Энтони Берджес.
    Влюбленный Шекспир


     Anthony Burgess. NOTHING LIKE THE SUN
     Перевод А.И. Коршунова
     OCR Бычков М.Н.


                                                       Памеле и Чарльзу Сноу
157?-1587

ГЛАВА 1

     Во всем была виновата богиня - загадочная, неуловимая, опасная и вместе
с тем очень желанная. Когда Уильям увидел ее впервые?
     Ну да, конечно, это была Страстная пятница. 1577-й?  1578-й?  1579-й?..
Юный Уилл - подросток в поношенном тесном  камзоле,  заплатанном  плаще,  но
зато в новых, с иголочки, перчатках. Бороду он еще не брил, покрывавший  его
щеки и подбородок светлый юношеский  пушок  казался  на  солнце  золотистым.
Золотисто-каштановые волосы и карие добрые  глаза.  Стремительной  юношеской
походкой Уилл шел через луг по левому берегу Эйвона, подмечая, что у  затона
под Клоптонским мостом уже зацвел молочай. Клоптон {Клоптон Хью  -  уроженец
Стратфорда. Будучи младшим сыном в семье, не получил наследства  и  уехал  в
Лондон, где разбогател на торговле  шелком.  Был  избран  олдерменом,  затем
шерифом, а  и  1491  году  стал  лорд-мэром  Лондона.}  -  герой  Нью-Плейс,
покинувший отчий дом в надежде  разбогатеть.  Интересно,  а  он  сам,  Уилл,
сможет когда-нибудь выбиться в люди, чтобы умереть таким же знаменитым,  как
этот великий сын Стратфорда? Уилл очень страдал оттого, что к нему  все  еще
относились как к ребенку. В тот день ему  и  этому  недоумку  Гилберту  было
велено  доставить  готовые  перчатки  заказчику,  а  заодно  взять  с  собой
маленьких Энн и Ричарда, ведь прогулки на свежем  воздухе  так  полезны  для
здоровья. На лугу дышалось легко, то здесь,  то  там  из  травы  выскакивали
зайцы, тут же бросавшиеся наутек, и ничто не напоминало о Хенли-стрит  с  ее
вонючими кучами нечистот и мясными лавками, где торговцы уже затачивали ножи
и разделывали  туши  для  пасхального  базара.  Жалобно  блеяли  ведомые  на
заклание молодые барашки, а пасхальный  зайчик  только  и  дожидался  своего
часа, чтобы вырваться на улицу из дверей домов.  В  воздухе  была  грусть  и
пьянящая надежда, с юго-запада пришел полуденный дождик. Но Уилла  волновали
иные стоны, исходящие совсем от других тварей.  Белые  тела,  впивающиеся  в
плоть пальцы, по-лягушачьи раскинутые ноги - все это было  очень  похоже  на
плавание  в  кровати.  Мальчик  стал  невольным  свидетелем  этого   действа
накануне, в Великий четверг, когда, ничего не  подозревая,  распахнул  дверь
родительской спальни. Уж лучше бы он ничего не видел и не слышал. Всей  этой
наготы и белизны. Родители даже не заметили его и так и не  узнали,  что  он
все видел.
     - Так нельзя, Дикон, - одернул Уилл Ричарда, который лез своим сопливым
пальцем в глаз сестре. А затем добавил: - И к воде близко тоже  не  подходи.
Вода - опасная штука.  Если  не  утонешь,  так  вымокнешь.  -  И  неожиданно
увлеченный только что придуманным каламбуром: - В водице водится,  в  водице
водится, в водице водится...
     Озорница Энн напустила на себя важный вид, с которым ее отец,  до  того
как семья Шекспир обеднела, имел обыкновение поучать прислугу, и сказала:
     - Бедняжка Уилл тронулся умом. Уилл дурачок. Гоните в шею его вдову.
     - ...в водице водится...
