меть посудой.  И
вообще ступайте отсюда. (Катя уходит.)  Опять  улыбаешься.  Не нравится  мне
твоя улыбка - какую еще ложь приготовила ты, Анфиса? Ну-ка, взгляни на меня!
Глаза у тебя правдивее, чем рот. (Смотрит и слегка отодвигается назад.) Так,
так!  Ах,  сколько  в них ярости!  И  страдания. Ярости  и  страдания. Какое
странное  сочетание... Постой! (Схватываем руку Анфисы и наклоняется близко,
почти к самым глазам.)
     Анфиса (стараясь вырвать руку). Пусти!
     Федор Иванович. Нет!.. Я вспомнил, это  было в  лесу. Я придавил камнем
змею,  маленькую  ядовитую змейку.  Не  знаю, зачем,  из какого-то странного
любопытства, я лег на землю и приблизил свои глаза к ее глазам... Вот так.
     Анфиса. Пусти.
     Федор Иванович (удерживает). Вот так. И смотрел, и говорил с нею, а она
мне отвечала. Я, кажется, переломил ей спинной хребет.
     Анфиса. Спинной хребет!
     Федор Иванович. Да, да.  Спинной хребет. И она умирала... как ты. И она
хотела ужалить меня, но не  могла... как ты. А я шутил  с нею: посмотри, как
хорошо в лесу, как голубеет небо, как камни горячи. Посмотри, как я близко к
тебе, поцелуй меня ядом уст твоих - не можешь? (Нежно.) Ты умираешь, Анфиса?
     Анфиса (с трудом). Нет.
     Федор  Иванович. У  тебя переломлена спина. Ты  умираешь? В серый туман
уходят твои глаза... ты умираешь?
     Анфиса (выгибая шею). Разбей мне голову. Я умираю.
     Федор  Иванович (следуя  своими глазами за  ее, тихо и нежно). Нет.  Ты
ненавидишь меня, Анфиса? В твоих глазах загораются огни: зеленый, красный...
и  еще желтый...  это  безумие, Анфиса?  Ты умираешь, да? Тебе очень больно,
скажи! (Крепко сжимает руку Анфисы, и та вскрикивает от боли. Федор Иванович
слегка отталкивает ее и смеется. Входящему Розенталю.) Послушай,  Розенталь.
Я уговорил Анфису Павловну остаться у нас еще на один год. Ты рад?
     Розенталь.  Очень  рад. Только не перебивай, а  то  опять  забуду.  Да,
портсигара там нет, и папирос в шкапу нет...
     Федор Иванович. Портсигар у меня.
     Розенталь.  Понимаю,  просто  продолжал  дело при  закрытых  дверях. Но
погоди, не сбивай. (Садится и берет за руки Федора  Ивановича и Анфису.) Вот
что,  друзья мои,  -  какие у  вас  холодные руки!  -  я погибаю! Понимаешь:
увечные дела, доверительские деньги...
     Федор Иванович. Скверно! Быть тебе, Розенталь, в остроге.
     Розенталь (радостно).  Ага!  Я  и  говорю,  что погибаю.  И  вот  что я
придумал в мои бессонные ночи...
     Федор Иванович. Возьми у меня. Сколько рублей триста?
     Розенталь.  Двести.  Нет. Никогда.  Я беру  только у врагов. И  вот  вы
понимаете,  друзья  мои,  понимаете  теперь  эту  блестящую  мысль,  которая
лучезарным  светом  озарила  мои  бессонные  ночи. Кому я злейший враг,  кто
ненавидит меня  до родовых схваток в желудке? - Татаринов.  Ergo - у кого  я
должен взять взаймы?  - у Татаринова. Во-первых, - как  враг, он должен быть
великодушен, и именно по-человечески, с  открытой душою,  я обращаюсь к  его
великодушию; во-вторых,  - у этой вегетарианской  жилы  в  банке  на текущем
счету... ты знаешь, по ночам он ворует огурцы у соседей... Батюшки, кончили,
идут. (Тревожно.) Федя, как ты думаешь, голубчик, даст он?
