Богомолов Владимир Осипович

    Иван
    В кригере
    Военные рассказы
    Зося

   Владимир Осипович Богомолов: биографическая справка

                             (03
   7.1926-30.12.2003)


     "Владимир Осипович БОГОМОЛОВ родился  в 1926 году  в деревне Кирилловке
Московской  губернии.  В  1941  году окончил  семь  классов  средней  школы.
Участник  Отечественной  войны.  В  Действующей  армии  был  последовательно
рядовым,   командиром   отделения,   помкомвзвода,   командиром   взвода   -
стрелкового,  автоматчиков,  пешей   разведки,  -  в  конце  войны  исполнял
должность  командира  роты.  Награжден орденами и медалями. Автор получивших
широкую  известность и переведенных на десятки языков романа "Момент истины"
("В августе сорок четвертого..."),  повестей "Иван",  "Зося",  "В кригере" и
рассказов.
     Романом  В.Богомолова в  обиход  русского  языка были введены несколько
новых понятий  и, прежде всего выражение "момент истины" - "момент получения
информации, способствующей установлению истины". Книги В.Богомолова входят в
учебные программы для чтения средних школ, гимназий и лицеев ряда стран и, в
первую очередь, России и Беларуси.
     По  мотивам   повести  "Иван"  кинорежиссером  Андреем  Тарковским  был
поставлен  известный  фильм "Иваново  детство"  (1962),  удостоенный  высшей
премии Венецианского кинофестиваля "Золотой лев".
     Роман "Момент истины"("В августе сорок четвертого...") и повесть "Иван"
выдержали более сотни изданий и,  согласно данным библиографов, лидируют  по
количеству переизданий  среди многих  тысяч  других современных литературных
произведений, опубликованных соответственно в последние 25 и 40 лет."



   Богомолов Владимир Осипович
   Иван

---------------------------------------------------------------
     © Copyright Владимир Осипович Богомолов
     Издание: Богомолов В.О. Момент истины. - М.: Правда, 1985.
     Богомолов В.О.  Момент  истины. Роман, повести, рассказы. - М.: Правда,
1985. - 560  с.  Тираж  2  000 000  экз  //  Текст печатается по изданию: В.
Богомолов. - М.: Молодая гвардия, 1976.
     Проект "Военная литература":
     Книга на сайте: militera.lib.ru/prose/russian/bogomolov2/index.html
     OCR, правка, оформление: Hoaxer (hoaxer@mail.ru)
---------------------------------------------------------------


     В ту ночь я  собирался  перед  рассветом проверить  боевое охранение и,
приказав разбудить меня в четыре ноль-ноль, в девятом часу улегся спать.
     Меня разбудили раньше: стрелки на  светящемся циферблате показывали без
пяти час.
     - Товарищ старший лейтенант... а товарищ старший лейтенант... разрешите
обратиться... - Меня  с  силой трясли за плечо. При свете трофейной  плошки,
мерцавшей на столе, я разглядел ефрейтора Васильева из взвода, находившегося
в  боевом охранении. - Тут  задержали одного... Младший  лейтенант  приказал
доставить к вам...
     -  Зажгите  лампу! -  скомандовал я,  мысленно  выругавшись:  могли  бы
разобраться и без меня.
     Васильев  зажег  сплющенную  сверху  гильзу  и,  повернувшись  ко  мне,
доложил:
     -  Ползал в  воде возле берега. Зачем - не говорит, требует доставить в
штаб. На вопросы не отвечает: говорить, мол, буду только с командиром. Вроде
ослаб, а может, прикидывается. Младший лейтенант приказал...
     Я, привстав, выпростал ноги  из-под одеяла и, протирая глаза, уселся на
нарах. Васильев, ражий детина, стоял передо мной, роняя капли воды с темной,
намокшей плащ-палатки.
     Гильза разгорелась, осветив просторную  землянку,  -  у  самых дверей я
увидел худенького мальчишку лет одиннадцати, всего  посиневшего от  холода и
дрожавшего; на нем были мокрые, прилипшие к телу рубашка  и штаны; маленькие
босые ноги по щиколотку были в грязи; при виде его дрожь пробрала меня.
     -  Иди  стань к печке!  -  велел  я ему.  - Кто  ты такой?  Он подошел,
рассматривая меня настороженно-сосредоточенным  взглядом  больших,  необычно
широко  расставленных глаз.  Лицо у него  было скуластое; темновато-серое от
въевшейся в кожу грязи. Мокрые неопределенного цвета волосы висели клочьями.
