Аньци Минь

КРАСНАЯ АЗАЛИЯ
Жизнь и любовь в Китае

Перевод с английского ИЛЬИ СМИРНОВА

   Китаянка Аньци Минь - писательница американская.  Свою  первую  по-
весть "Красная Азалия" она написала вскоре после переезда в США на но-
вом для нее,  английском языке.  И - несмотря на всю рискованность по-
добного  дебюта - добилась безусловного успеха.  Книга попала в списки
бестселлеров, выдержала несколько переизданий. Читатели простили начи-
нающему  автору некоторые стилистические погрешности и шероховатости -
настолько их увлекла история девушки,  чье взросление пришлось на годы
китайской "культурной революции". Школа, отряд хунвэйбинов, военизиро-
ванный трудовой лагерь при госхозе, а потом внезапная, почти сказочная
перемена судьбы,  главная роль в фильме "Красная Азалия",  за съемками
которого пристально наблюдает сама товарищ Цзян Цин, жена Председателя
Мао.
   "Красная Азалия" - повесть автобиографическая, построенная на доку-
ментальном материале, хотя (может быть, неосознанно) Аньци Минь следу-
ет старинной китайской традиции беллетризованных биографий,  в которых
реальные факты словно бы расцвечиваются явно художественными деталями.
В то же время Аньци Минь (и тут уже совершенно осознанно) ориентирует-
ся на вкусы западной аудитории,  старается в какой-то мере "облегчить"
ей  восприятие  материала.  Это выразилось,  например,  в попытке дать
большинство китайских имен в переводе на английский.
   Мы предлагаем нашим читателям первые три части книги.
   Любовь поистине всемогуща,  она заставляет забыть обо всем,  даже о
революции.  Жажда борьбы,  разрушения сменяется стремлением к покою, к
житейским радостям. Партия знает, что влюбленные уже не принадлежат ей
целиком, и потому партийные вожди так страшатся любви.
   Аньци Минь
   Чикаго, 1993
   Часть I
   Я взросла на трудах Мао и операх его супруги,  товарища Цзян Цин. В
начальной школе я стала командиром отряда детей-хунвэйбинов.  Это слу-
чилось во время Великой пролетарской культурной революции, и тогда мо-
им цветом был красный. Родители жили, по свидетельству соседей, словно
два голубка,  - в полном согласии. Отец преподавал технический рисунок
в Шанхайском текстильном институте, но истинной его страстью была аст-
рономия. Мать учительствовала в одной из средних школ Шанхая. Она учи-
ла тому, что поручала ей партия, полгода по-китайски, полгода по-русс-
ки.  Как и все вокруг, родители верили в Мао и в коммунизм. Их четверо
детей были погодками.  Я родилась в 1957-м. Жили мы в центре, на Южной
Цветущей улице, в двухэтажном доме на две семьи. Эти полдома достались
нам после смерти деда, умершего от туберкулеза незадолго до моего рож-
дения.
   Лет с пяти я почувствовала себя взрослой. В этом не было ничего не-
обычного.  Все мои приятели таскали на спине своих малолетних сестер и
братьев, которые развлекали себя сами, пока мы играли в прятки. На мне
лежали многочисленные домашние обязанности, ведь родители, как и роди-
тели моих друзей, целыми днями работали. Сестричек и братика я называ-
ла своими детьми - и вправду, сама еще детсадовка, я уже водила их и в
ясли,  и в садик. Мне было шесть лет, сестренке Бутончику - пять, дру-
гой,  Жемчужине,  - четыре,  а брату,  названному Звездолетом, - всего
три.  Родители подбирали нам имена с разбором. Они и звучали несколько
причудливо в сравнении с обычными у наших соседских сверстников  Крас-
ногвардейцами,  Свободами, Революциями. Попадались Большой Скачок, Ве-
ликий Поход,  Красная Звезда, Новый Китай, Дорога России, Отпор Соеди-
ненным  Штатам,  Патриот-Предвестник,  Образцовый Красный Боец - много
разного в том же духе.  Но мои родители жили своим умом.  Поначалу они
нарекли меня Линьшуань - Солнце, Встающее из-за Горы. Но от этого име-
ни пришлось отказаться: единственным солнцем был Мао. Поразмыслив, они
остановились на Аньци,  Яшма Мира, к тому же "аньци" по-китайски имеет
еще и значение "ангел".  Под этим именем меня и записали. Поблагозвуч-
нее  нарекли и сестренок:  Бутончик и Жемчужина.  Брату подыскали имя,
во-первых, отвечавшее пристрастию моего отца к астрономии, а во-вторых
- призыву Мао осуществить в скором времени полет в космос.
