женщина. Ей было где-то за сорок. Тэмми спала рядом
со мной.
   Женщина посмотрела на меня.
   - Сколько ей? - спросила она.
   В том реактивном самолете внезапно стало очень тихо. Все сидевшие
поблизости слушали.
   - 23.
   - А выглядит на 17.
   - Ей 23.
   - Сначала два часа она красится, а потом засыпает.
   - Не два, а всего около часа - Вы в Нью-Йорк летите? - спросила меня
дама.
   - Да.
   - Это ваша дочь?
   - Нет, я ей не отец и не дедушка. Я ей вообще не родственник.
   Она моя подружка, и мы летим в Нью-Йорк. - Я уже видел в ее глазах
заголовок:
   ЧУДОВИЩЕ ИЗ ВОСТОЧНОГО ГОЛЛИВУДА ОПАИВАЕТ 17-ЛЕТНЮЮ ДЕВУШКУ,
 УВОЗИТ ЕЕ В НЬЮ-ЙОРК, ГДЕ СЕКСУАЛЬНО ЗЛОУПОТРЕБЛЯЕТ ЕЮ, А ЗАТЕМ ПРОДАЕТ
ЕЕ ТЕЛО
 МНОГОЧИСЛЕННЫМ БИЧАМ
 Дама-следователь сдалась. Она откинулась на сиденье и закрыла глаза. Ее
голова соскользнула в мою сторону. Казалось, она почти лежит у меня на
коленях. Обнимая Тэмми, я наблюдал за этой головой. Интересно, она будет
против, если я сокрушу ей губы своим безумным поцелуем? У меня началась
новая эрекция.
   Мы уже шли на посадку. Тэмми казалась очень вялой. Меня это тревожило.
Я пристегнул ее.
   - Тэмми, уже Нью-Йорк! Мы сейчас приземлимся!
   Тэмми, проснись!
   Никакого ответа.
   Передозировка?
   Я пощупал ей пульс. Не чувствуется.
   Я посмотрел на ее огромные груди. Я наблюдал за ней, стараясь
разглядеть хоть признак дыхания. Они не шевелились. Я поднялся и пошел
искать стюардессу.
   - Сядьте, пожалуйста, на свое место, сэр. Мы идем на посадку.
   - Послушайте, я беспокоюсь. Моя подруга не хочет просыпаться.
   - Вы думаете, она умерла? - прошептала та.
   - Я не знаю, - прошептал я в ответ.
   - Хорошо, сэр. Как только мы сядем, я к вам вернусь.
   Самолет начал снижаться. Я зашел в сортир и намочил несколько бумажных
полотенец. Вернулся на место, сел рядом с Тэмми и стал тереть ей ими лицо.
Весь этот грим - коту под хвост. Тэмми не отвечала.
   - Ты, блядь, проснись!
   Я провел полотенцами ей между грудей. Ничего. Никакого движения.
   Я сдался.
   Надо будет как-то отправлять обратно ее тело. Надо будет объяснять ее
матери. Ее мать меня возненавидит.
   Мы приземлились. Люди повставали и выстроились в очередь на выход. Я
сидел на месте. Я тряс Тэмми и щипал ее.
   - Уже Нью-Йорк, Рыжая. Гнилое Яблоко. Приди в себя.
   Кончай это говнидло.
   Стюардесса вернулась и потрясла Тэмми.
   - Дорогуша, в чем дело?
   Тэмми начала реагировать. Она пошевельнулась. Затем открылись глаза.
Все дело просто в новом голосе. Кому охота слушать старый голос.
   Старые голоса становятся частью своего я, как ноготь на пальце.
   Тэмми извлекла зеркальце и начала причесываться. Стюардесса потрепала
ее по плечу. Я встал и вытащил платья с багажной полки над головой.
   Бумажные пакеты тоже там лежали. Тэмми все еще смотрелась в зеркальце и
причесывалась.
   - Тэмми, мы уже в Нью-Йорке. Давай выходить.
   Она задвигалась быстро. Мне достались оба пакета и платья. Она пошла по
проходу, виляя ягодицами. Я пошел следом.