     Гилберт же, которого все в семье считали слабоумным, разинув рот глядел
на небо, по которому медленно и  величественно  плыли  облака.  Гилберт  был
сопливым мальчишкой с пухлыми губами.
     - А что, рай в самом деле находится  там?  -  спросил  он,  не  опуская
головы. - И там живет Бог со своими святыми?
     - Дочь должника. Голь перекатная. Так что  там  насчет  моей  вдовы?  -
поинтересовался Уилл у Энн.
     - Сам козодой, - ответила ему сестра.
     Ричард, у которого левая нога была  на  полтора  дюйма  короче  правой,
поковылял в сторонку, немного подумал,  а  затем  достал  из  штанов  своего
маленького дружка и начал  мочиться  на  траву,  выпуская  тоненькую  желтую
струйку, золотящуюся в лучах весеннего солнца. Он собрал на  губах  слюну  и
принялся выдувать из нее пузырь, тонкую, быстро лопнувшую пленку.
     - А вон там растет козья ива, - продолжала Энн.
     На Ричарде была бархатная шапочка, а старый плащ, полы которого  сейчас
были откинуты назад, мать украсила потрепанной кисточкой.
     Коза, ива, вдова... Тарквиний, римский правитель, очень смуглый, словно
опаленный лучами горячего южного солнца, он тоже был  очень  развращенным  и
похотливым. Вот это tragos, трагедия. Лезвие бритвы и точильный  камень.  Но
то был совсем другой Тарквиний. Перед глазами Уилла до сих пор  было  белое,
обвислое брюхо отца, выскочки из Хэмптон-Люси, и он отчетливо  слышал  крики
матери, Арден, дочери древнего и достойного рода. Нет, она не  ива.  Но  ива
как раз пригодилась бы для смерти. Уилл смотрел на лужицу, собиравшуюся  под
золотистой дугой, и в голове у него назойливо крутилась одна и та же  мысль,
заставившая его снова прибавить шагу. Сможет ли он  стать  знаменитым  сыном
Стратфорда, таким же, как Клоптон? Мальчику казалось, что он  спит  наяву  и
пытается во сне догнать неуловимую тень, увидеть, которую можно лишь иногда,
краешком глаза.
     - А ты весь дрожишь, - сказал Гилберт. - Дрожишь, дрожишь, дрожишь.
     Уилл недовольно поморщился, чувствуя, что  краснеет.  Он  неопределенно
пожал плечами, пробормотал  что-то  насчет  промозглой  английской  весны  и
запахнул на себе полы поношенного плаща - ну совсем  как  король  Стефан  из
песни. Настоящий пэр,  честное  слово.  Ричард  тем  временем  уже  закончил
мочиться и спрятал инструмент обратно. Все еще держась за штаны, он тихонько
зарычал и, хромая, побежал догонять белоголовую Энн, у которой были  светлые
ресницы, а бровей не было видно и вовсе. Бледные дети, хмурая и безрадостная
зима, пасмурная Англия, белые призраки, совокупляющиеся в темной  спальне...
Энн же притворилась, что ей очень страшно, и  побежала,  радостно  крича,  в
сторону   ближайших   кустов.   Она   оглянулась   на   своего    маленького
преследователя, выкрикнула дразнилку: "Свинка, свинка, колючая щетинка!" - и
снова бросилась бежать сломя голову, и в  следующий  момент  со  всего  маху
налетела на неуклюжую фигуру, появившуюся из-за толстого и корявого дубового
ствола. Дети сразу же узнали  этого  человека.  Старый  прощелыга,  так  его
называли многие жители Хенли-стрит, бродяга и  проходимец.  Звали  его  Джек
Хоби. Грязная рубаха, старая шляпа с помятой  тульей...  Интересно,  кем  он
был: настоящим  морским  волком  или  же  всего-навсего  сухопутным  вруном?
