Эрве БАЗЕН
   АНАТОМИЯ ОДНОГО РАЗВОДА




   ONLINE БИБЛИОТЕКА  http://www.bestlibrary.ru

НОЯБРЬ 1965

17 ноября 1965 15 часов

   Алина устала бегать по этому лабиринту, стуча каблучками по  каменным
плитам, распахнув пальто, под которым виднелась красная блузка, на  вкус
Луи слишком яркая, но именно ее она выбрала  для  церемонии  примирения.
Может,  из  желания  показать  свою   независимость?   Когда   поражение
неизбежно, то уж лучше самой содействовать ему... Но где же ей  назначил
встречу мэтр Лере? Где именно?  Алина  прошла  мимо  узорной  решетки  с
гербом, украшенным королевскими лилиями, направилась к  буфету,  не  без
некоторого смущения  разглядывая,  как  несколько  адвокатов  потягивают
пиво, кто с  оробевшими  клиентами,  кто  с  жизнерадостными  коллегами,
которые минут через десять уже станут противниками; Алина не  обнаружила
среди этих людей своего защитника  с  бородкой,  которая  делит  пополам
белый нагрудник, похожий на детский слюнявчик;  она  вспомнила,  что  их
первая встреча состоялась именно здесь, но нервы ее  определенно  сдали,
она все путает - ведь новая встреча должна  быть  у  подножия  памятника
какому-то Беррье или Перрье, в Большом зале;  она  тут  же  взбежала  по
центральной лестнице, вблизи которой высились четыре гигантские колонны,
а  меж  ними  виднелись  три  слова  национального   девиза:   "Свобода,
Равенство,  Братство";  войдя  в  стеклянную  дверь,  вместо  того  чтоб
повернуть направо, повернула налево - и скова заблудилась, опять  попала
в галерею Сент-Шапель, затем в галерею Президентов и вернулась в галерею
Купцов; запыхавшись, упала на скамью с  химерами,  опять  пошла  дальше,
пропустила  нужную  дверь,  кстати  сказать  широко  распахнутую;  потом
растерянно бродила в галерее  Узников,  попыталась  разузнать  дорогу  у
какого-то неразговорчивого посетителя, затем у полицейского, с насмешкой
посмотревшего на нее, и, наконец, очутилась  во  вполне  соответствующем
своему названию Большом зале, просторном, как  деревенская  площадь,  но
разделенном на две части - как на любой тяжбе -  восемью  прямоугольными
колоннами; Алина  прислонилась  к  одной  из  них,  чтобы  справиться  с
головокружением, с желанием  удрать  отсюда,  чувствуя,  что  ей  сейчас
предстоит попрать торжественный венчальный  ритуал:  "да",  сказанное  в
церкви, в этом судебном храме сменит "нет", и  в  нее  вопьются  десятки
недоброжелательных и строгих глаз; Алина устало опустила веки,  внезапно
вспомнила Луи, некогда встретившегося с  нею  в  сквере,  того  же  Луи,
обнаженного, ранним утром, Луи, склонившегося над только что  родившейся
Агатой, и многое, многое: его губы, его руки, его плоть; она успела  еще
раз подумать: нет, не может этого  быть,  не  правда,  это  не  со  мной
случилось,  сгорбилась,  потом  вдруг  выпрямилась,   открыла   сумочку,
подсинила запавшие  глаза,  подрумянила  эту  позеленевшую  от  волнений
женщину... На все ушло минут пятнадцать.
   Алина закрыла сумку, подняла голову. У памятника, да - но  у  какого?
Меж десятком величественных  дверей  здесь  множество  всяких  мраморных
глыб,  не  считая  мемориальных  плит,   досок   объявлений,   бронзовых
канделябров, высоченных радиаторов в форме столбов, скамей  с  высокими,
как в храме, спинками; здесь же приемная в  форме  ротонды,  уставленная
зелеными лампами, около которых теснятся растерянные люди,  отделившиеся
от этой печальной толпы, рассеянной на полосатых плитах мраморного пола,
по которому с непринужденным видом прохаживаются одни  только  адвокаты,
важно поглядывая  вокруг;  медленно  колышутся  их  мантии,  и  все  это
напоминает  китайских   рыбок   в   стеклянном   аквариуме,   прозванных
"вуалехвостами" из-за их пышных хвостов и плавников.