   Мне казалось,  что родители заняты на службе чем-то необычайно важ-
ным, прямо-таки мир спасают. Каждый вечер я забирала сестер и брата из
сада  и  яслей,  волокла их домой,  выдерживая подчас целые сражения с
сорванцами из нашего квартала.  Что ни день мне наставляли  синяк  или
расквашивали нос в кровь. Впрочем, это меня мало задевало. Главное, не
показать моим детишкам,  как я трушу,  переходя оживленные улицы или в
темных  сумрачных  аллеях.  Дети должны были видеть во мне образец му-
жества.  Устроив их играть в гостиной,  я принималась за растапливание
плиты - пора было готовить обед.  На растопку уходила пропасть времени
- я никак не могла взять в толк, что дерево и уголь горят, только ког-
да есть тяга.  Мучаясь с плитой,  я громко скандировала цитаты из Мао.
Однажды,  отчаявшись, бросила безуспешные попытки и заигралась с сест-
рами.  Хорошо,  ребята крикнули мне с улицы,  что из нашего окна валит
дым.  Такое случалось трижды.  Своих детей я старалась  уложить  спать
засветло.  Во  сне малыши нередко сучили ногами,  раздирая наши ветхие
одеяла, вскоре превратившиеся в лохмотья. Когда дом затихал, я устраи-
валась  на  подоконнике  и следила за подъездом,  дожидаясь родителей.
Темнело небо, в вышине сияла Венера, и я засыпала прямо на окне.
   В 1967-м,  когда мне было десять лет,  мы переехали.  Соседи  снизу
просто замучили нас попреками:  как,  мол,  так, вас шестеро в четырех
комнатах,  а мы,  вдесятером,  ютимся в одной?!  Где же  революционная
справедливость?! Они являлись к нам с ночными горшками и опорожняли их
прямо на одеяла.  Какая там полиция!  Полицейский участок как ревизио-
нистское учреждение был сметен революцией. Хунвэйбины сами начали гра-
бить дома. И никто не отозвался на наши призывы о помощи. Другие сосе-
ди молча наблюдали. А нижние продолжали донимать нас. Что ни ночь при-
ходилось очищать постели от их дерьма,  покорно проглатывать унижения.
Они совсем распоясались.  Когда родителей не было дома,  стращали нас,
детей.  Говорили, что у них дочь психическая и они, мол, за нее не от-
вечают,  а  та раз явилась ко мне с остро отточенным топором,  угрожая
разрубить мою голову пополам,  точно это арбуз.  И еще спрашивала, как
мне это понравится! Я велела ей подождать, мол, обмозговать надо, пон-
равится или нет,  а сама сгребла детей и весь день просидела вместе  с
ними, запершись в уборной.
   Однажды психическая напала на мою мать, когда та возвращалась с ра-
боты.  Я видела, как они боролись на лестнице. Потом мать упала, а су-
масшедшая  пыталась  пырнуть  ее ножницами.  Со мной что-то произошло:
стояла рядом,  смотрела, как кровь струится по маминому лицу, силилась
закричать, но пропал голос. А эта психопатка сбежала по лестнице, нес-
колько раз саданула сама себя ножницами, выскочила на улицу, где стол-
пились  зеваки,  и,  высоко подняв окровавленные руки,  дико завопила:
"Люди,  на меня,  работягу, напала буржуазная дрянь, интеллигентка, да
это ж политическое убийство!" Тут вся ее родня высыпала.  И тоже давай
вопить: "Заплатим кровавый долг, кровь за кровь!"
   И тогда отец сказал,  что нужно переезжать.  Скрыться.  Он  написал
объявления об обмене: что у нас за квартира, какая требуется. Объявле-
ния налепил на придорожных деревьях.  А назавтра к  подъезду  подкатил
грузовик, полный домашнего скарба. Из кузова спрыгнули пятеро и заяви-
ли, что приехали по обмену. Отец попытался возразить, что мы еще ниче-
го не решили,  но те уверяли: "Наша квартира будет вам в самый раз". -
"Но мы ведь ее даже не видели",  - урезонивал их отец. "Так посмотрите
сейчас,  вам  понравится".  - "Сколько же там комнат?" - "Три,  полный
ажур,  шанхайская норма". - "А вам известно, что под нами живет сумас-
шедшая?" - вмешалась моя мать.  Приезжие равнодушно отмахнулись. Сооб-
щили,  что они,  отец и сыновья, - рабочие Шанхайского сталелитейного.