     Входят   Александра  Павловна,  Ниночка,   гимназист   Петя,   какой-то
молоденький  адвокат, по  виду  помощник,  и Татаринов. Последний  широко  и
смущенно улыбается.
     Александра  Павловна.  Федя, Федя, поди, голубчик,  на минуту!  Батюшка
уезжает  - нужно проститься.  Как Алечка плакала,  она совсем  захлебнулась.
А-а, ты здесь, Анфиса? О тебе все папаша справлялся.
     Федор Иванович (весело уходя). Ну, идем, идем! Татаринов, да не сияй ты
так нестерпимо!
     Анфиса  медленно  выходит.  Ниночка  провожает  ее холодным  и  строгим
взглядом.
     Розенталь (вслед Анфисе). Шарлотта Кор-р-де!
     Ниночка (громко). Она была - убийцей?
     Татаринов (улыбаясь). Как это я, право? Ужасно странное ощущение.
     Ниночка. Но  вы понимаете, что вы теперь мой кум, что вы уже никогда не
можете на мне жениться...
     Татаринов  (все  так   же  улыбаясь).  Да  я  и  не  собирался...  Нет,
действительно, ужасно странное ощущение: оно такое маленькое.
     Петя. Вы держались молодцом, Иван Петрович.
     Адвокат.  Нужно отдать  справедливость:  вы  с  честью вышли из  крайне
затруднительного  положения.  Когда  вы хотели  взять  младенца за  ноги,  я
действительно несколько испугался.
     Татаринов. Ну вот, я и ног у него не видал.
     Розенталь (скромно). Это было обходное движение.
     Адвокат. Когда же, как прирожденный жонглер, вы с невероятной ловкостью
обернули  младенца  вокруг  пальца,  достали  его  откуда-то   из  жилетного
кармана...
     Ниночка (хохочет). Но ведь правда: он чуть не уронил его.
     Розенталь (серьезно).  Господа, господа, здесь  решительно  не над  чем
смеяться...  Господин Татаринов, могу ли я просить вас уделить мне несколько
минут для короткого... профессионального разговора?
     Татаринов (все еще улыбаясь, но строго).К вашим услугам.
     Отходят в сторону.
     Розенталь.  Господин Татаринов, я  знаю,  что вы мой враг и  ненавидите
меня до... крайности. И я знаю, что  другой на вашем  месте, менее дорожащий
интересами  гуманности, не  обладающий, так  сказать, широтою взгляда, - тот
просто послал  бы  меня  к  черту. Но  ваше великодушие,  именно, как врага,
обязывает  вас,  так сказать... Не дадите ли  вы  мне  двести двадцать  пять
рублей ровно на две недели? Раньше я, к сожалению, не  могу... Сегодня у нас
пятница...
     Татаринов. Четверг.
     Розенталь. Конечно, четверг. Так вот...
     Татаринов. Нет.
     Розенталь (с крайним удивлением). Но почему же?
     Входят старики Аносовы и двое-трое гостей.
     Аносов. Ну, слава Тебе Господи. И перекрести, и проводили,  и никого не
обидели. Кум-то где же? Ну и кум!
     Розенталь. Но почему же?
     Татаринов. Нет.
     Розенталь. Вот странно... а я думал, ей-Богу, думал, что дадите.
     Татаринов. Нет.
     Аносов  (подходит и  треплет Татаринова  по плечу,  отчего у последнего
появляется  широкая улыбка). Ну, куманек дорогой - выпьем за новорожденного.
Только в другой раз не хватай ты  так новорожденного,  будто голодная собака
кость. Дело его маленькое, и бери ты его спрохвала.
     В столовую  входят  последние гости, приглашенные на  крестины, - всего
гостей помимо родственников человек  десять - и с ними Федор Иванович, очень
возбужденный. Он  часто и очень  громко  смеется; потом  замолкает и  молчит
глубоко, пока  чья-нибудь шутка или вопрос снова  не вызовет в нем  припадка
неестественной и даже злобной веселости.