Вообще-то, честно говоря, от Стратфорда до моря было далековато. Но Уилл все
равно был уверен, что Хоби избороздил  все  моря  вдоль  и  поперек.  Сейчас
старик, как, впрочем, и всегда, был в сильном подпитии.
     - Ну, - сказал Хоби, держа Энн  за  плечи  своими  грязными  волосатыми
лапами,  -  вот  ты  и  попалась,  маленькая  егоза.  Царица   Фортунато   и
Эрактеленти, значит, быть посему. Я возьму тебя с собой туда, где гуси водят
хороводы, а обезьяны играют в догонялки.
     Энн вырвалась и убежала, но было видно, что она ничуть  не  испугалась.
Ричард засмеялся. У Хоби была уродливая физиономия, похожая на морду  черта,
какой ее обычно изображали на ярмарочных картинках, но вид у него  при  этом
был такой комичный, что напугать ребенка при свете  дня  было  невозможно  -
один глаз закрыт навсегда, вечно чумазые впалые щеки, редкие черные  зубы  и
жиденькая  борода,  в  которой  всегда  было  полно  хлебных  крошек.   Хоби
осклабился - ну прямо настоящий пират! От него пахло так же терпко,  как  от
головы банберийского сыра, а изо рта разило перегаром.
     - Мастер перчаточник, - ухмыльнулся старик, глядя на  Уилла.  -  Святые
деньки наступают, ни тебе осликов, ни ласточек.
     - Ластовиц, - тут же поправил Уилл и вдруг  устыдился  своего,  желания
выглядеть мастером. Перчаточное дело вовсе не было его призванием, хотя отец
и забрал мальчика  из  школы,  сделав  своим  подмастерьем  и  объяснив  это
стесненными обстоятельствами и необходимостью его помощи  дома.  Сын  должен
был  постигнуть  тонкости  отцовского  ремесла  ad   unguem,   то   бишь   в
совершенстве. Он был по уши в этом дерьме! Уилл  покраснел;  он  чувствовал,
что  краснеет  еще  сильнее.  Эх,  и  куда  только  подевалось   достоинство
старинного рода Арден, берущего свое начало где-то в глубине веков,  задолго
до завоевания Англии норманнами. Обширные  земли,  благородное  высокомерие,
голубятня в Уилмкоте, где ворковало шестьсот пар голубей... ("Какой стыд,  -
плакала недавно мать, урожденная Арден, - они проезжали через Стратфорд, мои
родные кузены, и даже не проведали нас. Не  зашли,  чтобы  выпить  стаканчик
вина и передать семейные новости. Ох, горе, горе! Какой позор!  Я  же  вышла
замуж за голодранца. И где только были мои глазоньки... Горе мне, грешной!")
На глаза Уилла навернулись слезы. Он тут же поспешил убедить себя, что глаза
просто слезятся на ветру. Будет лучше, если дети успеют  вернуться  домой  к
обеду: там будут ждать старшая сестра, неряха Джоан, мать,  которая  считает
себя настоящей леди, и отец -  с  его  лица  в  последнее  время  не  сходит
тревожное выражение.
     - Отправляйтесь в море, пока еще молоды, - продолжал глумиться Хоби.  -
Весь мир будет лежать у ваших ног. Остров  Рук  в  Кансленде.  Мадагастат  в
Скории, где  правят  магометанские  цари,  черные  лицом,  словно  черти,  и
царицы-распутницы, готовые лечь с любым мужчиной.
     Тогда ли это случилось? Воздух Англии вдруг стал душным  и  знойным,  а
Эйвон засиял в лучах солнца подобно Нилу, воды которого кишат  змеями.  Уилл
отчетливо увидел смуглый восточный профиль, лицо царицы с золотой  монеты  и
галеоны, плывущие в далекое царство. Он с трудом сглотнул, отгоняя  от  себя
это призрачное видение, и нашел в себе силы съязвить в ответ:
     - Скажи  еще,  что  сам  когда-то  нагружал  галеоны  золотом,  амброй,
мускусом и рогами единорога, но потом твой корабль потерпел  крушение,  и  с
тех пор тебя преследуют несчастья.