   61

   Наш человек был на месте и встречал нас, Гэри Бенсон. Он водил такси и
тоже писал стихи. Очень жирный, но, по крайней мере, не выглядел поэтом,
не походил на Норт-Бич, или там на Ист-Виллидж, или на учителя
английского, и от этого было легче, потому что в Нью-Йорке в тот день
стояла ужасная жара, почти 110 градусов. Мы получили багаж и сели в его
собственную машину, не в такси, и он объяснил нам, почему иметь машину в
Нью-Йорке - почти что без толку. Поэтому там так много такси. Он вывез нас
из аэропорта и повел машину, и заговорил, а шоферы Нью-Йорка - совсем как
сам Нью-Йорк: ни один не уступит ни пяди и всем плевать. Ни сострадания,
ни вежливости: бампер впритык к бамперу - и вперед. Я вс понял: уступивший
хоть дюйм устроит дорожную аварию, беспорядок, убийство. Машины текли по
дороге бесконечно, словно какашки в канализации.
   Видеть это было дивно, и никто из водителей не злился, они просто
смирились с фактами.
   Гэри же по-настоящему любил тележить о своем.
   - Если ты не против, я б хотел записать тебя для радио-шоу, может,
интервью сделаем.
   - Хорошо, Гэри, скажем, завтра после чтения.
   - Сейчас я вас отвезу к координатору по поэзии. У него все схвачено. Он
покажет, где вы остановитесь, и так далее. Его зовут Маршалл Бенчли, и не
говори ему, что я тебе сказал, но я до самых кишок его ненавижу.
   Мы ехали дальше, а потом увидели Маршалла Бенчли, стоявшего перед
шикарным особняком из песчаника. Стоянка там была запрещена. Он прыгнул в
машину, и Гэри моментально отъехал. Бенчли выглядел как поэт, поэт с
личным источником дохода, никогда не зарабатывавший себе на хлеб: это
бросалось в глаза. Он жеманничал и ломил, галька а не человек.
   - Мы отвезем вас туда, где будете жить, - сказал он.
   И гордо продекламировал длинный список лиц, останавливавшихся в моем
отеле. Некоторые имена я узнавал, некоторые нет.
   Гэри заехал в зону высадки перед отелем Челси. Мы вышли. Гэри сказал:
   - Увидимся на чтении. И до встречи завтра.
   Маршалл завел нас внутрь, и мы подошли к администратору.
   Челси, определенно, стоил немного - наверное, оттуда и шарм.
   Маршалл обернулся и вручил мне ключ.
   - Номер 1010, бывшая комната Дженис Джоплин.
   - Спасибо.
   - В 1010-м останавливалось много великих артистов.
   Он довел нас до крохотного лифта.
   - Чтения в 8. Мы заедем за вами в 7.30. Уже две недели как все билеты
распроданы. Мы продаем немного стоячих мест, но нужно быть осторожнее -
из-за пожарной охраны.
   - Маршалл, где тут ближайшая винная точка?
   - Вниз и сразу направо.
   Мы попрощались с Маршаллом и поехали на лифте вверх.


