Cемен Бронин
   Каменная баба


---------------------------------------------------------------
     © Copyright Cемен Бронин
     Email: bronin(a)rol.ru
     WWW:
     Date: 16 Apr 2004
---------------------------------------------------------------


     Эта  книга  о  врачах  в  провинции.  Она грустна  и  грубовата  -  это
реалистический  роман, которых  теперь  почти  не пишут. Поскольку есть  еще
люди,  которых интересует  реальная жизнь,  она  имеет шанс быть замеченной.
Относительно  возможностей  ее  приобретения следует  связаться  с  автором.
Е-mail bronin(a)rol.ru





     Роман

 * ЧАСТЬ ПЕРВАЯ *

     Иван Александрович

1

     После окончания мединститута Ирину Сергеевну распределили в Петровское,
в районный  центр  области, расположенной  за  Уралом. Городок тянулся вдоль
реки,  состоял  из  двух-  и  одноэтажных  строений и был  когда-то казачьей
станицей, охранявшей рубежи  отечества.  Об этом ей  поведал местный учитель
Кузьма Андреич, который преподавал в здешней школе литературу и родной язык,
но не чурался и краеведческих изысканий. Он  явился к ней  в первый  день ее
пребывания здесь, едва  она устроилась в отведенном ей  жилище: будто ждал с
минуты  на  минуту  ее  появления  -  и  предложил  свои  услуги в  качестве
экскурсовода. Они пошли вдоль реки, которая, по его словам, была незаурядна:
узкая, но глубокая и после дождей бурная; улицы и переулки ручьями сбегали к
ней, съезжая с  крутых склонов и оставляя позади себя дома: большей частью -
деревянные, реже - каменные, беленые.  Картина была и вправду живописная, но
имела  скорее  исторический  интерес,  чем  настоящий; со времени  основания
городища главная его дорога, питающая пуповина,  переместилась на сушу:  над
обрывистым   речным   берегом   шла   прямая,   не   слишком   широкая,   но
асфальтированная улица, шоссе, соединявшее райцентр с  областью - оно и было
осью здешнего вращения; на  нее были нанизаны важнейшие районные  учреждения
и, в их  числе, больница, в которой  ей предстояло два года работать. Кузьма
Андреич  к  ней  не  пошел,  сказал,  что  Ирина  Сергеевна  успеет  на  нее
наглядеться,  но к школе своей привел,  считая  ее,  видимо, одной из первых
здешних достопримечательностей.
     -Учим  здесь  обормотов  наших,-  сказал  он,  окидывая  хозяйственным,
рачительным взглядом  скромное зданьице из красного  кирпича.- Вдалбливаем в
них азы литературы, матери культуры российской...
     Изъяснялся он витиевато,  относился к себе часто во множественном числе
и  поглядывал  на  Ирину  Сергеевну  испытующе  и   даже  с  придиркой:  как
преподаватель  на отвечающего  у доски и  не  блещущего знаниями студента  -
чтобы не сказать школьника.
     -Занимаются хоть?- посочувствовала ему Ирина Сергеевна.- Уроки учат?
     -Попробовали бы  не учить...Что остается потом - другой вопрос. Но  это
уж не от нас зависит... У нас тут вообще жизнь простая. Работа да пьянка - с
культурными  развлечениями  туго. Интеллигенция -  врачи да учителя: обычная
наша российская  комбинация.  Мало - да и те, что  есть, не  общаются  между
собой:  бирюками живем,  в  гости друг  к другу  не ходим. Одно  время  чаще
встречались:   когда   Михал   Ефимыч  был.  Вот  общительный  человек  был:
эпидемиолог - жаль, в Хабаровск уехал. С вашим главным врачом не поладил. Вы
его не знали? Михал Ефимыча, я имею в виду?
     -Как я могла его знать? Я два года назад институт кончила.
     -Правда?-  словно удивился он, хотя  потом признался, что все выведал о