     - Ничего, будет и на твоей улице праздник, -  сказал  Хоби,  ничуть  не
смутившись тем, что его собственные  россказни  были  только  что  повторены
слово в слово. - Я-то уже пожил на этом свете и многое повидал.  Видел  я  и
морских чудовищ, и рыб, лазающих по деревьям, словно мальчишки за  яблоками.
Довелось мне отведать и мяса верблюда, и побывать в  тех  краях,  где  живут
людоеды с глазами на груди...
     Ричард сосредоточенно расковыривал засохшую болячку на  нижней  губе  и
разинув рот слушал Хоби; Энн молча шлепнула его по руке,
     - А вы когда-нибудь бывали в море,  среди  огромных  волн,  похожих  на
разинутые пасти свирепых гончих, когда пронзительно завывает ветер, а солнце
такое яркое, что может запросто растопить человеку глаза, если только он  не
зажмурится?
     - И тогда он больше ничего не сможет видеть,  -  с  идиотской  прямотой
добавил Гилберт.
     - Ладно, хватит болтовни, - сказал Уилл, словно настоящий джентльмен. -
Нам пора идти.
     - Итак, - проговорил  Хоби,  пошатываясь  и  стаскивая  с  головы  свою
дырявую  шляпу,  под  которой   обнаружились   свалявшиеся   сальные   лохмы
неопределенного цвета, -  пришло  время  поклониться  в  ножки  благородному
господину. А то их светлость  уже  недовольно  сопит  через  дырочки  своего
длинного носа. Пощады, милости и защиты! Окажите мне такую честь и позвольте
поцеловать ваш грязный башмак.  -  И  пьяница  попытался  сделать  реверанс,
согнувшись в таком низком поклоне, что едва не  упал.  Энн  и  Ричард  снова
засмеялись.
     Юному  джентльмену  Уиллу  стало  жаль  этого  незадачливого  и  вконец
изолгавшегося беднягу, у  которого  так  дурно  пахло  изо  рта,  и  мальчик
вспомнил о единственной монетке в своем кошельке.  Ее  дала  ему  одна  дама
(имени ее он не помнил), которой Уилл доставил  пару  великолепных  лайковых
перчаток в прошлую среду. Дама тогда  сказала  что-то  вроде  "вот,  возьми,
мальчик, это тебе за труды", и он смущенно  покраснел.  Теперь  же  Уилл  не
задумываясь достал монету и сказал: "Вот, возьми". Оба брата и сестра  молча
глядели на него; Хоби тоже недоуменно воззрился на  благодетеля,  но  деньги
взял. Потом он все  же  не  сдержался  и  крикнул  вслед  тем,  кого  обычно
презрительно называл Чакспирами или Каспирами:
     - Послушайся моего совета, парень! Иди в море! Здесь, на суше, тебе  не
жизнь. К черту все эти господские ужимки. В море, в море, на  простор,  беги
отсюда, пока еще не поздно! - Затем  он  упал  в  кусты,  чтобы  снова,  как
обычно, забыться пьяным сном.
     Уилл позволил Энн убежать вперед, и Ричард, прихрамывая, снова погнался
за ней. Гилберт шел зигзагами,  не  глядя  под  ноги  и  устремив  взгляд  в
небесную синеву. Рот его был разинут, как  будто  юноша  страдал  от  жажды.
Наверное, ему хотелось увидеть в небе Бога. Уилл погрузился  в  размышления.
Его задумчивые глаза были широко открыты, но как будто ничего не видели.  Он
не замечал ни сухих коровьих  лепешек,  ни  зеленого  клевера  и  не  слышал
звонкого пения жаворонка.