   62

   В тот вечер на чтениях было жарко: их должны были проводить в церкви Св.
Марка. Мы с Тэмми сидели там, где устроили гримерку. Тэмми нашла большое
зеркало во весь рост, прислоненное к стене, и начала причесываться.
   Маршалл вывел меня на задний двор церкви. Они там устроили кладбище.
Маленькие цементные надгробья сидели на земле, а в них врезали надписи.
Маршалл поводил меня и показал эти надписи. Перед чтениями я всегда
волнуюсь, я очень напряжен и несчастен. И почти всегда блюю. Так и теперь.
Я стравил на одну из могил.
   - Вы только что облевали Питера Штювезанда, - сказал Маршалл.
   Я снова зашел в гримерную. Тэмми по-прежнему смотрелась в зеркало. Она
рассматривала свое лицо и свое тело, но главным образом ее волновали
волосы. Она собирала их на макушке, смотрела, как выглядит, а затем снова
рассыпала.
   Маршалл просунул голову в комнату.
   - Пойдемте, они ждут!
   - Тэмми не готова, - ответил я ему.
   Потом она взгромоздила волосы на макушку и снова осмотрела себя.
   Потом позволила им упасть. Потом встала вплотную к зеркалу и вгляделась
в свои глаза.
   Маршалл постучался, затем вошел:
   - Пойдемте, Чинаски!
   - Давай, Тэмми, пошли.
   - Хорошо.
   Я вышел с Тэмми под боком. Они захлопали. Старая хрень имени Чинаски
работала. Тэмми спустилась в толпу, а я начал читать. У меня было много
пива в ведерке со льдом. У меня были старые стихи и новые стихи. Промазать
я не мог. Я держал Св. Марка за распятие.


   63

   Мы вернулись в 1010-й. Мне уже вручили чек. Я сказал внизу, чтобы нас не
беспокоили. Мы с Тэмми сидели и выпивали. Я прочел там 5 или 6 стихов о
любви к ней.
   - Они знали, кто я такая, - сказала она. - Иногда я хихикала.
   Так неудобно было.
   Они знали, кто она такая - это уж точно. Она вся блестела от секса.
Даже тараканам, муравьям и мухам хотелось отъебать ее.
   В дверь постучали. Внутрь проскользнули двое: поэт и его женщина. Поэт
был Морзе Дженкинсом из Вермонта. Его женщину звали Сэди Эверет. У него с
собой было четыре бутылки пива.
   Он был в сандалиях и старых рваных джинсах; в браслетах с бирюзой; с
цепочкой вокруг горла; борода, длинные волосы; оранжевая кофта. Он вс
говорил и говорил. И расхаживал по комнате.
   С писателями проблема. Если то, что писатель написал, издавалось и
расходилось во многих, многих экземплярах, писатель считал себя великим.
Если то, что писатель писал, издавалось и продавалось средне, писатель
считал себя великим. Если то, что писатель писал, издавалось и расходилось
очень слабо, писатель считал себя великим. Если то, что писатель писал,
вообще никогда не издавалось, и у него не было денег, чтобы напечатать это
самому, то он считал себя истинно великим. Истина, однако, заключалась в
том, что величия там было очень мало. Оно было почти несуществующим,
невидимым. Но можете быть уверены - у худших писателей больше всего
уверенности и меньше всего сомнений в себе. Как бы то ни было, писателей
следовало избегать, но это почти невозможно. Они надеялись на какое-то
братство, на какое-то бытие вместе. Это не имело ничего общего с писанием
и никак не помогало за пишущей машинкой.
   - Я спарринговал с Клэем, прежде чем он стал Али, - говорил Морзе.
Морзе наносил удары по корпусу и финтил, танцевал. - Он был довольно
неплох, но я его обработал.
   Морзе боксировал с тенью по всей комнате.
   - Посмотрите на мои ноги! - говорил он. - У меня клевые ноги!
   - У Хэнка ноги лучше, чем у вас, - сказала Тэмми.
   Будучи известным своими ногами, я кивнул.
   Морзе сел. Ткнул бутылкой пива в сторону Сэди.
   - Она работает медсестрой. Она меня содержит. Но я когда-нибудь своего
добьюсь. Они обо мне еще услышат!
   Морзе на чтениях никогда бы не понадобился микрофон.
   Он взглянул на меня.
   - Чинаски, ты один из двух или трех самых лучших поэтов, из еще
живущих. У тебя в самом деле вс получается. У тебя крутая строка. Но я
тоже тебя догоняю! Давай, я тебе свое говно почитаю. Сэди, подай мои стихи.
   - Нет, - сказал я, - подожди! Я не хочу их слушать.
   - Почему, чувак? Почему нет?
   - Сегодня и так было слишком много поэзии, Морзе. Мне хочется просто
прилечь и забыть о ней.
   - Ну, ладно... Слушай, ты никогда не отвечаешь на мои письма.
   - Я не сноб, Морзе. Но мне приходит 75 писем в месяц. Если б я на них
отвечал, то больше ничем бы не занимался.
   - Спорим, женщинам ты отвечаешь!
   - Смотря какая женщина....
   - Ладно, чувак, я не сержусь. Мне по-прежнему твои дела нравятся.
Может, я никогда не стану знаменитым, но мне кажется, я им стану, и ты
будешь рад, что знаком со мной. Давай, Сэди, пошли....
   Я проводил их до двери. Морзе схватил меня за руку. Он не стал ее
пожимать, и ни он, ни я толком не взглянули друг на друга.
   - Ты хороший, старина, - сказал он.
   - Спасибо, Морзе....
   И они ушли.