В его взгляде, в выражении измученного, с плотно сжатыми, посиневшими губами
лица чувствовалось  какое-то  внутреннее  напряжение и,  как мне показалось,
недоверие и неприязнь.
     - Кто ты такой? - повторил я.
     - Пусть он выйдет,  - клацая зубами,  слабым голосом  сказал мальчишка,
указывая взглядом на Васильева.
     - Подложите дров и ожидайте наверху! - приказал я Васильеву.
     Шумно  вздохнув, он,  не торопясь, чтобы затянуть  пребывание  в теплой
землянке,  поправил головешки, набил печку  короткими поленьями и  так же не
торопясь  вышел.  Я  тем временем  натянул  сапоги  и выжидающе посмотрел на
мальчишку.
     - Ну, что же молчишь? Откуда ты?
     - Я Бондарев, - произнес он тихо  с такой интонацией, будто эта фамилия
могла мне что-нибудь  сказать или  же  вообще  все  объясняла.  - Сейчас  же
сообщите в штаб пятьдесят первому, что я нахожусь здесь.
     - Ишь ты! - Я не мог сдержать улыбки. - Ну а дальше?
     - Дальше вас не касается. Они сделают сами.
     - Кто это «они»? В какой штаб сообщить и кто такой  пятьдесят
первый?
     - В штаб армии.
     - А кто это пятьдесят первый? Он молчал.
     - Штаб какой армии тебе нужен?
     - Полевая почта вэ-че сорок девять пятьсот пятьдесят...
     Он  без ошибки назвал номер полевой  почты штаба  нашей армии. Перестав
улыбаться, я смотрел на него удивленно и старался все осмыслить.
     Грязная  рубашонка  до  бедер  и  узкие  короткие  порты  на  нем  были
старенькие, холщовые,  как  я определил, деревенского пошива  и чуть  ли  не
домотканые; говорил же  он правильно,  заметно  акая, как говорят в основном
москвичи и белорусы; судя по говору, он был уроженцем города.
     Он  стоял передо мной, поглядывая исподлобья настороженно и отчужденно,
тихо шмыгая носом, и весь дрожал.
     -  Сними с себя  все и разотрись.  Живо!  - приказал  я, протягивая ему
вафельное не первой свежести полотенце.
     Он стянул рубашку, обнажив худенькое,  с проступающими  ребрами тельце,
темное от грязи, и нерешительно посмотрел на полотенце.
     - Бери, бери! Оно грязное.
     Он принялся растирать грудь, спину, руки.
     - И штаны снимай! - скомандовал я. - Ты что, стесняешься?
     Он так же молча, повозившись с набухшим узлом,  не  без труда  развязал
тесьму, заменявшую ему ремень,  и скинул портки. Он  был совсем еще ребенок,
узкоплечий, с тонкими  ногами и руками, на  вид  не более десяти-одиннадцати
лет, хотя по лицу,  угрюмому, не по-детски сосредоточенному, с морщинками на
выпуклом лбу,  ему  можно  было дать,  пожалуй, и  все  тринадцать.  Ухватив
рубашку и портки, он отбросил их в угол к дверям.
     - А сушить кто будет - дядя? - поинтересовался я.
     - Мне все привезут.
     - Вот как! - усомнился я. - А где же твоя одежда?
     Он  промолчал.  Я собрался  было  еще  спросить, где его документы,  но
вовремя сообразил, что он слишком мал, чтобы иметь их.
     Я  достал  из-под  нар   старый   ватник  ординарца,   находившегося  в
медсанбате.  Мальчишка  стоял  возле  печки  спиной ко мне -  меж торчавшими
острыми  лопатками  чернела  большая,  величиной  с  пятиалтынный,  родинка.
Повыше,  над  правой   лопаткой,  багровым  рубцом  выделялся  шрам,  как  я
определил, от пулевого ранения.
     - Что это у тебя?
     Он взглянул на меня через плечо, но ничего не сказал.
     -  Я тебя спрашиваю, что это у тебя на спине?  - повысив голос, спросил
я, протягивая ему ватник.
     - Это вас  не касается. И не смейте кричать! - ответил он с неприязнью,
зверовато сверкнув зелеными, как  у  кошки, глазами, однако  ватник  взял. -
Ваше дело доложить, что я здесь. Остальное вас не касается.
     - Ты  меня не  учи! -  раздражаясь, прикрикнул  я  на  него.  -  Ты  не
соображаешь, где находишься  и как себя вести.  Твоя  фамилия  мне ничего не
говорит. Пока ты не объяснишь,  кто ты, и откуда, и зачем попал к реке, я  и
пальцем не пошевелю.