ней заранее: и то, откуда она, и сколько ей лет, и надолго ли сюда прибыла.-
Смотритесь-то вы старше... Но это уже общая наша беда, российская...
     Ирина  Сергеевна  тут  слегка обиделась  -  не за  себя,  а  за  родное
отечество, но смолчала и не подала виду. Он же распространился далее:
     -Будете с Иваном Александрычем работать... Хороший врач,  этого от него
не отымешь -  в  этом все сходятся...  Но по  женской  части грешит - должен
предупредить вас сразу: болтают об этом... От этого здесь не убережешься...-
и поглядел искоса.
     Она не поняла.
     -От женщин?
     -От сплетен.  Нечем больше  интересоваться. Ни  библиотек, ни  театров.
Кинотеатр есть: все на той же площади, но я вам ходить туда не советую.
     -Хулиганят?
     -Почему? Кто  вас тронет?.. Не  принято  просто...- и прибавил,  против
всякой уже логики:- Телевизоры же есть почти у каждого...
     Они шли посреди  улицы и со  стороны  представляли собой,  наверно,  не
совсем обычную  и довольно неуклюжую пару. Ирина Сергеевна в первый раз  шла
по  этому пути,  которому  предстояло стать  ее торной дорогой  в  недалеком
будущем, и испытывала  неловкость новизны, свойственную всем людям вообще, а
ей  в  особенности; Кузьма Андреич  же,  хоть  и исходил здесь все,  по  его
словам, вдоль и поперек, тоже отчего-то робел, волновался и потому важничал,
что  сказывалось у него в осанке, в походке и  во всем его облике: он ступал
чересчур  основательно,  притаптывал   землю,  обращал  к  Ирине   Сергеевне
сосредоточенное лицо и словно не чувствовал под  собой опоры. Она и сама это
видела и  получила  тому подтверждение, когда, обернувшись, поймала  на себе
косой и насмешливый взгляд, которым их препроводила некая особа, сидевшая на
лавочке  перед калиткой и отмечавшая вокруг себя все незаурядное и  из  ряда
вон выходящее.  Что  до  наружности  Кузьмы Андреича,  то  это  был  рослый,
большеголовый   тридцатилетний   юноша,   в  летней   рубашке   навыпуск,  с
всклокоченной шевелюрой и баками, торчавшими  в стороны; глядел он настоящим
учителем:  назидательно,  недоверчиво  и   иной   раз   исподлобья.   Насчет
бакенбардов она  могла ошибиться,  приняв пучки давно не стриженных волос на
висках за эти  специально  взращиваемые и  лелеемые мужчинами украшения: она
была несведуща в мужских прическах - но он сам их  так назвал и  дал понять,
почему не хочет с ними расставаться:
     -Я в институте по Успенскому работу писал,- многозначительно сказал он:
будто приоткрывал  завесу над  сокровенным.-  Хорошая,  между прочим, работа
была  - одна  из  лучших на  потоке: я  потом,  здесь уже, месяц в областную
библиотеку ездил, дописывал.
     -Напечатали?
     -Да нет,  лежит где-то. Не по Сеньке шапка. Будем  других учить: авось,
дадим  стране   нового  Чернышевского...  Вы-то  как  к  ним  относитесь?  К
Добролюбову с Писаревым?
     Она представила себе лица из школьного учебника, сравнила их  с Кузьмой
Андреичем,  нашла определенное  портретное сходство, но на большее у нее  не
хватило эрудиции.
     -Не  знаю.  Литература  у меня  всегда  хромала... Я  бы  у вас, Кузьма
Андреич, из двоек не вылезала!..
     Это  было произнесено  ею  искренне  и почти  сгоряча:  как если бы она
сказала вдруг, что  Кузьма Андреич не герой ее романа, и он так, кажется, ее
и  понял, но не обиделся, а сказал не  то  с досадой,  не то с непонятным ей
облегчением:
     -Это  плохо. На литературе у  нас  до сих пор все держалось и держится.
Другого же нет ничего... На чем мы с вами остановились?