   64

   На следующее утро Тэмми нашла у себя в сумочке рецепт.
   - Мне надо его отоварить, - сказала она. - Посмотри.
   Он весь уже измялся, а чернила расплылись.
   - В чем тут дело?
   - Ну, ты же знаешь моего брата, он залип на колесах.
   - Я знаю твоего брата. Он мне должен двадцать баксов.
   - Ну вот, он хотел у меня его отобрать. Пытался меня задушить. Я
засунула рецепт в рот и проглотила. Вернее, сделала вид, что проглотила.
   Он засомневался. Это было в тот раз, когда я тебе позвонила и попросила
приехать и вышибить из него все дерьмо. Он свалил. А рецепт по-прежнему у
меня во рту был. Я его еще не использовала. Но его можно отоварить тут.
Стоит попробовать.
   - Ладно.
   Мы спустились на лифте на улицу. Жарища стояла выше 100. Я едва
шевелился. Тэмми зашагала по тротуару, а я поплелся за ней - ее шкивало с
одного края на другой.
   - Давай! - говорила она. - Не отставай.
   Она сидела на чем-то - похоже, на транках. Как отмороженная.
   Подошла к газетному киоску и начала рассматривать журнал. Кажется,
Варьете. Она вс стояла там и стояла. А я стоял с нею рядом. Скучно и
бессмысленно. Она просто таращилась на Варьете.
   - Слушай, сестренка, либо покупай эту дрянь, либо шевели поршнями! - То
был человек из киоска.
   Тэмми зашевелилась.
   - Боже мой, Нью-Йорк - кошмарное место! Я просто хотела посмотреть,
напечатали что-нибудь про тебя или нет!
   Тэмми двинулась дальше, виляя задом, заносясь с одного края тротуара на
другой. В Голливуде машины бы причаливали к бровке, черные исполняли
увертюры, ей били бы клинья, пели серенады, устраивали овации. Нью-Йорк не
таков: он истаскан, изможден и презирает плоть.
   Мы зашли в черный район. Они наблюдали, как мы проходим мимо:
   рыжая девчонка с длинными волосами, обдолбанная, и пожилой парень с
сединой в бороде, устало идущий следом. Я кидал на них взгляды - они
сидели на своих приступках; у них хорошие лица. Они мне нравились. Мне они
нравились больше, чем она.
   Я тащился за Тэмми вниз по улице. Потом нам попался мебельный магазин.
Перед ним на тротуаре стояло сломанное конторское кресло. Тэмми подошла к
нему и остановилась, уставившись. Как загипнотизированная. Не отрываясь,
она смотрела на это конторское кресло. Трогала его пальчиком. Проходили
минуты.
   Потом она на него села.
   - Послушай, - сказал я ей, - я пошел в гостиницу. А ты делай, что
хочешь.
   Тэмми даже головы не подняла. Она возила руками взад и вперед по
подлокотникам. Она пребывала в своем собственном мире. Я развернулся и
ушел в Челси.
   Я взял немного пива и поехал наверх на лифте. Разделся, принял душ,
привалил пару подушек к изголовью кровати и лег, потягивая пиво. Чтения
принижали меня. Высасывали душу. Я закончил одно пиво и принялся за другое.
   Чтения иногда приносили кусочек жопки. Рок-звезды получали свою долю
жопки; боксеры на пути наверх - тоже; великим тореадорам доставались
девственницы.