Сыновьям пора жениться,  нужна жилплощадь да поскорее. "Дайте хоть по-
думать", - взмолился отец. "Ладно, - согласились обменщики, - думайте,
мы подождем в машине". - "Но это невозможно!" - "Перебьемся!" - утеши-
ли его. Мои родители решили взглянуть на этот дом на улице Шаньси.
   Мне велено было посторожить в  их  отсутствие  квартиру.  Занявшись
чем-то по дому,  я вдруг заметила:  приезжие сгружают свои вещи, потом
они начали двигать нашу мебель, а на мои слова, что родители, мол, еще
не вернулись,  уверили, будто просто хотят нам переезд облегчить, ведь
у них грузовик. "Где вы потом отыщете машину? Уж не на руках ли вы со-
бираетесь  перетаскать всю эту пропасть вещей!" Родители,  вернувшись,
обнаружили большую часть нашей мебели в кузове.  "Но мы против, - ска-
зала моя мать,  - насильно мы не переедем". - "Нам, рабочим, ваши умс-
твования ни к чему. Вы дали объявление, мы приехали с отличным предло-
жением. Нынче воскресенье, наш единственный выходной. Нечего нам голо-
ву морочить. Мы уже припугнули эту вашу психическую, когда она нас ду-
рить вздумала.  Оказалась нормальной,  просто ее семья на ваши комнаты
зарится".
   Отец отвел нас всех в сторонку. "Мы должны уехать. Собирайтесь, не-
когда рассуждать о справедливости". Так мы перебрались на улицу Шаньси
в район Сюхуэй.  Дома здесь стояли рядами. На нашем этаже в двух жилых
комнатах разместилось три семьи, сортир общий. Нам досталась комната с
окнами по фасаду,  кухня и лоджия.  В комнате с окнами во двор ютилось
семейство в пять человек.  Их плита была прямо возле уборной.  Мне это
жутко не нравилось: только, бывало, приспичит, как они готовку затева-
ют.  Третьи соседи по этажу, самые тихие, занимали вторую лоджию. "Ну,
давайте устраиваться,  - сказал отец.  - Подумать,  так могло  и  хуже
обернуться,  поубивали бы за милую душу.  Здесь, похоже, хоть безопас-
но".  Что правда,  то правда.  Мы разом приободрились.  Над нами  жила
большая семья - аж шестеро детей. Одна из девочек - моих лет, по имени
Подсолнух.  Но дома все звали ее Гробик - худющая,  чисто скелет.  Она
предложила мне ежевечерне,  после ужина, участвовать в их семейном се-
минаре по изучению идей Мао. Я сказала, что должна спросить разрешения
у отца.  Отец запретил. Мол, ему не нужна домашняя революция. Меня это
удивило.  Целую ночь я размышляла,  не контрреволюционер ли мой отец и
не  следует  ли мне сообщить куда надо.  Гробик была разочарована моим
отказом.  Она вернулась к себе наверх, и до меня донеслись голоса, за-
певшие:  "Алеет Восток, солнце встает, Мао Цзэдун ведет нас вперед..."
Я была в восторге,  мне так хотелось,  чтобы и у нас происходило нечто
похожее.
   Мы с сестрами спали в лоджии,  брат на кухне.  Мать страшно скучала
по нашему старому дому.  Она скучала по нашему  собственному  сортиру.
Помню,  как  в  понедельник,  назавтра после переезда,  меня разбудила
громкая трель электрического звонка.  Я выглянула в  окно.  Оказалось,
наши нижние соседи - владельцы скобяной мастерской.  Едва в 7.30 проз-
вонил звонок, как толпа женщин рванула в дверь, кружа, словно пчелиный
рой.  Часть из них трудилась в комнатах, часть - под навесом на заднем
дворе.  Было их сотни две, все больше бывшие домохозяйки, необразован-
ные, но рукастые. Целый день они что-то паяли-лудили. Завтрак приноси-
ли с собой и ели прямо во дворе.  Мне из окна хорошо было  видно,  что
питаются они,  в основном,  соленой рыбой и соевым творогом. Некоторым
выдавали талоны на молоко,  производство считалось вредным,  в  припое
содержались  какие-то яды.  Порой ядовитые испарения достигали и наших
комнат.