   Надо идти! Проще всего обойти  кругом,  вслед  за  группой  туристов,
ведомых сурового вида молодой  дамой,  которая  вполголоса  по-английски
разъясняет что-то молодым людям, у которых на лацканах пиджаков  значки,
изображающие миниатюрные  весы.  Алина  подходит  к  ним,  рассматривает
первое надгробное изваяние некоего субъекта, усевшегося, словно  святой,
в нише, окруженного двумя дамами в пеплумах; одна из них протягивает ему
венок, а другая поглаживает  большого  курчавого  каменного  пса.  Алина
слышит слово "Сез" и, решив, что речь идет о Людовике XVI, а вовсе не  о
его защитнике , уходит, сочтя, что сходства с королем  весьма
мало. Мэтра Лере тут нет. Нет его и дальше,  метрах  в  двадцати,  около
памятника погибшим, где полная вдохновения Франция надевает военный шлем
на судебного чиновника в мантии, более пригодной для зала суда, чем  для
окопов. Далее, следуя за туристами, направляющимися в  гражданский  суд,
Алина  оказывается  в  коридоре  у  большой  лестницы  с  балюстрадой  и
останавливается как вкопанная; ноги у нее вдруг подкашиваются, но взгляд
становится злым, рот приоткрывается - не то она  хочет  укусить,  не  то
поцеловать. По лестнице медленно идет, опустив глаза Луи,  с  плащом  на
руке, в сиреневом галстуке, хотя  это  никак  не  вяжется  с  его  синим
костюмом, купленным Алиной шесть лет назад, - если бы та,  другая,  была
заботливой, давно бы сдала его в химчистку. Луи не похож на уверенного и
довольного собой человека - это видно по его лицу,  по  руке,  судорожно
впившейся в рукав мантии идущего  рядом  мэтра  Гранса,  розовая  лысина
которого так и блестит, обрамленная монашеским венчиком седых волос. Жан
Гранса, вы только подумайте! Тот  самый  троюродный  братец,  который  в
прежние времена нашептывал ей, Алине,  всякие  плоские  остроты,  и  вот
теперь он против нее. Он заметил  ее,  этот  судейский  крючок,  вежливо
поклонился и прижал к  сердцу  портфель,  словно  щит,  потом  сразу  же
отвернулся, как совсем посторонний этой женщине, с которой его  породнил
ее брак: ведь  его  задача  расправиться  теперь  с  Алиной;  он  слегка
подтолкнул Луи, предупреждая его о присутствии супруги; у Алины стеснило
дыхание, словно это ее толкнули в бок. Стало быть,  они  уже  снюхались,
эти троюродные братцы, стыдливо отошедшие в  сторону,  чтоб  направиться
еще дальше, к круглой вентиляционной решетке, где им удобнее нос к  носу
шушукаться.
   -  Мадам  Давермель!  -  раздался  возглас.  Задумавшаяся  Алина   не
услышала. Пришлось мэтру Лере  пробраться  к  ней,  тронуть  за  руку  и
сказать:
   - Я же говорил вам  -  встретимся  около  Беррье  , это вон тот малый,  что  стоит  меж  кабинетом
председателя суда и Первой палатой. Пошли, у нас есть еще полчаса, а  до
этого надо многое уточнить.
   - Ах, это вы! - сказала Алина.
   Мэтр Лере увел ее, обеспокоенный близким  соседством  недоразведенных
супругов. Даже наиболее безобидные из них, когда  входят  в  раж,  могут
поорудовать зонтом по спине истца и даже ткнуть его острым концом в глаз
- такое не раз бывало, а уж что касается  яростных  нападок,  сдобренных
руганью,  так  это  в  счет  не  идет.  Ну-ка,  попробуйте  после  этого
приступить к переговорам,  предложить  компромисс,  до  которого  судьи,
обремененные тяжбами, весьма охочи; Большой зал, где взад и вперед снуют
клиенты, - обычное место этих компромиссов. Мэтр Лере размашистым жестом
делает знак коллеге, который там, в отдалении, занят тем же, что  и  он.
Потом Лере  усаживает  Алину  на  ближайшую  скамью  около  пресловутого
Беррье, весьма почитаемого в суде, тоже взгромоздившегося  на  пьедестал
между двумя  дамами  -  одна  из  них  сильно  смахивает  на  кормилицу,
проветривающую   грудь   на   свежем   воздухе,   другая    же,    более
интеллектуальная  с  виду,  кончиком  гусиного  пера  строчит   какой-то
трактат. У Алины уже влажные глаза. Но мэтр  Лере  не  дает  ей  времени
вынуть носовой платок. Он с ходу приступает к делу:
   - Мадам, простите мою настойчивость,  но  ведь  мы  договорились,  не
правда ли? Сейчас нам надо быть осмотрительными. Полезно  показать,  что
мы прежде всего пытаемся спасти семью и лишь оставляем  за  собой  право
изложить свои претензии, чтобы виновный не мог торжествовать...