     - Вы будете отвечать! - с явной угрозой заявил он.
     -  Ты меня не пугай - ты еще  мал!  Играть  со мной в  молчанку тебе не
удастся! Говори толком: откуда ты?
     Он закутался  в  доходивший  ему почти  до  щиколоток ватник и  молчал,
отвернув лицо в сторону.
     - Ты просидишь здесь сутки, трое, пятеро, но, пока не скажешь, кто ты и
откуда, я никуда о тебе сообщать не буду! - объявил я решительно.
     Взглянув на меня холодно и отчужденно, он отвернулся и молчал.
     - Ты будешь говорить?
     - Вы должны сейчас же доложить в штаб пятьдесят первому, что я нахожусь
здесь, - упрямо повторил он.
     - Я тебе  ничего не должен, -  сказал  я  раздраженно.  - И пока  ты не
объяснишь, кто ты и откуда, я  ничего делать не  буду.  Заруби  это  себе на
носу!.. Кто это пятьдесят первый?
     Он молчал, сбычась, сосредоточенно.
     - Откуда ты?..  - с трудом  сдерживаясь,  спросил я. -  Говори же, если
хочешь, чтобы я о тебе доложил!
     После продолжительной паузы - напряженного раздумья - он выдавил сквозь
зубы:
     - С того берега.
     -  С того  берега? - Я не поверил. - А как же попал сюда? Чем ты можешь
доказать, что ты с того берега?
     - Я  не  буду доказывать. Я больше  ничего не скажу. Вы не смеете  меня
допрашивать - вы  будете отвечать! И  по телефону ничего не говорите. О том,
что  я  с того берега, знает  только  пятьдесят первый. Вы  должны сейчас же
сообщить ему: Бондарев у меня. И все! За мной приедут! - убежденно выкрикнул
он.
     - Может, ты  все-таки  объяснишь, кто  ты такой,  что *за  тобой  будут
приезжать?
     Он молчал.
     Я некоторое  время  разглядывал его и  размышлял. Его фамилия мне ровно
ничего не говорила, но, быть может, в штабе армии о нем знали? - за войну  я
привык ничему не удивляться.
     Вид у  него  был  жалкий,  измученный,  однако держался он  независимо,
говорил  же  со мной  уверенно и  даже властно:  он не  просил,  а требовал.
Угрюмый, не  по-детски сосредоточенный и настороженный, он производил весьма
странное впечатление; его утверждение, будто он  с того берега, казалось мне
явной ложью.
     Понятно, я не собирался сообщать о нем непосредственно в штаб армии, но
доложить в полк было  моей  обязанностью.  Я  подумал, что они заберут его к
себе  и  сами  уяснят, что к  чему; а я еще  сосну часика два  и  отправлюсь
проверять охранение.
     Я покрутил ручку телефона и, взяв трубку, вызвал штаб полка.
     - Третий слушает. - Я услышал голос начальника штаба капитана Маслова.
     -  Товарищ  капитан,  восьмой  докладывает!   У  меня  здесь  Бондарев.
Бон-да-рев! Он требует, чтобы о нем было доложено «Волге»...
     -  Бондарев?.. - переспросил Маслов удивленно.  - Какой Бондарев? Майор
из оперативного, поверяющий, что ли? Откуда он  к тебе  свалился? -  засыпал
вопросами Маслов, как я почувствовал, обеспокоенный.
     -  Да нет, какой там поверяющий! Я сам не  знаю, кто он: он не говорит.
Требует, чтобы  я доложил  в  «Волгу»  пятьдесят первому,  что  он
находится у меня.
     - А кто это пятьдесят первый?
     - Я думал, вы знаете.
     - Мы не имеем позывных «Волги».  Только дивизионные. А кто он
по должности, Бондарев, в каком звании?
     - Звания у  него нет, - невольно улыбаясь, сказал я.  -  Это мальчик...
понимаете, мальчик лет двенадцати...
     -  Ты  что,  смеешься?.. Ты над кем развлекаешься?!  - заорал  в трубку
Маслов. - Цирк устраивать?! Я тебе покажу мальчика! Я майору доложу! Ты что,
выпил или делать тебе нечего? Я тебе...
     -  Товарищ  капитан!  - закричал я, ошарашенный  таким оборотом дела. -
Товарищ капитан, честное слово, это мальчик! Я думал, вы о нем знаете...
     - Не знаю и знать не желаю! - кричал Маслов запальчиво. - И ты ко мне с
пустяками не лезь! Я тебе не мальчишка! У меня от работы уши пухнут, а ты...