     Она решила подразнить его:
     -Про главного врача говорили. Что он женщинами увлекается.
     -И  это успел доложить?- искренне подосадовал он на себя.- Разболтался,
как  старуха на завалинке...  Оно и так  и  не  так.  Не больше, чем другие.
Заметная фигура просто. Мы ж на виду здесь. Потому как все наперечет. Но это
я уже говорил вам, кажется... Давайте я вам лучше настоящую редкость покажу.
Все, что было пока,- это так, для галочки и знакомства.
     -В Петровском?
     -За его пределами. В степь надо идти.
     -Вы ж говорите, оно на пять километров растянулось?
     -Это  в длину,  вдоль  речки.  А  вбок  - шаг ступи  и кончилось...-  и
решительно  свернул с  дороги на узкую тропу,  протянувшуюся  между домами и
ведшую в никуда,  по  мнению  местных жителей: две  случайные  свидетельницы
этого  необдуманного  рывка в  сторону  усмотрели в нем  нечто невиданное  и
отнеслись к  нему с  очевидным изумлением.  (  Жизнь здесь,  как  выяснилось
потом,  была  вся  рассчитана  и  расписана  до  мелочей:  обычные  маршруты
пешеходов  - и те не  подлежали изменению без явной на то необходимости. Уже
то, что они  шли  среди  улицы, нарушало негласные законы уличного движения:
середина, как известно, оставляется пьяным, чтоб не сваливались на обочину.)
Кузьма  Андреич на  что  был  занят собой и беседой  с нею  - и  то  заметил
вызванное ими смятение умов и живое неодобрение:
     -Подумали, наверно, бог знает что.  К этой  бабе только  я один и хожу.
Никому  в  голову не придет, что  можно камням поклоняться. Я своим оглоедам
толкую: опишите  ее, статью  с вами сообразим, тиснем в областной газете:  у
меня там знакомый есть, в культурном отделе -  обо всем уже договорились, да
никого сподвигнуть не могу, им  эта статья нужна, как мне трактор: заставить
-  и то не удается. Русский человек такой - не захочет, так ему родной  отец
не прикажет: обязательно просаботирует, просачкует да проленится. Отвращение
у него  к белому листу бумаги. Да и  к  заполненному тоже... Вы, надеюсь, не
такая?
     -Да нет. Люблю письма писать. А еще больше - получать их.
     -Оно  и  видно.  Я  учеников за  версту  чую... Наверно,  и стиль  свой
есть?..- Но на этот вопрос она  отвечать не стала: не то поленилась, как его
ученики, не то решила, что они все же не на уроке.- Один нашелся,- припомнил
он.- Лешка Семкин.  Взял где-то описание памятника танкисту и списал все, до
запятой единой. Хотел, говорит, приятное вам сделать...
     Каменная  баба была видна издали. Во  вросшем  в  траву  продолговатом,
поставленном на попа валуне не сразу можно было угадать изваяние первобытной
женщины:  древнее  изображение  и   тесалось   когда-то  в   самом  общем  и
бесформенном виде, и с  течением времени окончательно выветрилось, стерлось,
сгладилось и погрубело. Лишь в верхней  части угадывалось подобие черт лица,
а в  средней  -  двух параллельных или чуть  раскосых  грудей, свисавших  до
земли: если это и была женщина, то вышедшая в степь роженица, мать-одиночка,
но никак не искусительница, не искательница приключений.
     Ирина Сергеевна поежилась.
     -Похожа на  снежную бабу,-  сказала она вслух, подавляя в себе неуютное
чувство.- С тех пор, наверно, и лепят.
     -Верно,-  согласился  учитель  и   мысленно  поставил  ей   пятерку  за
сообразительность.- У вас  исторический  подход.  Это самое  трудное. Темное
дело - история. Кто тут раньше жил? Амазонки, может быть? Завоевали их - и с
тех  пор баб  не только лепим, но  и воюем  с  ними?..  Россию не понять без