   Алина рассеянно кивает. Она едва его слушает. Ей жарко.  Ей  холодно.
Ей стыдно. Она смотрит на Луи и шепчет:
   - Так тяжело видеть его таким непреклонным. В  прошлый  раз  мы  хоть
переругивались.
   - Сейчас не время этим снова заниматься! - сурово бросает адвокат.  -
Сегодня  вы  разыгрываете  терпеливую  жертву...  Ваш  муж,  несомненно,
постарается, чтобы примирение не состоялось. Но нам очень важно добиться
хотя  бы  временных  благоприятных  для  нас  мер.  Суд  обычно  склонен
утвердить такие требования. Я их вам перечислю. Стоя перед Алиной,  Лере
считает по пальцам:
   - Первое: мы требуем, чтобы дети остались у матери, в доме, где  жила
семья. Второе: в  целях  защиты  ваших  интересов  мы  будем  добиваться
предварительного исполнения решения ad litem . Третье: мы сами исчислим размеры пособий. Судя по тем данным, что  вы
мне представили, я полагаю, что нужно восемьсот франков  для  вас  и  по
четыреста на каждого из детей.
   - Ведь это он от меня уходит, он  нагло  требует  развода!  -  ворчит
Алина, не сводя глаз с изменника, упорно стоящего к ней спиной.
   Цифры, названные мэтром Лере, наблюдавшим за ней исподлобья,  тем  не
менее возымели свое действие. Алина едко продолжает:
   - Нет, тысячу двести франков и по пятьсот. Вы знаете мое мнение: люди
не расстаются, если у них  есть  дети.  Я  развода  не  хочу,  но,  если
вынуждена идти на него, потребуем максимума. Не понимаю, почему я и дети
должны себя ограничивать.
   Она не закончила фразы. Лицо ее приняло жесткое выражение. А Луи  там
уже закончил сговор, развернулся на каблуках, лицом к ним, рассмеялся  -
хотя на таком расстоянии услышать это  было  трудно,  но  тем  не  менее
видно, - и ей стало противно.  Он  прыснул,  да,  прыснул,  прикрыв  рот
рукой. Должно быть, издевается над кем-то, а над кем же в  такую  минуту
можно издеваться, я вас спрашиваю, как не над своей женой?
   На самом же деле  Луи,  стоя  рядом  со  своим  адвокатом,  вовсе  не
смеялся.  Он  просто  кашлянул  в  ладонь,  а  издали  это  походило  на
сдержанный  смешок.  Баланс,  подведенный  его  советчиком,   троюродным
братом, - он тоже готовил клиента к полюбовной сделке,  -  не  мог  дать
повода для веселья. Конечно, Луи достиг цели. За пять  лет  ему  удалось
довести Алину  до  точки,  заставить  ее  делать  глупости;  он  мог  бы
подобрать досье, которое состояло бы из оскорблений, правда не столь  уж
страшных, но вполне годных для подкрепления судебной жалобы,  и  мог  бы
даже добиться решения в свою пользу, если Алина,  обезумев,  не  решится
его контратаковать. Но Лере уже предупредил Гранса: если  Алину  довести
до отчаяния, она  может  выпустить  когти.  Она  никогда  не  согласится
признать вину обоюдной. Она потребует опеки  над  детьми,  откажется  их
поделить, потребует, чтобы они продолжали воспитываться все вместе.  Она
не уступит их Луи, пусть лучше  увязнет  в  тяжбах;  она  доставит  себе
удовольствие тем, что вынудит Одиль ждать долгие годы. Она  сказала  вот
что: Лежать с мужчиной или стоять с ним перед мэром - это не одно  и  то
же! Эта девка заполучила моего мужа, но  не  мое  имя.  Алина  прекрасно
понимает, что в этом ее сила, что Одили уже осточертело быть  незаконной
женой, а вот ей, Алине, пусть она вовсе и не жена, пока еще не наскучило
числиться ею по закону.
   - А ты знаешь этого Лере? - спросил Луи. - Что, он опасен?
   Жан Гранса, прежде чем ответить, подумал, посмотрел на часы, потом на
коллегу, склонившегося к своей клиентке.
