Электронная библиотека
Библиотека .орг.уа
Поиск по сайту
Художественная литература
   Драма
      Артуро Перес-Реверте. Дело чести -
Страницы: - 1  - 2  - 3  - 4  - 5  -
Артуро ПЕРЕС-РЕВЕРТЕ ДЕЛО ЧЕСТИ Перевод с испанского Н. Кирилловой Анонс ...Жили-были девочка-мармеладка, вся такая сладкая и милая, и дальнобойщик с нежной душой; он влюбляется и увозит ее - а на самом деле это она увозит его - далеко-далеко, к финалу, хотя с самого начала знает, что цена за это будет неимоверно высока. Такая вот дорожная история о любви. Об одиночестве и нежности. Об отваге, о мужестве и о смерти... Популярный испанский писатель Артуро Перес-Реверте всегда непредсказуем, но книги его неизменно остаются в сердцах читателей, Повесть "Дело чести" - впервые на русском языке. Тересе, Анхелю, Map, Чакону и всем им 1 Бордель португальца Она была самой красивой Золушкой, какую я только видел. Шестнадцать лет, книжка про пиратов под подушкой и, как в сказках, - сводная сестра-злодейка, которая продала ее непорочность португальцу Алмейде, а тот, в свою очередь, собирался перепродать ее дону Максимо Ларрете, хозяину "Строительной компании Ларрета" и похоронного бюро "До встречи". - Когда-нибудь я увижу море, - говорила девочка (тоже как в сказках), скребя шваброй полы борделя. И грезила об одноногом коке, об острове и о попугае, выкрикивающем черт знает какую чепуху насчет пиастров. - Ага, и какой-нибудь красавчик-принц увезет тебя на своей яхте, - с издевкой подхватывала Нати, исключительно вредная по натуре баба. - Ишь, размечталась!.. Красавчиком-принцем был я, только никто из нас еще не знал об этом. А моей яхтой - сорокатонный "вольво-800 магнум", который ваш покорный слуга в ту самую минуту гнал по шоссе № 435, приближаясь к Хересу-де-лос-Кабальерос. Разрешите представиться: Маноло Харалес Кампос, двадцать семь лет, служил в регулярных войсках в Сеуте , потом провел полтора года за решеткой - так уж вышло: позволил себя сцапать, когда, съездив в Марокко, возвращался кое с чем таким, с чем возвращаться не стоило. На память о службе отечеству остался выщербленный зуб (это мне крепко вмазал один сержант), а на память о тюрьме Эль-Пуэрто-де-Санта-Мария - покореженная носовая перегородка и две татуировки: на правой руке, пониже плеча, одна - сердце и слово "Кусочек", на левой другая - "Я родился тибе на беду". Этой буковкой "и" в слове "тибе" я обязан моему приятелю Пако Шестипалому: разукрашивая меня, он был в хорошем градусе, ну, и, ясное дело... Кстати, в тот день, о котором я веду речь, как раз исполнилось три месяца с моего выхода на свободу, и это была первая работа, что мне удалось получить. Так вот: я, жутко довольный собой, крутил баранку "вольво", слушал кассету "Лос Чунгитос", а сам думал о том, как заеду оттянуться к португальцу Алмейде, то есть к Нати, и знать не знал, какие события уже готовы были обрушиться на мою голову. В общем, в тот день - день Пресвятой Девы Фатимской, я точно помню, ведь португалец Алмейда был очень набожен, и над входом в его бордель красовался изразец с образком, а над ним фонарик, - где-то после обеда, я припарковал свой грузовик, сунул под рукав футболки пачку "Уинстона" и выпрыгнул из кабины, собираясь облегчиться и выпить пива. - Здорово, красавчик, - приветствовала меня Нати. Она всех так встречала - "здорово, красавчик", - так что не подумайте ничего такого. Эта Нати была бабенка что надо, и мы, дальнобойщики, рекомендовали ее друг другу по ОВЧ - радио, по которому переговариваемся в рейсах: с ним не так одиноко в пути, а при нужде можно как-то подсобить друг другу. В заведении имелись и другие девушки - три-четыре доминиканки и одна полька, но я всегда подкатывался к Нати, если только она бывала свободна. Вообще-то она была бабой португальца Алмейды - он взял ее с улицы и сделал своим доверенным лицом. Она занималась кассой, управляла борделем, и все такое, но вот поди ж ты - и сама продолжала работать, мерзавка эдакая. А у португальца Алмейды, когда он