     Так что же нужно предпринять, чтобы снискать почет  и  уважение,  чтобы
название  селения  Снитерфилд  зазвучало  так  же  гордо,  как  и   Уилмкот,
прославившийся родом Арден? (Уилл дал себе зарок  во  что  бы  то  ни  стало
довести это дело до конца.) Возможно, и  в  самом  деле  нужно  будет  стать
великим путешественником, искателем приключений,  легендарным  охотником  за
древними кладами. Но с другой стороны, тогда придется  полжизни  провести  в
вонючем трюме, питаться червивыми сухарями, запивая их застоявшейся водой, в
компании с грязными оборванцами, от которых воняет так же мерзко, как  и  от
их ни разу не стиранных рубах цвета ушной серы. Придется  встать  на  кривую
дорожку пиратства и грабежей  или,  в  лучшем  случае,  всю  дорогу  терпеть
общество грубых и похотливых бродяг, которые  обжираются  солониной,  грязно
бранятся и бьются насмерть за право обладать мягким  белым  телом  мальчика,
воспитанного на Овидии и Сенеке. Уилла захлестнуло  разочарование,  лишившее
мечту былой позолоты, после чего море показалось ему менее  привлекательным.
И все же заманчивые названия далеких стран продолжали  волновать  его  душу:
Америка,   Московия,   Селентайд,    Занзибар,    Терра-Флорида,    Мадейра,
Пальме-Ферро...
     А  отец  его  подвел.  Да-да;  этот  тихий   человек,   так   терпеливо
пережидающий скандалы своей сварливой  и  взбалмошной  жены,  смирившийся  с
молчаливым презрением семейства Арден, продолжал  неуклонно  катиться  вниз,
теряя авторитет в глазах сына. Джон Шекспир, который  некогда  занимал  пост
бейлифа (высшего должностного лица в городе), теперь не мог  даже  заплатить
налог и хотя по-прежнему оставался олдерменом,  но  из-за  своей  нищеты  не
решался появляться на заседаниях городской корпорации. Он распродал  большую
часть своего имущества и сделал раба из собственного сына,  обрекая  его  на
пожизненную каторгу среди перчаточной лайки. При  мысли  об  этом  на  глаза
Уилла навернулись слезы. Нет, конечно, это честное, уважаемое всеми ремесло,
но только провести вот так всю  жизнь,  шить  перчатки  до  самой  смерти...
Выкраивать  заготовки,  вырезать  узкие   длинные   полосы   для   фуршетов,
соединяющих  лицевую  и   тыльную   стороны   перчатки,   делать   крохотные
треугольнички ластовиц и тонкие кожаные  шнуры,  а  потом  сшивать  все  это
воедино мелкими перчаточными стежками, чтобы  в  результате  получились  два
кожаных  шедевра  в  зеркальном  отображении.  А   потом   велеть   учтивому
мальчику-подмастерью доставить товар заказчику,  и.  мальчик  будет  обивать
пороги богатых домов, смиренно полагаясь на благосклонность слуг и терпеливо
снося лай хозяйских собак...
     И снова это видение! Вот Уилл стучит, ждет.  Слуга  говорит,  будто  бы
госпожа передала через мажордома, чтобы мастера прислали к ней, и вот он уже
сидит за столом в просторной комнате, где все  стены  увешаны  великолепными
гобеленами (Сусанна и похотливые старики; ковчег, голубь  и  сын  праведного
Ноя, высматривающий  вдали  землю;  Юдифь,  заносящая  меч  над  Олоферном).
