к немалому его удивлению, к Нижнему Дворцу Петергофа  подкатили еще
две кареты  -  Плеве  и Победоносцева.  Придется  встречать незваных  гостей
лично,  тем более,  что  устный вердикт Николая  Александровича  был  строг:
министра  внутренних  дел  и  обер-прокурора  Святейшего   Синода  принимать
незамедлительно и  в любое время,  отказывая в аудиенции другим  министрам и
членам Государственного Совета.

     И  все-таки,   пожимая  руки  высокопоставленных  гостей,   барон  счел
обязательным для себя намекнуть на предельную усталость монарха  и острейшую
необходимость полноценного отдыха для августейшего семейства.

     -Да-да!-торопливо   заверил   его  Плеве.-Я  понимаю  и  постараюсь  не
обременять государя своей персоной...
     Кхм!

     А  Победоносцев  только  нахмурился  и  поджал   тонкие   губы,  вогнав
Фредерикса в оторопь.

     -  Что-то случилось, Константин Петрович?-невинно  поинтересовался  он,
кося глазом в сторону Плеве - может,
     одно у них дело?

     -  Россия  -  большая  страна,  -  проскрипел  тот,  - ив  ней,  барон,
непременно что-нибудь случается!

     Обменявшись  коротким  взглядом с Плеве,  Фредерикс  пожал плечами коли
раздельно докладывать,  пусть  будет  раздельно...  Проводив  министра двора
полупрезрительным взглядом, Победоносцев вяло поинтересовался:

     - Сдвинулось наше  с вами дело по бурханам, Вячеслав Константинович? Вы
ведь его будете докладывать государю.

     -  Более  того!  -  улыбнулся  Плеве.  -  Я  бы  почел  его  совершенно
поконченным, если бы не одно "но"...

     Закончить фразу министр не успел -  Фредерике торжественно объявил, что
государь не возражает выслушать фон Плеве. Победоносцев  резко отвернулся  к
окну -  такого еще не  случалось, чтобы поперек духовного император проложил
дорогу  суетному! Может, этот  старый  лис решил  доложить  только о  Плеве,
умолчав о нем, Победоносцеве?

     Барон  даже не смотрел в  сторону обер-прокурора, делая вид, что  занят
собственными  ногтями. Напрасно, милейший! Пока  солнце взойдет, роса  глаза
выест!

     "А  может, простить  Никандра Попова?-злорадно подумал Победоносцев.  -
Пока солдатня Плеве  будет себе  у  государя  медали  выпрашивать, я  своему
человеку звезду на рясу прикручу!"

     -Прелюбопытно!-улыбнулся  Николай  Александрович,  терпеливо   дослушав
доклад Плеве до конца.  - И что же вы намереваетесь делать  дальше  с  этими
бурханами, Вячеслав Константинович?

     - Главный из них  будет взят  на китайской территории в Урумчи, куда он
сбежал, хан Ойрот окружен  и заперт в горах... Далее мы намерены отдать суду
присяжных  всех  виновных,  особенно  строго  надобно  судить  Чалпанова как
колдуна и возмутителя умов тамошних калмыков!4

     Николай Александрович удивился:

     -  А что, разве в законах Российской Империи имеется подобная статья? И
что же она гласит?

     - Статья  938 "Уложения о  наказаниях" предусматривает каторжные работы
за колдовство или нечто ему подобное!

     - Прелюбопытно.

     Император  был  в  своем  любимом  полковничьем  мундире.  И вообще  он
выглядел сегодня каким-то домашним, даже  слегка неряшливым, не выспавшимся,
что  ли...  Но  Плеве знал,  что  это  впечатление  обманчиво  и  надо  быть
настороже.  Император  обладал  способностью  моментально  вскипать  гневом.
Потому  и надлежало говорить  с  ним утвердительно и  убежденно, избегая  по
возможности  междометий  и  сослагательного  наклонения,  не  говоря  уже  о
туманностях в рассуждениях, которые можно истолковать в каком угодно смысле.

     -  Я полагаю, Вячеслав Константинович, остальные  виновники мятежа тоже
будут вами словлены?

     - Всенепременно!-вытянулся Плеве.

     - Отчего же вы их не словили тотчас?

     Вопрос показался  Плеве опасным,  тем  более, что им с Лопухиным не был
учтен.  Очевидно, своим докладом  они заинтересовали императора больше,  чем
сами того хотели.

     - Горы, ваше императорское величество! Дикие места.