пересчитывал деньги, вся ревность проходила. Такой вот он был сукин сын... - Вот, Нати, заехал с тобой побарахтаться. Если, конечно, ты не против. - С тобой я никогда не против, красавчик. Пять кусков, ты же знаешь. Скажу сразу: шлюхи интересуют меня не больше, чем любого другого мужика. Но дальние рейсы - штука тяжкая, да и одиноко бывает так, что просто невмоготу. А кроме того, в двадцать семь лет очень трудно забыть, как постился полтора года, сидя в каталажке. Вот только лишние деньжата у меня, конечно, нечасто водятся. Короче, вы понимаете. Маленькая радость раз в две-три недели здорово помогает сбросить напряжение и забыть о разных неприятностях, о перекопанных дорогах, о жандармах, которые, чуть что, начинают тебя трясти, как грушу: подавай им документы, накладные, то да се, да еще и костерят тебя почем зря - это вместо того, чтобы задерживать разных маньяков, банкиров и телеведущих. От которых, по-моему, обществу больше всего вреда. Ну, да бог с ними. В общем, я отправился с Нати в комнату, залил ей бак, а потом вышел, собираясь хлебнуть пивка, прежде чем снова залезть в кабину. Иду себе довольный, облегченный, футболку в джинсы засовываю. И тут я увидел ее. Когда в жизни наступает какой-то важный момент, плохо - а может, как раз хорошо - то, что почти никогда не понимаешь его важности. Так что не подумайте, что забили колокола или музыка заиграла, как это бывает в кино. Я увидел пару огромных темных глаз, смотревших на меня из-за приоткрытой двери, и чудесное личико - просто как у юного ангелочка, - которое не вязалось со всем этим бордельным антуражем так же, как не вязались бы с образом Христа винтовка и пара пистолетов. Эта девочка - не шлюха и никогда не будет шлюхой, подумал я, продолжая идти к бару. А потом обернулся - еще раз на нее взглянуть - и увидел, что она по-прежнему стоит на том же месте, за приоткрытой дверью. - Привет, - сказал я, останавливаясь. - Привет. - Что ты тут делаешь? - Я сестра Нати. Ни черта себе. Сестра Нати. Пару секунд я стоял, разглядывая ее с головы до ног, а сам, наверное, то краснел, то бледнел. На ней было легкое коротенькое платьице, черное в мелкий цветочек, на груди не хватало двух последних пуговиц. Темные волосы, смуглая кожа. Нежное пятнадцатилетнее чудо - как те, что видишь по телевизору в рекламах прокладок, которые совсем не мешают, не сбиваются и не протекают. Одним словом, как мы говорили в Эль-Пуэрто, конфетка. Или, еще лучше, мармеладка. - Как тебя зовут? Она разглядывала мои татуировки. - Маноло, - ответил я. - А меня - Мария. Мария. Черт побери... Давай-ка, Маноло, давай, браток, уноси ноги отсюда, да поскорее, сказал я себе. - Чем ты занимаешься? - спросила она. - Грузовик вожу, - сказал я, чтобы сказать хоть что-нибудь. - А куда ездишь? - На юг. В Фару.., это в Португалии. К морю. Мое тюремное чутье, которое никогда не подводит, подсказывало, что пора сматываться. И, словно в подтверждение этого, в другом конце коридора появился Окорок. Эдакий шкаф размером два на два метра. Днем он работал шофером в похоронном бюро "До встречи", а вечерами - вышибалой в заведении португальца Алмейды, куда приезжал на своем катафалке: вдруг кто-нибудь невзначай возьмет да и откинется. Здоровенная, жирная, прыщавая скотина - таков был Окорок. - Что ты тут делаешь? - Как раз ухожу, браток. Как раз ухожу. Когда я снова взглянул на дверь, девочки уже не было. Так что я сказал Окороку "пока" - он в ответ буркнул что-то неразборчивое, - выпил в баре стакан пива "Крускампо" и чашечку кофе, шлепнул по заднице польку, заскочил в сортир отлить и вернулся к грузовику. Фары встречных машин били мне в лицо, и в их свете передо мной опять и опять возникал образ той девочки. Было уже добрых одиннадцать вечера, когда мне удалось выбросить ее из головы. С кассеты в магнитофоне "Лос Чунгитос" распевали "Стальные кулаки": Днем мне не жизнь, ночью не со-о-он... Я открыл окошко. Погода стояла замечательная, было прохладно. Стены тюремные со всех