     - Так я думал...
     - А ты не думай!
     - Слушаюсь!.. Товарищ капитан, но что же с ним делать, с мальчишкой?
     - Что делать?.. А как он к тебе попал?
     - Задержан на берегу охранением.
     - А на берег как он попал?
     -  Как  я  понял... -  Я  на  мгновение замялся.  - Говорит, что с  той
стороны.
     - «Говорит»,  - передразнил Маслов. - На  ковре-самолете?  Он
тебе плетет, а ты и развесил уши. Приставь к нему часового! - приказал он. -
И  если не  можешь  сам разобраться, передай Зотову. Это их функции -  пусть
занимается...
     - Вы ему скажите: если он будет  орать и не доложит сейчас же пятьдесят
первому,  -  вдруг  решительно  и  громко  произнес  мальчик,   -  он  будет
отвечать!..
     Но  Маслов   уже  положил  трубку.  И   я   бросил  свою   к  аппарату,
раздосадованный на мальчишку и еще больше на Маслова.
     Дело  в  том,  что  я  лишь  временно  исполнял  обязанности  командира
батальона, и все знали, что я «временный». К тому же мне был всего
двадцать один год,  и, естественно,  ко мне  относились  иначе, чем к другим
комбатам. Если  командир  полка и  его заместители  старались ничем  это  не
выказывать, то Маслов - кстати, самый молодой из моих полковых начальников -
не скрывал, что считает меня мальчишкой, и обращался со мной соответственно,
хотя я воевал с первых месяцев войны, имел ранения и награды.
     Разговаривать таким  тоном с командиром первого  или третьего батальона
Маслов, понятно, не осмелился бы. А со мной... Не выслушав и не разобравшись
толком, раскричаться...  Я был уверен, что  Маслов  не  прав.  Тем не  менее
мальчишке я сказал не без злорадства:
     - Ты просил, чтобы  я доложил о тебе,  -  я доложил! Приказано посадить
тебя в землянку, - приврал я, - и приставить охрану. Доволен?
     - Я  сказал  вам  доложить  в штаб  армии пятьдесят первому,  а вы куда
звонили?
     - Ты «сказал»!.. Я не могу сам обращаться в штаб армии.
     - Давайте я позвоню.  -  Мгновенно выпростав  руку  из-под ватника,  он
ухватил телефонную трубку.
     - Не смей!.. Кому ты будешь звонить? Кого ты знаешь в штабе армии?
     Он помолчал, не выпуская, однако, трубку из руки, и вымолвил угрюмо:
     - Подполковника Грязнова.
     Подполковник Грязное был начальником  разведотдела армии; я знал его не
только понаслышке, но и лично.
     - Откуда ты его знаешь?
     Молчание.
     - Кого ты еще знаешь в штабе армии?
     Опять молчание, быстрый взгляд исподлобья - и сквозь зубы:
     - Капитана Холина.
     Холин -  офицер  разведывательного  отдела  штабарма  - также  был  мне
известен.
     - Откуда ты их знаешь?
     -  Сейчас же сообщите  Грязнову, что я здесь, - не ответив,  потребовал
мальчишка, - или я сам позвоню!
     Отобрав у него трубку, я размышлял еще с полминуты, решившись, крутанул
ручку, и меня снова соединили с Масловым.
     - Восьмой  беспокоит. Товарищ капитан, прошу меня выслушать,  -  твердо
заявил  я, стараясь подавить  волнение. -  Я  опять по  поводу Бондарева. Он
знает подполковника Грязнова и капитана Холина.
     - Откуда он их знает? - спросил Маслов устало.
     - Он не говорит. Я считаю нужным доложить о нем подполковнику Грязнову.
     -  Если считаешь, что  нужно, докладывай,  -  с  каким-то  безразличием
сказал Маслов. -  Ты вообще считаешь возможным лезть  к начальству со всякой
ерундой. Лично я не вижу оснований беспокоить командование, тем более ночью.
Несолидно!
     - Так разрешите мне позвонить?
     - Я тебе ничего не разрешаю, и ты меня не впутывай... А впрочем, можешь
позвонить Дунаеву. Я с ним только что разговаривал, он не спит.
     Я  соединился  с  майором Дунаевым,  начальником  разведки  дивизии,  и
сообщил, что у  меня находится Бондарев  и что он требует, чтобы о нем  было
немедленно доложено подполковнику Грязнову...
     - Ясно, - прервал меня Дунаев. - Ожидайте. Я доложу.
     Минуты через две резко и требовательно зазуммерил телефон.