   Почему-то только тореадоры хоть немного этого заслуживали.
   В дверь постучали. Я встал и на щелочку приоткрыл ее. Там стояла Тэмми.
Она толкнула дверь и вошла.
   - Я нашла эту грязную жидовскую морду. За рецепт он хотел 12 долларов!
А на побережье всего 6. Я ему сказала, что у меня только 6 баксов. Ему
насрать. Поганый жид гарлемский! Можно мне пива?
   Тэмми взяла пиво и села на окно, свесив одну ногу и высунув одну руку.
Другая нога оставалась внутри, а рукой она держалась за поднятую раму окна.
   - Я хочу посмотреть Статую Свободы. Я хочу увидеть Кони-Айленд!
   - заявила она.
   Я взял себе новое пиво.
   - Ох, как здесь славно! Славно и прохладно.
   Тэмми высунулась из окошка, засмотревшись.
   Потом заорала.
   Рука, которой она держалась за раму, соскользнула. Я видел, как бЛльшая
часть ее тела исчезла за окном. Потом появилась вновь. Она каким-то
образом снова втянула себя внутрь и обалдело уселась на подоконник.
   - Это было близко, - сказал я ей. - Хорошее стихотворение получилось
бы. Я терял много женщин и по-разному, но это был бы новый способ.
   Тэмми подошла к кровати. Растянулась на ней лицом вниз. Я понял, что
она обдолбана до сих пор. Затем скатилась с постели и приземлилась прямо
на спину. Она не шевелилась. Я подошел, поднял ее и снова положил на
кровать.
   Схватил за волосы и злобно поцеловал.
   - Эй.... Что ты делаешь?
   Я вспомнил, как она обещала мне кусок жопы. Перекатил ее на живот,
задрал платье, стянул трусики. Я влез на нее и всадил, стараясь нащупать
пизду. Я вс тыкал и тыкал. Потом вошел внутрь. Я проскальзывал вс глубже и
глубже. Я имел ее как надо. Она еле слышно похныкивала. Затем зазвонил
телефон. Я вытащил, встал и ответил. То был Гэри Бенсон.
   - Я еду с магнитофоном брать интервью для радио.
   - Когда?
   - Минут через 45.
   Я положил трубку и вернулся к Тэмми. Я по-прежнему был тверд.
   Схватил ее за волосы, впечатал еще один яростный поцелуй. Глаза у нее
были закрыты, рот безжизнен. Я снова оседлал ее. Снаружи они сидели на
своих пожарных лестницах. Когда солнце начинало спускаться и появлялась
кое-какая тень, они выходили остудиться. Люди Нью-Йорка сидели там, пили
пиво, содовую, воду со льдом. Терпели и курили сигареты. Оставаться в
живых - уже победа. Они украшали свои пожарные лестницы растениями. Им
хватало и того, что есть.
   Я устремился прямиком к сердцевине Тэмми. По-собачьи. Собакам лучше
всех это известно. Я месил без роздыху. Хорошо, что я вырвался с почтамта.
   Я раскачивал и лупил ее тело. Несмотря на колеса, она пыталась что-то
сказать.
   - Хэнк, - говорила она.
   Наконец, я кончил, затем отдохнул на ней. Мы оба истекали потом.
   Я скатился, встал, разделся и пошел в душ. Снова я выеб эту рыжую, на
32 года моложе меня. В дНше я почувствовал себя превосходно. Я намеревался
жить до 80, чтоб ебать 18-летнюю девчонку. Кондиционер не работал, но
работал душ. Мне в самом деле было хорошо. Я был готов к интервью для
радио.