сторо-о-он... Проехав с десяток километров к Фрехеналю-де-ла-Сьерра, я стал менять кассету и вдруг услышал какой-то шорох - будто сзади, где койка, мышь возится. Первые два раза я не придал этому значения, но на третий меня достало. Я включил стояночные огни и притормозил у обочины. - Кто там? Там была она. Высунула голову, как испуганный мышонок, - такая молоденькая, нежная, и я внезапно почувствовал, что внутри у меня все размякло, а мир тем временем валился мне на голову кусок за куском. Это же похищение, думал я, насилие над личностью, или черт его знает, как это называется. И вдруг вспомнил Нати, португальца Алмейду, рожу Окорока, катафалк, стоящий у дверей борделя, и облился холодным потом. Только тут я понял, как влопался. - И куда это, по-твоему, ты едешь, красотка? - С тобой, - очень спокойно ответила она. - Посмотреть на море. В руках у нее была книга, за спиной - небольшой рюкзачок. Огни встречных фар, пробегая, на мгновение освещали ее, а в промежутках в кабине поблескивали только ее глаза. Я обалдело таращился на нее, как зачарованный. С идиотским выражением на лице. 2 Одноногий и попугай Грузовик по-прежнему стоял у обочины. Мимо, сверкая вспышками голубых мигалок, прокатили жандармы, но не остановились, как обычно, чтобы попортить мне нервы. Покажи бумаги, покажи груз - ну и все такое прочее. В паре километров впереди только что расшибся какой-то бедолага, им было не до меня. - Возьми меня с собой, - попросила она. - Даже не мечтай, - ответил я. - Мне хочется увидеть море, - повторила она. - Ну так сходи в кино. Или езжай на автобусе. Она не надула губы, не нахмурилась. Просто смотрела на меня: очень пристально и очень спокойно. - Они хотят, чтобы я стала шлюхой. - Бывают вещи и похуже. Если бы взгляд мог быть медленным, я бы сказал, что она посмотрела на меня очень медленно. Очень. - Они хотят, чтобы я стала шлюхой, как Нати. Мимо проскочила встречная машина со включенным дальним светом, вот ведь мерзавец. Ослепительные огни залили кабину, высвечивая книжку у нее в руках, рюкзачок на спине. И тут что-то случилось с моим горлом, и меня охватило какое-то странное ощущение - одиночества и грусти, как в детстве, когда я, еще совсем мелкий мальчишка, опаздывал в школу и бежал, таща за собой портфель. Я сглотнул слюну и покачал головой. - Это не мое дело. В свете фар я успел хорошо разглядеть ее лицо, выражение больших темных глаз. - Я еще девушка. - Я рад за тебя. А теперь давай вылезай. - Нати с португальцем Алмейдой продали мою честь дону Максимо Ларрете. За сорок тысяч дуро . И он приедет за мной завтра. Так, значит, вот в чем дело. Я переварил эту новость медленно, не расстраиваясь, не торопясь. Ко всему прочему, дон Максиме Ларрета, хозяин "Строительной компании Ларрета" и похоронного бюро "До встречи", владел половиной Хереса-де-лос-Кабальерос, и у него везде были приятели. Что же касается Маноло Харалеса Кампоса, то "вольво" был не мой, у меня это была первая работа после освобождения, и достаточно одного-единственного неблагоприятного отзыва, чтобы Министерство исправительных учреждений снова заинтересовалось моей персоной. - Вылезай. - Мне не хочется. - Ну тогда пеняй на себя. Я включил двигатель, развернулся и тронулся в обратный путь, к борделю португальца Алмейды. Те пятнадцать минут, что мы ехали, она сидела рядом совершенно неподвижно: рюкзачок за спиной, книжка прижата к груди, взгляд устремлен на прерывистую разделительную полосу. Время от времени я искоса поглядывал на нее. Мне было неуютно и стыдно. Но скажите, что еще, черт побери, мне оставалось делать. - Мне очень жаль, - наконец тихонько проговорил я. Она не ответила, и мне стало еще паршивее. Я думал об этом доне Максиме Ларрете, об этом подонке, который разбогател на спекуляции земельными участками, строительном бизнесе и мошенничестве. Который швырялся купюрами направо и налево, убежденный, что все на свете - женщину, бывшего заключенного, невинную пятнадцатилетнюю девочку можно купить за деньги. Я