этого. Слишком уж разрывает нас на части.
     -Вы и это опубликовать хотели?
     -Да  нет  уж,   куда   нам,  с  грязной  рожей   да  в  калашный   ряд?
Пофантазировать бы да помечтать на досуге...
     Странная это  была экскурсия. Было  около пяти-шести  часов  пополудни;
солнце садилось, освещая выгоревшую  за  лето  (шел август)  степь покойным,
нежарким, миролюбивым пламенем; в стороне осталось  вытянутое как по веревке
Петровское, которое отсюда  было видно на большом его протяжении: так,  надо
иногда  отойти  в  сторону,  чтобы  разглядеть  отрезок  жизни; рядом стояла
каменная  баба: безликая  и безгласная участница истории, а  в шаге от нее -
учитель, который тоже метил в ее пророки и свидетели.
     -Как она вам?- спросил он.- Впечатляет?
     -Впечатляет, конечно... Когда сама такая...
     -А мы все такие... Пошли?..
     И  разделив с  ней тяжесть этого сомнительного комплимента и сказав его
таким тоном, будто  в простой  фразе воплощалась  одному ему ведомая и ясная
истина, Кузьма Андреич, хоть  и перешел с ней на "ты",  но утратил, кажется,
интерес к ее персоне, притих, призадумался, озаботился чем-то и стал глядеть
на сторону: мимо Ирины Сергеевны и мимо самого Петровского. Они вернулись  к
главной улице:  присмиревшие и чуть-чуть  понурые - как  два любовника после
свидания, не удавшегося по вине оплошавшего ухажера...
     Возле  ее  нового  дома, прощаясь, он снова оживился, решил подсластить
пилюлю, нарисовал радужные перспективы:
     -Завтра приступаете  к работе? Я  думаю, все хорошо будет: вы и сами не
промах и  помогут при случае...  Вы  ведь нашенская... Надо будет собраться,
возобновить  прежние  традиции.  Тут  есть  несколько человек,  с кем  можно
посидеть вечерок, почесать языки. Зачинщика нет,  кто б  провернуть все мог,
но и это поправимо. Надо самим подумать: как сорганизоваться... Не надоел  я
вам за вечер?
     -Что вы, Кузьма Андреич? Наоборот, жду продолжений...
     Он почувствовал в ее словах подвох (который если и был в  них, то попал
туда совершенно случайно, без  умысла с  ее стороны), наградил  ее последним
недоверчивым взглядом, расшаркался на облысевшей траве возле калитки и молча
удалился. Она не вполне поняла его, но не стала  ломать голову, поднялась на
крыльцо. Ее новая хозяйка  Татьяна,  угадывая  мимолетное  недоумение  на ее
лице, отнеслась к Кузьме Андреичу с фамильярностью и даже насмешкой:
     -Выгуливал  вас? Любит  пыль в  глаза пустить.  А  сам с  завучем своим
живет, не может никак расстаться.
     -Каким завучем?- не поняла она.
     -Обыкновенным. Математику  у  них преподает.  Ей сорок пять, наверно, а
ему и тридцати не исполнилось.
     -И все знают?
     -А как не знать, когда живет он у нее. Как вы вот у меня будете. Сейчас
ему трепку задаст - за то, что гулять с вами вышел.
     -Отговорится как-нибудь.
     -Это  как сказать.  Женщина  она  суровая.  Как все  преподаватели... А
так-то  он парень  ничего!  Плечистенький!..-  и,  сменив  гнев на  милость,
засмеялась, обнажая золотую коронку, шик местных модниц.
     Ей самой  было тридцать с  хвостиком, она жила вдвоем  с сыном Колей  и
сдавала полдома райздравотделу. Пять лет  назад от нее  уехал на заработки и
не вернулся бродяга-муж;  он не  подавал признаков жизни, но  она не  теряла
природной  жизнерадостности  и  верила,   что   проживет  безбедно   до  его
возвращения, если кому-то будет угодно, чтоб он  вернулся, а если нет,  то и
без него, на полном саможизнеобеспечении...