   Женщины обожали сплетничать,  задирать друг друга и  петь  арии  из
опер Цзян Цин, супруги Председателя Мао. Соседи почему-то считали, что
большие баталии случаются в мастерской по понедельникам,  четвергам  и
пятницам.  Мелкие ссоры - по вторникам,  средам и субботам.  Каждая из
нижних комнат была оборудована радиотрансляцией.  После полудня  голос
читал работы Мао, статьи из газеты "Женьминь жибао" и журнала "Хунци".
Когда в 15.30 мы возвращались из  школы,  передавали  производственную
гимнастику. Женщины строились на заднем дворе и десять минут выполняли
упражнения.  Часто мы с сестрами и братом наблюдали за ними,  устроив-
шись на подоконнике. Постепенно мы узнали их шуточные прозвища: в каж-
дом содержался намек на парней-ухажеров - одного или даже двух.  Смысл
прозвищ от меня ускользал,  но постепенно во мне укрепилась мысль, что
родиться девчонкой - громадное несчастье. Работа в мастерской кипела в
три смены.  Станок не выключали ни днем,  ни ночью. Отец очень страдал
от шума.  Не мог спать.  Даже ходил вниз объясняться,  но  без  толку.
"Женщин нужно обеспечить работой, - заявил хозяин. - Таково требование
революции".
   Мы, дети,  часто ходили смотреть,  как работницы делают  проволоку.
Иногда они разрешали нам потереть ее наждаком, и мы радовались. Женщи-
ны говорили,  что проволоку пароходами отправляют во Вьетнам. "Так что
наше  производство  - секретное!" Правительство наградило их почетными
грамотами.  Самую большую повесили в рамке на стену.  Там  говорилось:
"Честь и слава скобяной мастерской Ули!"
   Я ходила в начальную школу "Великое счастье".  Это примерно в шести
кварталах от дома.  Новые одноклассники потешались надо  мной,  вернее
над всегдашней моей курткой в сплошных прорехах. Я надевала ее в любое
время года. Она досталась мне в числе прочего от моей двоюродной сест-
ры.  Бутончик носила вещи, из которых вырастала я, только латались ру-
кава и ворот.  Потом наступал черед Жемчужины.  Заплат становилось еще
больше.  Она старалась быть поаккуратнее,  но вещи безнадежно ветшали.
Жемчужина знала, что на очереди Звездолет. Ему и вовсе перепадали лох-
мотья. Его дразнили Блохастым. Почему-то я чувствовала себя виноватой.
   Соседские дети с нами не дружили.  Часто задевали нас,  дразнили то
Блохастыми,  то Помойкой.  Отец говорил,  что ему не по карману купить
нам новую одежду только для того, чтобы нас уважали. "Учитесь хорошо и
вас зауважают, - твердил он. - Плохие дети могут отнять у вас школьные
сумки,  но не способности". Я воспользовалась отцовскими наставлениями
и преуспела. Меня приняли в отряд детей-хунвэйбинов, а вскоре за успе-
хи  в  учебе назначили командиром.  Во мне проснулся вожак.  Сказалась
ранняя практика в семье. В те годы главным было - учиться революции. В
отряде нас учили разрушать,  учили боготворить. Хунвэйбины выпрыгивали
из окон,  дабы доказать свою приверженность Мао. Считалось, физическая
смерть - ничто,  легче легчайшей пушинки. Вот если отдать жизнь за на-
род, такая смерть даже гору перевесит.
   Мои родители никогда не говорили дома о политике. Никогда не обсуж-
далась и работа,  которой они были принуждены заниматься.  К 1971 году
отец больше не преподавал в институте - его направили в типографию по-
мощником секретаря.  Хотя у матери был университетский диплом, она те-
перь трудилась на обувной фабрике.  "Нужно слиться с рабочим  классом,
это политическая необходимость", - сказал ее начальник. Партия назвала
это "программой переподготовки".  Новая работа родителям не нравилась,
но при нас они помалкивали, всякая критика могла повредить нам в буду-
щем.
   Мать плохо подходила к новой роли.  Ее коллеги говорили,  что она в
политике - недотепа.  Однажды,  когда в школе ей поручили написать ло-
зунг "Многие лета Председателю Мао",  она ухитрилась спутать иероглифы
так, что получилось "Малые лета Председателю Мао". "Это была катастро-
фа",  - рассказывала она. У матери в тот день побаливала голова, и она
плохо соображала,  что пишет.  Ей не дали отдохнуть, хотя у нее подня-
лось давление.  "А Председателя Мао я всегда любила",  -  уверяла  она
позднее.  Ее подвергли критике на еженедельном политсобрании, где обя-
заны были присутствовать все жители района.  Утверждали, будто она ле-
леяла преступные замыслы. Мать как преступница должна была понести на-
казание. Она не знала, чем оправдаться. Не знала, что предпринять.