     Федор Иванович. Господа, прошу за стол! Впрочем, одну минуту  терпения,
я и  позабыл: хозяйка и  извиняется -  она кормит девочку  и  сейчас придет.
Розенталь, выпьем мы с тобой сегодня или нет, как ты думаешь?
     Розенталь  (мрачно). Я  думаю,  что  выпьем.  (Тихо.) Наотрез  отказал,
подлец. Ну и враги у меня!
     Федор Иванович. Где Ниночка? Я хочу сидеть с нею. Отказал, ты говоришь?
(Внимательно смотрит  на  Розенталя.)  А  знаешь,  голубчик, я только сейчас
почувствовал это:  ты  напрасно  беспокоишься  -  к  тебе необычайно  пойдет
арестантский халат.
     Розенталь (обиженно). Ну вот еще - какие глупости!
     Федор  Иванович (злобно  настаивая). Нет, серьезно. (Поворачивает его и
смеется.) Удивительно пойдет; как я  раньше этого не заметил! Иван Петрович,
знаешь, какое открытие я совершил: к Розенталю удивительно идет...
     Розенталь (громко).  Федор Иванович, послушай.  (Умоляя.) Ну,  зачем ты
кричишь?  Ты это говоришь  по дружбе, а  они могут  воспользоваться в  своих
интересах. Ты знаешь, сколько у меня врагов...
     Татаринов (подходя). Ты звал меня, Федор Иванович?
     Федор Иванович (удивленно вглядывается  в него и вдруг хохочет). Но это
же изумительно, голубчик ты мой, Иван Петрович, ведь если  тебя одеть в этот
костюм, так, ей-Богу, будет казаться, что ты так в нем родился.
     Татаринов. Какой костюм? Я и в этом себя достаточно хорошо  чувствую, а
вот как ты, Федор, не знаю,
     Розенталь (удовлетворенно). Ловко! Это, брат Федор Иванович, намек, что
значок-то у тебя... держится не крепко!
     В дверях  движение. Ниночка  и  Анфиса,  поддерживая с двух сторон  под
руки, ведут бабушку.  Старуха  одета  парадно;  идет очень  медленно,  но  в
слабость ее почему-то не верится, как и в ее глухоту.
     Федор Иванович (испуганно). Что это? Зачем это? Зачем ее привели?
     Веселые  голоса. А, бабушка!  Смотрите - бабушка! Боже мой, до  чего же
она стара!
     Аносов. Вот так удивила старушка!  А вид имела, будто на  веки вечные к
креслу привинчена.
     Федор Иванович. Зачем ее привели?  Что это за нелепость?  Ниночка, поди
сюда.
     Ниночка. Сейчас, дядя.
     Старушку усаживают на  почетное место на конце стола. Места  за  столом
еще не заняты, и старуха некоторое время сидит одна; и на мгновение кажется,
что  все, кого  она  знала, кого  любила, ненавидела  и  пережила,  бесшумно
занимают пустые места и вступают с ней в беседу.
     Ниночка  (подходя).  Ты  что,  дядя Федя? (С беспокойством.)  Отчего ты
такой хмурый: тебе нездоровится?
     Федор Иванович. Зачем вы привели ее сюда? Я же говорил, чтобы ее никуда
не смели пускать из ее комнаты!
     Ниночка (удивленно). Ты про бабушку? Ну,  что ты, дядя Федя, ты никогда
этого не говорил.
     Федор Иванович. А Анфиса?
     Ниночка. Что Анфиса? Анфиса и сказала, что бабушку нужно привести сюда,
что это необходимо. И Саша тоже сказала - я тебя не понимаю.
     Федор Иванович (насмешливо). А ты?
     Ниночка  (робко). За что ты сердишься, дядя  Федя? Ведь и на Верочкиных
крестинах бабушка тоже приходила и сидела с нами целый вечер.
     Федор  Иванович  (недоверчиво).  Разве?  Может  быть.  Я  и  позабыл. А
все-таки, Нина, от тебя этого я не ожидал. Впрочем... (Смеется.) Господа, за
стол.  Хозяйка сейчас  придет.  И нельзя  же  старушку оставлять одну  среди
пустых  стульев,  на  которых  может  усесться...  черт  знает  кто.  Скорее
занимайте места. Нина, ты со мною  сядешь. (Тревожно заглядывая ей в глаза.)