     - Да,  там горы,-кивнул Николай Александрович.  - Я  помню. Мне  как-то
писал об этом Булавас... А что  по этому делу  решает Константин Петрович? В
таком бунте вы не могли не держаться у его руки... Впрочем, я у  него про то
сам как-нибудь спрошу.

     Император  прошел  к  столу, что-то написал на  титуле, протянул бумаги
Плеве:

     -  Как  только  словите  всех бурханов, доложите  мне об этом повторно,
Вячеслав Константинович.

     - Благодарю, ваше императорское величество! Непременно.

     Плеве четко  повернулся  кругом  и  вышел,  аккуратно,  как  величайшую
драгоценность,  прикрыв  дверь  императорского  кабинета.  Только  здесь,  в
приемной,  он позволил  себе  приоткрыть папку  и  взглянуть  на  высочайшую
резолюцию.    На    титуле,   поверх   формулы   предназначения,    читалось
одно-единственное  слово,  выписанное  легко  и  свободно,  хорошо  читаемым
почерком: "Прелюбопытно".

     Поняв, что доклад министра  внутренних дел может встревожить государя и
явиться поводом,  чтобы отложить  каникулы, Победоносцев вернулся  в карету,
провожаемый недоуменным взглядом Фредерикса.

     "И  понесла  меня нелегкая вчера в Андреевский собор!  -  мрачно  думал
Константин Петрович, ломая пальцы тонких  рук, тронутых восковой  старческой
желтизной.  - Уж лучше бы  дома отлежался  с грелкой  на  боку!..  Неспроста
примета есть: послушаешь бесноватого  Иоанна  - три  дня всякое дело  из рук
валиться будет. Так оно и есть..."

     Рыкающий  бас  Иоанна   Крондштадского   до  сих   пор  стоял   в  ушах
Победоносцева,  заставляя   повторно   испытывать   то   стыдливо-испуганное
состояние души,  что пришлось пережить там,  под сводами уже два десятка лет
знаменитого на весь Петербург собора:

     - Вы, падшие в блевотину свою! Вы, мраком страстей и вожделений гнусных
опутанные! Вы, тенями бродящие, а не  скалою  стоящие над  мразью  смертной!
Снимите пелену с глаз своих бесовских и воззритесь, перестав быть  слепцами,
не вознесся Христос - на земле он! Зрит самолично и вершит суд свой на земле
каждодневно, и казни его, готовящиеся исподволь, совершающиеся ныне в тайных
казематах, и будущие казни, жаждущие греховных душ, страшнее огневых, серных
и смрадных валов ада!  Да вострепещет ваша душа,  властолюбием и златолюбием
испоганенная, ныне, присно и во веки веков!

     Орал  непотребно и все время тыкал длинным и твердым  перстом  своим  в
него, Победоносцева,  будто проткнуть  насквозь  хотел! После  проповеди  не
принял,  передав через  служку, что  ежели  господину  обер-прокурору угодно
душой оттаять, то пусть  его на исповедь коленопреклоненным со всеми в общий
ряд становится! Неслыханно и мерзко!.. А что  сделаешь ему? В ударе, скажет,
был - экстазом катарсисовым обуянный!.. Хорошо еще, если  до государя сие не
донесется...  А ну  как  доложит кто, да еще  и со  смаком? Для  того и ехал
поутру, опередить хотел шептунов альковных... Боров Плеве поперек лег!

     - Ничего, милейший... Будет и мой час!

     Этот час  наступил скоро  - пять дней спустя, в среду 15 июня, государь
принял Победоносцева, отказав всем. Догадка оказалась верной: наобещал Плеве
переловить  бурханов вскорости,  а  обманул!  Пришлось  государю все  самому
разъяснять.

     Понял тот, головой покачал:

     -  Из мухи слона вздумал  смастерить для меня? - и тут же нахмурился: -
Ну,  я ему  покажу,  как  со  мной подобные шутки  шутить!  Обаталил  все до
геройства! Попугать меня захотел?

     -  Медали решил  навешать своим  костоломам, - вздохнул  Победоносцев и
сделал скорбное лицо. - А за что? Один игумен Попов и заслужил ту медаль...

     Вот так и растер в пыль Плеве правдой одной, без красот, опираясь не на
старческую немощь  свою,  а на мудрость  живого ума и ангельское терпение...
Одно и плохо  в этой  победе -  все  теперь на себя взять  придется! А  как?
Поспелов в своем докладе пишет, что крещеным среди тех бурхановых помощников
оказался один всего, и тот пока не словлен... А Святейшему Синоду достанет и
строгого спроса с тех, кто, приняв  православие или послух, в мыслях своих к
тем  бурханам перекинулся!.. Об этой заботе  и депешу надлежит  дать  завтра
Поспелову в Томск. Пусть  его потрудится,  пусть списки тех  окаянных  иудин
готовит!