Мальчик представлял это очень отчетливо, и временами ему даже казалось,  что
он чувствует запах грушевых поленьев, потрескивающих в огромном камине. Обед
закончен, блюда и серебряные сосуды со специями убраны со стола, и  чопорный
мажордом вместе с богато одетыми слугами, почтительно пятясь,  удалились  из
комнаты. Вокруг госпожи бегают, виляя хвостиками,  маленькие  собачки  (Уилл
понимает, что их очень много), она то и дело нагибается, чтобы протянуть  им
затянутую в перчатку ладонь с пригоршней сладостей; и собачки жадно  хватают
лакомство острыми зубками. Эта госпожа вдова, ее лицо скрыто под  вуалью,  и
еще на ней богатое платье из парчи. Вот она пошевелилась, и парчовые складки
тихонько зашуршали... Огонь потрескивает в камине, и запах грушевого  дерева
усиливается,  заполняет  уже  всю  комнату.  Госпожа  ставит   перед   собой
серебряный кубок сладкого вина (Уилл точно знает, что вино сладкое,  и  даже
чувствует его вкус; кубок украшен рельефом  в  виде  крылатого  херувима,  а
основанием чаши служат серебряные львиные лапы). Госпожа вынимает  из  кубка
веточку розмарина, которой она размешивала  специи.  У  Уилла  перехватывает
дыхание. Она же взмахом руки, все еще держащей веточку, манит  его  к  себе,
поднимается и идет  к  двери,  оглядываясь,  чтобы  убедиться,  что  мальчик
следует за ней. Высокие двери распахиваются перед ней сами собой, словно  по
волшебству. Вслед за хозяйкой Уилл проходит через анфиладу комнат и галерей,
гладкие стены  которых  украшены  дубовыми  панелями  с  богатой  резьбой  и
портретами героев. И затем они оказываются в  спальне,  где  стоит  огромная
золотая кровать под покрывалом из узорчатого шелка. Здесь пахнет  индийскими
благовониями,  и  вокруг  ложа  расставлены  шелковые  ширмы,   на   которых
изображены любовные утехи богов. Уилл даже слышит, как тявкают  и  скребутся
под дверями собачки. Он робеет и отворачивается.  У  госпожи  тихий  грудной
голос, заставляющий мальчика трепетать. Кровь оглушительно стучит у  него  в
висках, он слышит тихий шелест шелков и  прерывистое  дыхание  женщины.  Она
торопится, но  застежки  и  шнурки  все  не  поддаются.  Уилл  стоит  крепко
зажмурившись. И вот госпожа говорит:
     - Повернись, мой возлюбленный. Посмотри же на меня.
     Робея и едва не теряя сознание от  страха,  он  оборачивается  и  после
этого уже не может отвести глаз от  чудесного  зрелища.  Его  госпожа  стоит
перед ним совершенно обнаженная. Это золото, сияние, блеск,  пламя,  солнце,
воплощение всех его желаний.
     - Я твоя. Иди же ко мне и возьми то, что тебе принадлежит.
     Ох уж это юное сердце! Ох, как оно трепещет, как  бешено  бьется!  Уилл
падает к ее ногам, но она решительно берет его за плечи и заставляет встать.
А  потом  они,  раздвинув  серебристо-белые  шелковые  занавеси   балдахина,
опускаются на мягчайшую перину из  лебяжьего  пуха.  И  скоро,  очень  скоро
должен наступить момент, когда Уиллу откроются все секреты мироздания  и  из
его груди вырвутся те слова, которых так ждут все эти  боги  и  которые  они
выслушают молча.
     ...Вскоре золото померкло, видение рассеялось. Остался лишь  Стратфорд,
пятница на Страстной неделе, солнце уже начинало клониться к закату, а ветер
казался холоднее, чем прежде. Уилл стоял перед отцовским домом.  Двери  были
распахнуты настежь, и остальные дети уже побежали есть, наперебой крича, как
они голодны. Ему же пришлось задержаться на пороге, чтобы унять утомительное
сердцебиение. Уилл окинул взглядом грязную извилистую улицу  с  потемневшими
от времени и непогоды дощатыми заборами. Соседская девчонка  из  дома  Куини
выбросила на улицу рыбьи головы, и теперь из-за них отчаянно дрались  кошки.
Из-за дверей отцовского дома пахло  вяленой  рыбой,  запечен