Ты мой друг, Нина?
     Ниночка (пугаясь и почти плача). Что с тобой? Конечно, я твой друг.
     Федор Иванович. Вздор!.. У меня нет друзей!.. Папаша, пожалуйте, что же
вы? Татаринов, ты со мною!
     Розенталь. А я с вами, Анфиса Павловна. Вашу руку! Вы слыхали: отказал,
подлец, наотрез. Что это вы такая мрачная?
     Анфиса (улыбаясь). Нет, я веселая.
     Розенталь. Ну, и слава Богу. Федька зол, как черт, и я...
     Все  весело рассаживаются. Анфиса с Розенталем  садятся  почти напротив
Федора Ивановича.
     Шум. Входит  Александра Павловна. Ее радостно приветствуют,  пьют за ее
здоровье.
     Федор Иванович. А мы опять с тобой, Анфиса, Ты снова улыбаешься.
     Анфиса. Да, опять с тобой. Я люблю смотреть на тебя,  когда ты весел...
как сегодня.
     Федор Иванович. Это ты привела старуху?
     Взрыв смеха покрывает его дальнейшие слова.
     Розенталь (лакею). Алексей, помнишь Шато-Флери?
     Лакей. Как же-с!
     Розенталь. Помнишь, как мы там... а?
     Татаринов. Александра Павловна, надо мною все смеются. Это ваша вина.
     Александра Павловна (улыбаясь слабо). Вы были очаровательны.
     Аносов. А это не порядок, дочка: тебе нынче следовало бы рядом с  мужем
посидеть. Конечно, дело твое хозяйское...
     Александра Павловна. Там занято.
     Татаринов  и  Ниночка  делают  нерешительные попытки уступить  ей  свое
место.
     Федор Иванович.  Ни с места. Ей и там  хорошо, - верно,  Саша?  Анфиса,
твое здоровье! Господа! Позвольте вам предложить  выпить за  здоровье  моего
лучшего и самого верного друга... Анфисы Павловны.
     Все  пьют,  чокаются с  Анфисой, но  с некоторым холодом  и недоверием.
Анфиса  очень  серьезно поднимает бокал и только раз  слегка улыбается - это
когда Ниночка  резко, с нескрываемой  враждой отдергивает  свою рюмку. Федор
Иванович замечает это, пренебрежительно треплет Ниночку по плечу, смеется.
     Татаринов.  Хотя я с удовольствием  выпил за  здоровье Анфисы Павловны,
которую высоко ценю и уважаю, но я хотел бы предложить более соответствующий
случаи тост. Господа!..
     Розенталь.  Федя, Федор Иванович, что же  это такое?  Я еще и рюмки как
следует не выпил, а господин Татаринов  затягивает уже  речь. Конечно, когда
красноречие рвется наружу...
     Федор Иванович. Верно. Потерпи немного,  Иван Петрович,  и собери силы.
Ты что это, содовую пьешь? Знаешь,  в этом есть что-то такое отвратительное,
что лучше бы ты пил человеческую кровь.
     Татаринов. Скажи, пожалуйста, какой... Нерон.
     Смех.
     Петя (слегка выпивший). Какой великий артист погибает!
     Розенталь (с пафосом).  Федя,  нужно уважать чужие убеждения.  Господин
Татаринов - вегетарианец. (Нагло хохочет.)
     Петя. Вегетарианство - лицемерие! За ваше здоровье Нина Павловна!
     Татаринов  (возмущенно). Федор Иванович,  если вы  не уважаете  законов
гостеприимства, то...
     Федор  Иванович (брезгливо).  Оставь!  Я  же  знаю,  что  ты  мученик и
постоянно страдаешь расстройством желудка, но убеждений не продаешь.
     Розенталь. Вот еще! Да я и  копейки не дам за такие убеждения.  Куда их
потом девать, их моль съест.