2

     Главный  врач, с медицинской фамилией Пирогов, на утренней  пятиминутке
представил ее врачам,  предложил всем ее  любить  и  жаловать,  сам, потупив
глаза,   обещал  делать  то  же  самое  и,  покончив  наскоро  с  церемонией
знакомства, перешел к другим делам,  менее  для  него приятным, но более его
занимавшим.  Держался  он   с  ней  вполне  официально  и  даже  -  с  долей
безразличия,  хотя накануне, знакомясь  с  ней в аэропорту,  приложил немало
усилий,  чтобы  завязать с  ней если не дружеские, то  хотя  бы приятельские
отношения.  Ирина Сергеевна не расстроилась из-за  этой  нечаянной опалы: не
потому,  что  знала,  что  к  настроению  начальства  надо относиться  как к
независящему  от  нас  погодному  феномену  (до  таких степеней  мудрости  и
созерцательности  она  еще не доросла),  а  потому,  что,  по положительному
характеру  своему,  не  была  подвержена  ненужной грусти  и  разочарованию.
Впрочем, эта  перемена  в отношении к ней произошла еще в аэропорту, и Ирина
Сергеевна  ее  подметила,  потому  что  и  прежде знала  за  собой  свойство
охлаждать пыл своих воздыхателей: даже тогда, когда не слишком хотела этого.
     -О тебя бьешься как рыба об лед!- пожаловался ей как-то один из них, не
в меру настойчивый и предприимчивый.
     -Может, ты мне просто не нравишься?- резонно возразила она ему.
     -Разве  можно так  говорить?!- еще больше обиделся  он.- И все  равно -
даже если так? Надо же  приличия соблюдать! Раз тебе  внимание  оказывают? В
чем-то навстречу идти - кокетничать, что ли?.. Да и не в этом дело.
     -А в чем?
     -Какая-то ты неповоротливая!-  уже  совсем по-женски отомстил он.- Тебя
не объедешь, не обойдешь. Как  глыба неподъемная!...- "Как каменная  баба",-
подсказала бы  она сейчас. Так оно и  было, хотя мужчины в общем  и целом ей
нравились...
     Иван   Александрович  в   аэропорту  был   само  оживление  и  обаяние,
умерявшееся одним его  возрастом:  ему  было  лет пятьдесят,  а  это придает
степенности самым озорным и игривым нашим чувствам.
     -Просил кого-нибудь  помиловиднее прислать,  чтобы скрасить  эту унылую
жизнь,  но такого и  ожидать не мог!..- отирая  пот с  круглой и  лысой, как
тыква, головы, произнес он заранее  приготовленную  или не раз испробованную
им фразу  и  в знак восхищения выразительно  смолк и картинно развел руками.
Взгляд его, пока он это говорил, успел между  тем обежать ее всю с головы до
ног  и испытать разом и  объявленное  им чувство и  легкое  и утаиваемое  им
разочарование.  Ирина Сергеевна была из разряда крупных женщин, звездный час
которых  приходится  на  раннюю молодость:  в 16-17 лет они  своей  цветущей
полнотой  и свежестью приводят  в  восторг и  останавливают на себе внимание
всех мужчин без исключения, но тогда Ирина Сергеевна о мужчинах не думала, а
была только робко влюблена в одного из своих преподавателей. Она, видно, зря
так  поступала (или не поступала), потому  что в  последующем, когда другие,
прежде  нескладные и  худосочные, начали круглеть  и наливаться  соком,  она
стала  матереть, шириться в  кости, набирать в весе,  грузнеть и ступать  по
земле все тяжелее и основательнее. К двадцати семи годам, которые ей недавно
стукнули (она не сразу поступила  в  институт), она была на вид, несмотря на
нерасплесканность своих  чувств, не девушка на выданье, а едва ли не матрона
и мать семейства: нельзя сказать, чтоб никому не нужная, но, что называется,
на любителя. Дело было не в полноте (она за  ней следила), а в телосложении,
которое не обманешь:  даже  если сгонишь с себя последнее, не расстанешься с
природными габаритами...
     -Не  побоялись сюда  ехать?- спросил он,  переводя глаза с ее белесого,
чуть помятого от долгого перелета лица на руки, пухлые, покрытые золотистым,
выцветшим от загара пушком и сохранявшие последнее очарование юности.
     -Нет... С руками что-нибудь не так?
     -Почему? Смотрю,  у вас руки педиатра,- вывернулся он.- Дети в них, как
в люльке, должны качаться.
     -Качаются уже. Я два года как работаю.
     -Это  много,-  покорно  согласился  он.-  И  мне  проще:  учить  меньше
придется...
     Они  сидели в кафе аэропорта,  глядевшее окнами на  взлетную  полосу, и
что-то ели: она, потерявшись  от новых  впечатлений, плохо  чувствовала вкус
блюд и  даже  не  вполне ясно представляла  себе, во что тычет вилкой.  (Он,
между тем, пригласил ее и оплатил счет: потом только, узнав его поближе, она
задним числом по достоинству  оценила  тогдашний  его  порыв  и готовность к
жертвам.)
     -А  чего  я  должна  бояться?-  спросила  она:  потому  что  не  любила
неясностей. Глаза их в  эту минуту впервые нашли друг друга: до того глядели
друг на друга по очереди.
     Он помешкал.
     -Говорят, развлечений нет, неудобства?
     -Это  не  страшно,-  успокоила  она  его  и,  помолчав,  добавила: -  Я
деревенская.
     Тут-то их пути и разошлись в разные стороны.
     -Это хорошо,- одобрил он, но в эту минуту, кажется, окончательно от нее
отступился.- А я про себя не могу этого сказать. Городской до мозга костей и
никак  к  селу не привыкну. Хотя  живу здесь пятнадцать  лет... Тогда совсем
просто...- и поглядел с сожалением на недоеденные биточки, затем на  часы на
запястье.- Я боялся,  закапризничаете. Мы вам квартиру в простой избе нашли.
С удобствами снаружи. Рубленая, правда, изба, теплая... Если приживетесь,  в
больничном  доме квартиру дадим: у нас там  одно  жилье  используется  не по
назначению...
     По  дороге  в Петровское, ведя  машину, он рассказывал  ей,  что  хочет
возвести новый корпус:  больница,  надежно некогда построенная,  не отвечала
более требованиям времени;  для этого приходилось часто ездить в область, но
дело  двигалось плохо: сначала не включали новостройку  в план, потом забыли