   Я набросала для нее тезисы выступления  с  самокритикой.  Мне  было
двенадцать лет.  Я использовала самые известные цитаты из Мао. Предсе-
датель учит нас: "Нужно дать человеку возможность исправить свою ошиб-
ку",  " Только так можно воспитать настоящего коммуниста",  "Не всякий
оступившийся - преступник",  "Преступно не дать  оступившемуся  испра-
виться".  И уж воистину преступно - ослушаться указаний Мао. Мать выс-
тупила по моей шпаргалке и была прощена.  Вернувшись домой, она сказа-
ла, что ей повезло - такая у нее политически изворотливая дочь.
   Но на следующей неделе мать снова оплошала.  Использовала в сортире
клочок газеты с портретом Председателя.  Все употребляли для этой цели
газеты,  о туалетной бумаге редко кто и слышал. На митинге мать предъ-
явила справку от врача: в тот день, когда был совершен ужасный просту-
пок,  у нее резко подскочило давление.  Но на этот раз ее не простили.
Ей таки пришлось отправиться на обувную фабрику,  чтобы, занимаясь тя-
желым физическим трудом,  полностью перевоспитаться. Фабрика выпускала
резиновые сапоги. Каждая пара весила пять килограммов. Мать должна бы-
ла вынимать сапоги из форм. По восемь часов ежедневно. Дома по вечерам
она падала в изнеможении.
   Едва переступив порог,  она сползала по стене и плюхалась на  стул.
Сидела недвижно, как неживая. Я посылала Бутончика за влажным полотен-
цем и кувшином, Жемчужина несла бамбуковый веер, Звездолет тащил круж-
ку с водой, мне оставалось принести мамины тапочки. Потом мы терпеливо
ждали, пока она придет в себя. Мать благодарно улыбалась, а уж мы ста-
рались вовсю.  Я прикладывала ей к затылку мокрое полотенце,  Бутончик
мне помогала, Жемчужина отжимала, Звездолет менял воду. Потом на лест-
нице  раздавались  отцовские  шаги.  Мы дожидались,  пока он распахнет
дверь, и корчили смешные рожи.
   Частенько к концу месяца в доме истощались запасы еды.  Все  просто
зверели  от  голода.  Однажды  с голодухи Жемчужина наелась пилюль для
закрепления желудка.  Уверяла,  что они сладкие. Но уж и брюхом намая-
лась.  Звездолет промышлял по урнам, собирая фруктовую кожуру и огрыз-
ки.  Мы с Бутончиком непрерывно пили воду.  Ежемесячно пятого числа  у
матери была получка,  и мы в этот день поджидали ее на остановке. Рас-
пахивалась дверь автобуса,  и мать протискивалась к нам с сияющим  ли-
цом.  Мы карабкались по ней, как обезьяны. Потом шли в ближайшую лавку
за покупками. Пищу мы поглощали до тех пор, пока не вываливались живо-
ты,  тяжеленные,  словно дыни.  В эти минуты не было человека на земле
счастливее нашей матери.  И больной она не выглядела  только  в  такие
дни.
   Отец, мало что смысливший в сапожном ремесле,  обувал,  однако, все
наше семейство.  Его изделия напоминали лодки с низкими бортами:  под-
метка едва загибалась с боков,  а на большее не хватало ни умения,  ни
материала. Детали обувки сшивались через дырки, проделанные обыкновен-
ной отверткой.  По воскресеньям отец чинил свои изделия, руки его были
в постоянных ссадинах. Так продолжалось до тех пор, пока мы с Бутончи-
ком не научились ладить лоскутные тапки. Однажды мать появилась дома с
сумкой,  полной лекарств. Она была в больнице. У нее обнаружили тубер-
кулез  и велели дома носить хирургическую маску.  Мать сказала,  что в
каком-то смысле даже рада своей  болезни,  сможет  побольше  бывать  с
семьей.
   Я сделалась районной активисткой, выиграла конкурс на лучшее знание
"Цитатника" Мао. И еще я полюбила оперу. У нас почти не было развлече-
ний.  Само это слово считалось буржуазной заразой. Другое дело опера -
поистине пролетарское увеселение.  Особенно оперы супруги Мао, несрав-
ненной Цзян Цин.  Тут уж не просто "нравится - не нравится", "любишь -
не любишь", скорее тут политический выбор: за революцию ты или против.
Любить  оперу учили по радио,  в школе.  Внедрением и распро