     Федор Иванович. Береги  носовой платок, Анфиса. Розенталь, правда,  что
на твоих платках разные метки?
     Анфиса (презрительно). Не обращайте внимания,  Андрей  Иванович,  это -
шутка.
     Розенталь. И очень глупая. Ваше здоровье!
     Аносова. А ты уж третью рюмку пьешь, старик. Эка разгулялся!
     Аносов. И четвертую выпью. Феденька,  слышишь, а мы с тобой поровнялись
теперь: у меня три дочки и у тебя три. Скажи, какая...
     Розенталь. Игра природы!
     Аносов. Ну, игра не игра, на все Божья воля, господин Розенталь. Только
вот в чем теперь недоумение: какие дочери будут лучше - твои или мои?
     Федор Иванович  (с явной  насмешкой). Ваши, несомненно,  лучше.  Одна -
красавица. Не смущайся, Саша, ведь это же правда. Другая  (смотрит на Анфису
Павловну), другая...  красавицей  я бы  ее  не  назвал  - ты не  обижаешься,
Анфиса? - другая... умна, тверда, правдива.
     Анфиса. Не довольно ли, Федор Иванович?
     Федор Иванович. Нет, еще не довольно, Анфиса Павловна,
     Аносова.  Довольно, довольно.  Ты такое,  Феденька,  говоришь,  что при
посторонних даже неловко. Похвалил, ну  и будет.  А то уж и нам,  родителям,
некуда глаз девать.
     Татаринов. Кстати, господа, раз зашла речь о  детях. (Встает.) Господа!
Сегодня я  имел  честь  в качестве духовного  отца  держать на  своих  руках
маленькое существо, которое было девочкой...
     Розенталь. Я думаю, и осталось.
     Татаринов.  Господа!  Может  быть,  я действительно был  плохой  кум  и
скверно держал  младенца,  но,  ей-Богу,  поверьте мне:  я  чувствовал такой
трепет,  что мог  бы  и совсем  его уронить. Ей-Богу! Я  думал,  вот  сейчас
прижимаю  я к моему фраку маленькую  девочку, такую  маленькую, что  даже  и
тяжести она  имеет, - а  что  будет с нею, когда она вырастет? И так грустно
мне  стало,  ей-Богу! Вот  сейчас  крестят,  приобщают  ее  как бы к некоему
великому движению человеческой совести, а вырастет она, и станут ее обижать.
И кто же?  Мы,  те самые мужчины, которые ее крестили и, стало быть, куда-то
душу ее звали.
     Насмешливые аплодисменты.
     Аносова. Верно, батюшка, - обижают.
     Аносов. Ну, уж ты-то молчи! Подумаешь, обиженная!
     Федор Иванович. А ведь  это, Иван Петрович, действительно идея: девочек
крестить не надо.
     Татаринов. Да я не о том, ты неверно меня понял.
     Федор Иванович. Нет, это ты сам не понял, что ты сказал.
     Розенталь. Это у него часто бывает.
     Федор Иванович.  Оставь шутовство, Розенталь! Ты именно  это и  сказал;
это и есть смысл всей твоей великолепной речи: девочек крестить не надо.
     Аносова.  Скажи,  какая  немилость.  Что  ж мы, насекомые,  что ли?  Да
насекомую и ту...
     Федор  Иванович. Если  мы, мужчины,  бываем скотами, то мы же  бываем и
людьми и творим Бога. А у женщин нет Бога, и  все женщины, плохие и хорошие,
если кому угодно допускать это различие, - я его не знаю, -  все женщины вне
религии. И крестить женщину - бессмыслица, злая шутка над нею же самой!
     Голоса (возмущенно). Неправда! Какой вздор! А мученицы?
     Адвокат. За Магометом первая пошла его жена.
     Аносова. Ну, за Мухаметом, тоже сказать. Один другого лучше!
     Петя. Ренан говорит, что женщины создали Христа.
     Федор  Иванович.  Вздор! В  христианстве, как и  во  всем,  они  выели,
выгрызли  его  идеалистическое   ядро  и   оставили  только   скорлупу.   Не
обманывайтесь,  господа. В самом христианстве женщины остались  язычницами и
останутся ими навсегда.