   - Он блеет себе в бороденку, когда выступает в суде, но хорошо знает,
за какую веревочку дернуть. Кроме того, видишь ли, Алина весьма  неплохо
осведомлена. Она на всякий случай уже давно вырезает из женских журналов
подходящие статейки. Лере мне одну из них показал: "Как надо действовать
женщине во время развода, чтобы  ее  не  провели".  Алина  многие  места
подчеркнула красными  чернилами,  в  частности,  такое:  "Не  оплошайте:
статья  триста  первая  гражданского   кодекса   в   известных   случаях
предоставляет вам право на возмещение убытков".
   - Ну, это уж чересчур! - воскликнул Луи, оттягивая галстук от шеи.  -
Действительно, счастье дорого обходится.
   Рукав адвоката взлетел в воздух.
   - Даже первое счастье бесплатным не бывает, - сказал он.  -  А  когда
его ищешь во второй раз, поверь мне, оно всегда недоступно дорого.
   Его тон не удивил Луи: кузен хоть и взялся вести развод, так как  это
дело выгодное,  однако  жалеет  об  этом.  Ведь  хозяину  кафе  тоже  не
нравится, если у стойки торчит его родня. Жан Гранса охотно  получал  бы
прибыли от закона Наке ,  но  предпочел  бы  не  связываться   с
родственниками. Но вот он куда-то устремляется.
   - Обожди меня здесь.
   Мэтр Лере, оставив Алину на скамье, тоже сорвался  со  своего  места;
его бороденка приближалась, как бы нацелившись на  коллегу.  Они  прошли
шагов по двадцать, и вот уже тога рядом с тогой, рука в руке, и адвокаты
добродушно расспрашивают друг друга о здоровье жен. Сколько же  раз  тут
встречались эти чередующиеся  чемпионы  бесконечных  судебных  тяжб,  за
которые они брались то по  личному  выбору,  то  по  долгу  службы?  Луи
топчется на месте, а эти господа что-то комментируют  или  сопоставляют,
дружески  приветствуя  других  крючкотворов,  которые   проходят   мимо,
переговариваясь со своими клиентами. У  обоих  адвокатов  в  левой  руке
портфель. А правая в движении. У обоих одинаковые  белые  нагрудники  на
одинаковых черных мантиях (у  Гранса  -  он  постарше  -  видна  красная
орденская розетка), и их можно различить  только  по  движениям  головы.
Лере покачивает головой из стороны в сторону, Гранса чаще кивает.
   Луи продолжает переминаться с  ноги  на  ногу.  Внезапно  он  ощущает
жалость к Алине, съежившейся на своей скамье. Прошло  много  лет  с  той
давней поры, когда  к  сидевшей  на  скамейке  молодой  девушке  подошел
молодой человек. Похож ли будет конец на то далекое начало? В  тот  день
скамья стояла не  у  такой,  как  сегодня,  строгой  стены,  а  на  фоне
зелено-желтого кустарника, усыпанного мелкими красными ягодками.  В  тот
день не было у этой девушки ни гусиных лапок, ни мешков под глазами,  ни
этой морщины на шее; вся она  трепетала,  такая  женственная,  в  легком
летнем платьице - минимум материи и максимум  обнаженного  тела.  Хозяин
отпустил ее на часик раньше, и у нее был такой же растерянный  вид,  как
сейчас... Неужели вместо того, чтобы предоставить решение  своей  судьбы
двум наемным крючкам, они - Луи и Алина -  не  смогли  бы  договориться?
Недоуменно пожать плечами, изменить решение? Нет, не смогли бы. С Алиной
невозможно без спора что-либо обсуждать, она никогда  не  внимает  чужим
доводам, в крайнем случае только выслушает ваши  соображения,  хотя  они
затронут ее столь же, сколь крепость - летящие  в  нее  стрелы.  Даже  в
былые времена, когда удавалось улестить ее поцелуями и объятиями,  этого
хватало до смешного ненадолго, она тут же высвобождалась,  шипела:  Этим
ты меня не возьмешь - и с яростью продолжала спорить.  И  Луи,  все  еще
переминавшийся с ноги на ногу, запретил себе двинуться, пройти эти сорок
шагов, воскликнуть: Да ну же, Алина, давай лучше по-дружески все уладим!
С Алиной не улаживают, нет. С  ней  нужно  покорно  согласиться  или  же
послать ее к черту! О чем тут рассуждать? Когда можно уладить  дело,  не
разводятся.
   Луи перестал переминаться. Он как бы врос в эту каменную плиту.  Надо
быть откровенным. Не разведешься с одной, потеряешь другую. Бросить одну
- значит сохранить другую, но потерять детей.  Аргументы  нужны  судьям,
истина же заключается именно в этом. И однако, Алина и Луи  восемнадцать
лет не разводились, старались как-то приспособиться. И все было  не  так
уж плохо, они не только приспосабливались, не только терпели друг  друга
Когда речь идет о вынужденном браке, то в поговоркe "женился  на  скорую
руку, да на долгую муку" есть своя правда. Но в те времена так ли уж они
мучились,  эти  любовники,  сочетавшиеся  браком,   наплодившие   детей?