перестал думать. За ближайшим поворотом уже завиднелись огни борделя, и скоро все должно было вернуться на круги своя, стать как прежде, как всегда: я, дорога и "Лос Чунгитос". В свете фонарей бензоколонки я в последний раз взглянул на девочку. Она сидела покорная и неподвижная, прижимая к груди книжку. У нее был чудесный профиль - тонкий, нежный. Мармеладка. Сорок тысяч распроклятых дуро, повторил я про себя. Какая сука эта жизнь. Я остановил грузовик на площадке перед борделем и покосился на девочку. Она по-прежнему упрямо смотрела перед собой, а по щеке у нее медленно ползла крупная блестящая слеза. Пока наконец не повисла на подбородке, сбоку. - Сукин сын, - произнесла девочка. В борделе, видимо, уже сообразили, в чем дело, потому что на пороге нарисовался Окорок, за ним Нати - она осталась стоять там, на ступеньках, уперев руки в бока. Вскоре вышел и португалец Алмейда - смуглый коротышка с курчавыми бачками, повадками лиссабонского сутенера, золотым зубом и опасной улыбкой - и медленно подошел к грузовику. Окорок, как верный телохранитель, следовал за ним по пятам. - Ей захотелось покататься, - сказал я. Окорок смотрел на своего босса, португалец Алмейда смотрел на меня. Нати издали смотрела на всех. Только девочка не смотрела ни на кого. - Терпеть не могу умников, - проговорил Алмейда, и его улыбка стала угрожающей. Я пожал плечами, стараясь не дать воли языку. - Мне плевать, чего ты там терпеть не можешь. Девочка села ко мне в грузовик, и вот я ее привез. Окорок шагнул вперед. Его руки - и правда настоящие окорока - были немного отставлены от тела, как в фильмах: на случай, если боссу придется не по вкусу мое замечание. Но португалец Алмейда только молча посмотрел на меня, а потом его улыбка стала еще шире. - Ты ведь хороший парень, правда?.. Нати говорит, что ты хороший парень. Я ничего не ответил. Это был опасный народ, но за полтора года тюрьмы даже самый зеленый дурошлеп чему-нибудь да научится. Я незаметно ухватил здоровенную отвертку и пододвинул ее к себе так, чтоб была под рукой, если заварится каша. Но, похоже, в тот вечер у португальца Алмейды не было настроения затевать ссоры. Во всяком случае, со мной. - Пускай она вылезет, - сказал он. Его золотой зуб так и сверкал во рту, точно посередине. Таким образом, насчет меня вопрос был закрыт. Я перегнулся через колени девочки, чтобы распахнуть дверцу кабины, и при этом случайно коснулся локтем ее грудей. Мягкие, нежные и дрожали, как две голубки. - Вылезай, - сказал я. Она не двинулась с места. Тогда португалец Алмейда схватил ее за руку пониже локтя и так резко рванул к себе, что девочка вывалилась из кабины на асфальт вместе со своим рюкзачком на спине. Окорок стоял, наморщив лоб, словно это зрелище пробудило в нем какие-то мысли. - Мерзавка, - произнес его хозяин. И влепил девочке пощечину - как раз в тот момент, когда она приподнялась. Раздалось звонкое "шмяк", и я отвел глаза, а когда снова обернулся, она смотрела на меня, наши взгляды встретились, и в ее глазищах было такое отчаяние и в то же время такое презрение, что я захлопнул дверцу, чтобы она разделила нас. А потом, с пылающими от стыда ушами, крутанул баранку и снова вырулил на шоссе. Через двадцать километров я остановился на технической площадке и принялся лупить кулаком по рулю, пока у меня не заболела рука. Потом зашарил по сиденью, ища сигареты; но попалась ее книжка, и я включил в кабине свет, чтобы ее рассмотреть. "Остров сокровищ" - она так называлась. Написал Р. Л. Стивенсон - знать бы еще, кто это. На обложке была изображена карта какого-то острова, а внутри оказались две картинки: на одной - парусник, на другой - одноногий человек с попугаем на плече. И на обеих было море. Я выкурил две сигареты, одну за другой. Потом взглянул в кабинное зеркальце на свою физиономию: нос, сломанный в Эль-Пуэртоде-Санта-Мария, зуб, выщербленный в Сеуте. Нет и нет, сказал я себе. Сейчас ты рискуешь слишком многим: работой и свободой. Потом я вспомнил