   65

   Дома в Лос-Анжелесе у меня сложилась почти неделя мира. Потом зазвонил
телефон. Владелец ночного клуба на Манхэттен-Бич, Марти Сиверз. Я уже
читал там пару раз. Клуб назывался Чмок-Хай.
   - Чинаски, я хочу, чтобы ты почитал у меня в следующую пятницу.
   Сможешь заработать долларов 450.
   - Хорошо.
   Там играли рок-группы. Публика отличалась от колледжей. Они были такими
же несносными, как и я, и мы материли друг друга между стихами. Я их
предпочитал.
   - Чинаски, - сказал Марти, - ты думаешь, беды с бабами - только у тебя.
Давай я тебе расскажу. Та, которая у меня сейчас, умеет как-то обращаться
с окнами и жалюзи. Сплю это я, а она возникает в спальне в 3-4 часа утра.
Трясет меня. Пугает до усрачки. Стоит и говорит: Я просто хотела
убедиться, что ты спишь один!
   - Батюшки-светы!
   - А в другую ночь сижу это я, и тут стучат. Я знаю, что это она.
   Открываю дверь - а ее там нет. Одиннадцать вечера, я в одних трусах. Я
выпивал, меня это начинает беспокоить. Выбегаю наружу в одних трусах. А на
день рождения я надарил ей платьев на 400 долларов. И вот я выбегаю, а все
эти платья - вот они, на крыше моей новой машины, и они в огне, они горят!
Подбегаю сдернуть их оттуда, а она выскакивает из-за куста и начинает
орать. Выглядывают соседи - а я там такой, в одних трусах, обжигаю руки,
хватая с крыши платья.
   - На одну из моих похоже, - сказал я.
   - Ладно, значит, я прикинул, что у нас вс кончено. Сижу тут через две
ночи, надо было в клубе тогда подежурить, поэтому я сижу в 3 часа ночи,
пьяный, и снова в одних трусах. В дверь стучат. Ее стуком. Открываю, а ее
опять нет. Выхожу к машине, а она снова платья в бензине вымочила и
подожгла. В тот раз-то кое-что припрятала. Только сейчас они горят уже на
капоте. Она откуда-то выскакивает и начинает вопить. Соседи выглядывают. Я
там снова в одних трусах, скидываю горящие платья с капота.
   - Это здорово, жалко, не со мной случилось.
   - Видел бы ты мою новую машину. Там краска волдырями пошла по всему
капоту и крыше.
   - А сейчас она где?
   - Мы снова вместе. Она приехать должна через полчаса. Так можно тебя на
чтения записать?
   - Конечно.
   - Ты покруче рок-групп. Я никогда ничего подобного не видел. Мне бы
хотелось тебя сюда заманивать каждую пятницу и субботу по вечерам.
   - Ничего не выйдет, Марти. Одну и ту же песню можно крутить снова и
снова, а в стихах им хочется чего-то новенького.
   Марти рассмеялся и повесил трубку.


   66

   Я взял с собой Тэмми. Мы приехали чуть-чуть пораньше и зашли в бар через
дорогу. Взяли себе столик.
   - Только не пей слишком много, Хэнк. Сам знаешь, как ты слова глотаешь
и пропускаешь строчки, когда сильно напиваешься.
   - Наконец-то, - сказал я, - ты говоришь что-то дельное.
   - Ты боишься публики, правда?
   - Да, но это не страх сцены вообще. Это страх того, что я стою на
сцене, обсос. Им ведь нравится, если я своего говна налопаюсь. Но после
этого я могу платить за свет и ездить на бега. Я не собираюсь
оправдываться, зачем я это делаю.
   - Я себе Злюку возьму, - сказала Тэмми.
   Я велел девушке принести нам Злюку и Бад.
   - Сегодня со мной вс будет в порядке, - сказала она. - Обо мне не
беспокойся.
   Тэмми выпила Злюку.
   - В этих Злюках, кажется, совершенно ничего нет. Я еще один возьму.
   Мы заказали еще Злюку с Бадом.
   - В самом деле, - сказала она, - мне кажется, в эти напитки вообще
ничего не кладут. Я лучше еще один выпью.
   Тэмми проглотила пять Злюк за