Четверых! Это ведь не пустяки. То, что казалось непрочным, тем не  менее
держалось. Однако Одиль это вовсе не смутило. Преемница обычно объясняет
господство своей предшественницы слепотой, что ж,  тем  лучше!  Выходит,
она заблуждается. Огласка, вот в чем дело.  Бывают  мужчины,  у  которых
любовь умирает, как  только  исчезает  чувственность.  У  других  любовь
возрождается  -  эти  обычно  меняют  жену,  ибо  не   могут   перенести
происшедшей в женщине перемены. Но можно ли открыто в  этом  признаться?
Вторая жена, десять или пятнадцать лет  спустя,  как  бы  воскрешает  ту
первую, которая теперь на себя не похожа. Это воскрешает и тех,  кто  не
может сохранить верность ценой отрешения,  тех,  кто  ищет  молодости  в
омоложенной любви.
   Бедная  Алина,  так  быстро  увядшая,  так  далеко  ушедшая  от   той
хорошенькой девушки, у которой и тогда не  было  ни  хороших  манер,  ни
вкуса, ни образования, а был такой же характер, те же недостатки, но она
была свободной, она была свеженькая, без живота, с упругой  грудью;  она
была нежная, и, хотя в нежности этой уже сквозили черточки собственницы,
это еще не проявлялось столь навязчиво. Бедная  Алина,  растерявшая  все
свои женские качества и столь неудачно  заменившая  их  другими:  жаждой
достатка, поисками выгод, связей, использованием родственных уз!  Бедная
Алина, измотанная  своими  детьми  и  прозванная  друзьями  Наседкой  за
раздраженное  кудахтанье!  История  весьма   банальная.   Гордиться   не
приходится. А для  волнений  оснований  много.  Как  все  это  воспримет
Четверка? Что станется с ней, с Алиной?
   - А ну-ка! Прочти мне вот это.
   Луи, задыхаясь в своем тесном воротничке, хотел было подойти к  окну;
не для того ли, чтоб увидеть  Одиль,  которая  по  этому  случаю  сумела
удрать из конторы и пристроилась на террасе бара напротив суда, где она,
видимо, дрожит от холода? Но оба адвоката в этот момент ринулись к своим
клиентам. Гранса, который уже минут пять  что-то  царапал  под  диктовку
своего коллеги, вырвал листок из записной книжки. Луи вяло взял  у  него
этот листок. Прочел - и подскочил:
   - Ну и ну. Только и всего?
   Попробуйте проявить деликатность и объективность! Жилы  все  вытянут,
изведут упреками. А твоя драгоценная супруга,  Луи,  призывает  тебя  не
терять чувства реальности. В этом зале, где сейчас  происходят  все  эти
бурные споры из-за денег, ты всего только некий Давермель,  Луи,  сорока
четырех лет,  художник  по  интерьеру,  женатый,  имеющий  на  иждивении
четверых детей, проживающих в  Фонтене-су-Буа,  -  так  определяет  тебя
декларация о доходах и платежные  ведомости  о  получаемом  жалованье  в
ателье   "Мобиляр",   фотокопии   которых   были    представлены    сюда
заинтересованным в деле лицом. Допустим, что эти раскопки, произведенные
секретарем ателье, соответствуют действительности. Но  нельзя  допустить
другого - того, что, попросту говоря, с  тебя  хотят  содрать  все.  Или
почти все...
   - Они основываются на твоих прошлогодних доходах, - говорит Гранса.
   - Это если совершенно не считаться с расходами, - возражает Луи. -  И
не принимать во внимание, что год был  исключительный,  почти  на  треть
доходней, чем предыдущий.
   - Ты имеешь возможность доказать это?
   Стоит ли краснеть оттого, что он проявил такую осмотрительность?  Да,
у Луи есть три  недавних  уведомления  чиновника  по  сбору  налогов,  в
которых  фигурируют  цифры  чистого  дохода,  куда  более  скромные.  Он
вынимает из кармана эти бумаги и молча передает своему защитнику.
   - Во  всяком  случае,  существует  установленный  законом  предел,  -
продолжает объяснять троюродный брат. - Однако встречаются иногда  такие
щедрые мужчины,  которые  отдают  все  до  последней  рубашки,  лишь  бы
добиться возможности быть с другой, пусть