сорок тысяч дуро дона Максиме Ларреты, улыбку португальца Алмейды. Крупную блестящую слезу, повисшую на подбородке девочки. Потом я потрогал книгу и перекрестился. Я уже давно не крестился, и моя бедная старушка обрадовалась бы, если б сейчас увидела, что я это сделал. Затем глубоко вздохнул, повернул ключ зажигания, и "вольво" взревел под моими ногами и руками. Я вывел его на шоссе, чтобы - за этот вечер уже во второй раз - вернуться в Херес-де-лос-Кабальерос. И когда вдали показались огни борделя - эти распроклятые огни, которые я уже знал как родные, - я включил кассету "Лос Чунгитос", чтобы придать себе храбрости. 3 Бегство на юг Не знаю, как я сделал это, но я сделал. Помню, что перед тем, как открыть дверь, я набрал полную грудь воздуха, словно человек, который собирается нырнуть в воду, а потом вошел. От того, что было потом, я запомнил какие-то обрывки: лицо Нати, когда она снова увидела меня в борделе, всколыхнувшиеся жирные телеса Окорока, когда я заехал ему коленом между ног. Все остальное помнится смутно: вопящие бабы, Нати, сующая мне в самое лицо нож, которым обычно резала ветчину (она промахнулась всего на пару пальцев), коридор, длинный, как день без табака, я стучу кулаками во все двери, одна открывается, и португалец Алмейда попадает мне по лицу пряжкой своего ремня, а в комнате, через его плечо, я вижу девочку, распростертую на кровати. - Что ты тут делаешь, скотина? Это он говорит мне. У девочки поперек лица след от удара ремнем, золотой зуб португальца Алмейды слепит меня своим блеском, и я зверею, хватаю за горлышко бутылку со стола, разбиваю ее о стену и утыкаю то, что осталось, ему прямо под нижнюю челюсть, в самую сонную артерию, и он съезжает на пол, потому что по моим глазам понимает, что в эту минуту я вполне способен его убить. - Мы уезжаем, девочка. Она ничего не говорит - просто хватает свой рюкзачок, который валяется на полу возле кровати, и быстро, как белочка, проскальзывает под моей рукой, той самой, которой я держу за горло португальца Алмейду. И таким вот образом - острый край стекла упирается ему в набухшие вены - мы отступаем, пятясь, по коридору, оказываемся возле стойки бара, и Нати, хоть и злая как черт, но не растерявшаяся, орет мне: - Ты за это заплатишь! Окорок корчится на полу - руки зажаты между ляжек, глаза мутные, он не соображает, что происходит, - а португалец Алмейда потеет у меня в руках - липким, кислым потом, который воняет ненавистью и страхом. Несколько клиентов у стойки в глубине зала пытаются было вмешаться, но в тот вечер, наверно, моя старушка молится за меня там, на небесах, куда попадают все добрые старушки, потому что двое знакомых парней-дадьнобойщиков, завернувших сюда по пути, преграждают им дорогу и говорят: не встревайте, мужики, двое дерутся - третий не мешай, и они отвечают: ну ладно, ладно, нет базара. И возвращаются к своим стаканам. Короче, вот так вот, просто чудом, мы добрались до моего грузовика - весь народ толпится в дверях, Нати дерет глотку, как на праздник, а португалец Алмейда потеет в три ручья, зажатый между моей рукой и "розочкой". - Забирайся в кабину, девочка. Она не заставила просить себя дважды - вспорхнула в один миг, пока я протискивался между катафалком Окорока и моим "вольво", чтобы зайти со своей стороны. И все это время не выпускал из рук добычу. Только в самую последнюю секунду я крикнул ему в ухо: - Если она тебе нужна, приезжай за ней в жандармерию, Это был отчаянный блеф, Манолито, браток, но в тот момент мне в голову не пришло ничего лучше. Потом я ослабил хватку и бросил "розочку", а когда португалец Алмейда попытался было повернуться, я двинул ему коленом в бедро, как мы

Страницы: 1  - 2  - 3  - 4  - 5  -


Все книги на данном сайте, являются собственностью его уважаемых авторов и предназначены исключительно для ознакомительных целей. Просматривая или скачивая книгу, Вы обязуетесь в течении суток удалить ее. Если вы желаете чтоб произведение было удалено пишите админитратору