     Служка распахнул дверь и уставился на хозяина вопросительно.

     - Ты чего это, Алексей? - удивился тот. - Не признал, что ли?

     - Министра Плеве  убили  бомбисты на Измайловском проспекте! Только что
гонец был к вашей милости, просил поостеречься...

     Константин Петрович вздохнул и перекрестился:

     - Поспешила судьба. Поторопилась.

         Глава восьмая
     СОКРУШЕНЬЕ БОГОВ

     Хан Ойрот выводил свою  армию к урочищу Куяган, чтобы поставить там, на
левом  берегу реки, на ночевку. А  с  утра алыпов надо двинуть через горы на
Сарасу, а  оттуда - вниз, к югу,  на  Мыюту,  на Семинский  перевал. Главным
сейчас было - уйти из Ануйских лесов, гор и долин, где его батыры и алыпы не
только успели все по-скотски испоганить, но  и поднять против себя окрестное
население. А  там,  где  стреляет  каждый  пень и  камень, о  ночлеге думать
невозможно - любая из ночей может оказаться последней...

     Недавняя  грязная история  с  русскими  хуторами  уже  мало  беспокоила
Техтиека: люди забывчивы, забудут и  это. Казнив оставшихся друзей Чекурака,
пощадив только жадину Чумара за то, что единственный знал тайники, в которых
спрятано отобранное  у алыпов золото,  Техтиек решил,  что сделал достаточно
для вразумления остальных.  Но он чувствовал: люди, склонные к разбою, среди
его алыпов есть  И они охотно откликнутся  не на зов  даже,  на один  только
жест! Но были и  люди, подобные  Эжер-бею, умеющие постоять за  свою честь и
решительно встать на пути любому разбою.

     Такие люди  нужны  хану Ойроту, но  они смертельно опасны для Техтиека!
Как поступить?

     Подъехал Эжербей с группой своих  единомышленников.  Вежливо кашлянув в
кулак, чтобы  обратить внимание великого  хана на  свою скромную персону. Он
никогда  ничего  не  спрашивал  первым  и  никогда,  уезжая  или  уходя,  не
поворачивался к нему спиной, строго соблюдая древний алтайский этикет.

     - Ну, я слушаю тебя!

     -  Мы нашли на тропе  вот это,  великий хан. Эжербей  протянул Техтиеку
стрелу с  медным наконечником, обернутую в  красную тряпку.  Смутная тревога
закралась в душу:

     - Знак войны?

     - Да, великий хан. Но русские не знают этого обычая!

     - Кто же тогда объявил мне войну?

     - Разверните тряпку, великий хан. На ней нарисован знак неба!

     Руки Техтиека дрогнули. Значит, он не ушел от бурханов, как думал еще в
урочище Тоурак1?

     - Где вы нашли стрелу?

     - На тропе, что ведет нас в Сарасу.

     Значит, бурханы знают его маршрут? И если знают, то где-то на подходе к
Семинскому перевалу будут его ждать.

     Только  к  исходу  третьего дня  они  добрались  до  крохотной речушки,
летящей с высоких гор свирепо и стремительно, будто кто хлестал ее  изо всех
сил нагайкой, торопя неведомо куда.

     -  Хороша!-восхищенно  покрутил Чочуш головой и предложил именно  здесь
остановиться на  дневку,  чтобы  привести в  порядок одежду, сбрую,  оружие,
обрезать разбитые на камнях копыта коней.

     Дельмек и Пунцаг согласились. Начинались места,  где они в любую минуту
могли  наткнуться  на  людей Техтиека.  Надо  было  заранее подготовиться  к
встрече: ему теперь будет выгоднее просто убить их,  чем раскрывать объятия,
что-то  объяснять  или   вступать  с  ними  в  переговоры...  Но   случилось
непредвиденное:  прятаться   им  пришлось  не  от   самого  Техтиека  и  его
головорезов, а от их врагов и, значит, своих единомышленников!

     Уже  перейдя  вброд буйную речушку  и  поднимаясь  на  верховую  тропу,
ведущую к ущелью  Таурак, они лицом  к лицу  столкнулись  с  большой группой
угрюмых  кержаков-бородачей  с берданками за плечами  и с топорами в  руках,
чувствовавших себя в  Ануйских и Чергинских горах едва  ли не полновластными
хозяевами. Сдернув ружья с плеч, оттянули курки, заорали, не жалея глоток:

     - Стой