     - Восьмой? Говорите с «Волгой», - сказал телефонист.
     -  Гальцев?..  Здорово,  Гальцев! -  Я  узнал низкий,  грубоватый голос
подполковника  Грязнова;  я  не мог  его  не узнать:  Грязное  до  лета  был
начальником  разведки  нашей дивизии, я же в то время был офицером  связи  и
сталкивался с ним постоянно. - Бондарев у тебя?
     - Здесь, товарищ подполковник!
     - Молодец! - Я не  понял сразу, к кому  относилась эта похвала:  ко мне
или к мальчишке. - Слушай внимательно! Выгони всех из землянки, чтобы его не
видели  и не приставали. Никаких расспросов  и о нем  - никаких  разговоров!
Вник?.. От меня передай ему привет. Холин выезжает за ним, думаю, часа через
три будет  у тебя. А пока создай  все условия! Обращайся поделикатней, учти:
он парень с норовом. Прежде всего дай ему бумаги и чернила или карандаш. Что
он напишет - в пакет и сейчас же  с надежным человеком отправь в штаб полка.
Я дам команду, они немедля доставят мне. Создашь ему все условия и не лезь с
разговорами.  Дай  горячей  воды  помыться,  накорми, и  пусть спит. Это наш
парень. Вник?
     - Так точно! - ответил я, хотя мне многое было неясно.
     * * *
     - Кушать хочешь? - спросил я прежде всего.
     - Потом, - промолвил мальчик, не подымая глаз.
     Тогда я положил перед ним на  стол  бумагу, конверты  и ручку, поставил
чернила,  затем, выйдя из землянки,  приказал Васильеву отправляться на пост
и, вернувшись, запер дверь на крючок.
     Мальчик сидел на краю скамейки  спиной к раскалившейся  докрасна печке;
мокрые порты, брошенные им ранее  в  угол, лежали  у его  ног. Из заколотого
булавкой кармана он  вытащил грязный носовой платок,  развернув его, высыпал
на  стол  и  разложил в  отдельные  кучки  зернышки  пшеницы  и ржи, семечки
подсолнуха и хвою - иглы  сосны  и ели. Затем  с самым сосредоточенным видом
пересчитал, сколько было в каждой кучке, и записал на бумагу.
     Когда я подошел к столу, он быстро  перевернул лист и посмотрел на меня
неприязненным взглядом.
     - Да я не буду, не буду смотреть, - поспешно заверил я.
     Позвонив в штаб батальона, я приказал немедленно нагреть два ведра воды
и доставить в землянку вместе с большим казаном. Я уловил удивление в голосе
сержанта,  повторявшего  в  трубку  мое приказание. Я заявил ему,  что  хочу
мыться, а была половина второго ночи, и, наверно, он, как и Маслов, подумал,
что я выпил или же мне делать нечего. Я приказал также подготовить Царивного
- расторопного бойца из пятой роты - для отправки связным в штаб полка.
     Разговаривая по телефону, я  стоял боком к столу и уголком глаза видел,
что мальчик разграфил лист бумаги вдоль и поперек и в крайней левой графе по
вертикали выводил крупным детским почерком: «...2 ...4, 5...» Я не
знал  и впоследствии так и не узнал, что означали эти цифры и  что  он затем
написал.
     Он писал долго, около часа, царапая пером бумагу, сопя и прикрывая лист
рукавом; пальцы у него были с  коротко обгрызенными ногтями, в ссадинах; шея
и уши - давно не мытые. Время от времени останавливаясь, он нервно покусывал
губы,  думал или же припоминал,  посапывал и снова писал. Уже была принесена
горячая и холодная вода, - не впустив никого в землянку, я сам занес ведра и
казан,  - а он  все еще скрипел пером; на всякий случай  я поставил  ведро с
водой на печку.
     Закончив,  он сложил исписанные  листы  пополам,  всунул  в конверт  и,
послюнив, тщательно заклеил. Затем, взяв конверт побольше размером, вложил в
него первый и заклеил так же тщательно.
     Я вынес пакет связному - он ожидал близ землянки - и приказал:
     - Немедленно доставьте в штаб полка. По тревоге! Об исполнении доложите
Краеву...
     Затем я вернулся, разбавил  воду в одном из  ведер, сделав  ее не такой
горячей. Скинув ватник, мальчишка влез в казан и начал мыться.
     Я чувствовал  себя  перед ним  виноватым. Он  не  отвечал  на  вопросы,
действуя, несомненно, в соответствии  с  инструкциями, а  я  кричал на него,
угрожал, стараясь выпытать то, что знать мне