     Адвокат. Язычество тоже религия.
     Ниночка. А мученицы, дядя? Ведь это неправда, они умирали за Христа.
     Федор  Иванович. Но не  за христианство. Все это Ложь,  Ниночка. Анфиса
(бледнея). Вы распинаете женщину, Федор Иванович.
     Федор Иванович.  А  сами  висим по  бокам, как  разбойники,  не так ли?
Справедливое распределение  ролей! Господа,  послушайте, какую  трогательную
картину изобразила нам Анфиса Павловна...
     Голоса. Довольно! Довольно!
     Анфиса. Я прошу вас не касаться меня, Федор Иванович. Это плоско!
     Голос Анфисы настолько резок, что все смолкают.
     Федор Иванович. Что вы изволили сказать, Анфиса Павловна?
     Анфиса. Я говорю, чтобы вы не смели касаться меня, Федор Иванович.
     Федор Иванович (разваливаясь). А если посмею и коснусь?
     Анфиса. То... вот вам.  (Бросает  рюмку в  лицо  Костомарову.)  Подлец!
Подлец! Подлец!
     Смятение. Многие  выскакивают из-за стола. Только  бабушка неподвижна и
по виду совершенно безучастна.
     Федор Иванович (медленно вставая и салфеткой лицо). Вы с ума сошли.

     "Аносова. Ай, батюшки, что же это такое!" Аносов (кричит). Да ты что же
это в самом деле, а? Ты с ума сошла? Тебе шутки шутят, а ты...
     Анфиса (топая ногой). Молчите, папаша!
     Александра Павловна. Оставьте, не трогайте ее.
     Аносов.  Нет,  не   оставлю!   Ей   шутки  шутят.   Вон,   вон  отсюда,
неблагодарная! Ей приют дали, приютили ее...
     Анфиса.  Ах,  да замолчите же, панаша!  Разве  вы не знаете... Господи,
ведь  это же все знают, что я любовница, любовница вот  этого. Любовница,  и
женщина, хуже уличной девки... вот, вот я...

     "Катя роняет тарелку и с громким плачем убегает."
     "Александра Павловна  (кричит).  Это неправда! Она лжет, мерзавка!  Это
она  хотела,  Федор  Иванович,  Федор  Иванович..." Смятение  растет. Старик
Аносов ничего не понимает, задыхается, голова его дрожит.
     Аносов. Чья  любовница? Нет, ты прямо скажи! Ах,  ты! Федька, заткни ей
рот.
     Аносова (плачет). Жена она тебе или нет?
     Анфиса. Его спросите! Ах, бесчестный же ты человек!
     Федор Иванович. Ну да, это  правда. Перестаньте папаша! (К  Анфисе.)  А
ты... уходи вон.
     Анфиса. Я? Отсюда? Это мне ты говоришь, ты, бесчестный человек? Нет, ты
уходи вон. Это мой дом. Я слезами  купила его, я горькой мукой его купила. Я
кровь  тут пролила. Это мой дом! Я плакать здесь останусь. Я на колени стану
перед сестрой, перед всеми, кто презирает меня, кто ненавидит. Ах, убейте же
вы меня. Я больше не могу. Саша, Саша...
     Александра Павловна. Вон отсюда. Проклятая!
     Ниночка. Вели ей замолчать, дядя Федя.
     Федор Иванович (не  глядя, отстраняет Ниночку, смотрит на Анфису).  Так
вот ты как? Ну, ну! Не мешай, Нина.
     Аносов (неразборчиво). Дожил. Дожил...  каждую копейку... Федька же ты,
Федька!..
     Розенталь  (сует  Анфисе  стакан с  водой).  Водички,  водички,  Анфиса
Павловна. Это ничего, ну их к черту.
     Анфиса. Саша... Саша...  Ах, ну что  такое я, ну что такое я? (Разводит
руками.) Господа, раздавленная змея. Спину ей переломили, она умирает, да. А
вот, а вот вы на  него посмотрите! Ведь  он же эту девчонку, эту