полудюжин, и мы сможем поговорить. Мне также хотелось бы почитать вам
кое-что из своего....
   У бедного мудозвона не было пизды. Я швырнул его письмо в урну.
   Через час или около того вернулась Лайза.
   - О, я нашла изумительные костюмы!
   У нее все руки были заняты платьями. Она зашла в спальню. Прошло
немного времени, и она вышла. В длинном вечернем платье с высоким
воротником она закружилась передо мной. На попке сидело очень мило. Золото
с черным, на ногах - черные туфли. Она чуть-чуть потанцевала.
   - Тебе нравится?
   - О, да... - Я сел и стал ждать, что будет дальше.
   Лайза вновь вернулась в спальню. Затем вышла в зеленом и красном, с
проблесками серебра. С дырой посередине, из которой выглядывал пупок.
   Парадируя передо мной, она по-особому заглядывала мне в глаза. Взгляд
ни застенчивый, ни сексуальный - безупречный.
   Я не помню, сколько костюмов она мне показала, но последний был в самый
раз. Он льнул к телу, и по обеим сторонам юбки текли разрезы. Когда она
расхаживала по комнате, сначала выскальзывала одна нога, за ней - другая.
Платье было черным, мерцающим, с низким вырезом спереди.
   Я встал, пока она шла по комнате, и схватил ее. Поцеловал яростно,
перегибая ее назад. Целуя, я начал задирать длинное платье. Подтянул сзади
юбку, до самого верха, и увидел трусики, желтые. Задрал перед платья и
начал толкаться в нее своим членом. Ее язык проскользнул ко мне в рот - он
был прохладен, как будто она напилась ледяной воды. Я провел ее задом в
спальню, толкнул на кровать и принялся терзать. Я снял и эти желтые
трусики, и собственные штаны. Я отпустил свое воображение. Ее ноги
обвивались вокруг моей шеи, пока я стоял над ней. Я их раздвинул,
приподнялся и гладко всунул. Немного поигрался, сначала меняя скорости,
затем - гневными толчками, толчками любви, дразнящими толчками, грубыми
толчками. Время от времени я его извлекал, потом начинал сызнова. Наконец,
я дал себе волю, несколько раз погладил ее изнутри на прощанье, кончил и
обмяк с нею рядом. Лайза продолжала меня целовать. Я не был уверен,
соскочила она или нет. Я-то соскочил.
   Мы поужинали во французском ресторане, где также подавали хорошую
американскую еду по умеренным ценам. Ресторан постоянно бывал переполнен,
поэтому время посидеть в баре у нас было. В тот вечер я назвался
Ланцелотом Лавджоем и даже был достаточно трезв, чтобы вспомнить имя,
когда 45 минут спустя нас пригласили.
   Мы заказали бутылку вина. Ужин мы решили ненадолго отложить. Нет
лучшего способа выпивать, чем за маленьким столиком, над белой скатертью и
с симпатичной женщиной.
   - Ты ебешься, - сказала Лайза, - с энтузиазмом человека, ебущегося в
первый раз, однако, ебешься ты изобретательно.
   - Можно записать это на манжетке?
   - Конечно.
   - Может, пригодится когда-нибудь.
   - Только меня не используй - больше ни о чем не прошу. Я не хочу быть
просто очередной твоей женщиной.
   Я не ответил.
   - Моя сестра тебя ненавидит, - сказала она. - Она сказала, что ты
просто используешь меня.
   - Куда девался весь твой класс, Лайза? Ты заговорила, как все остальные.
   К ужину мы так и не приступили. Когда вернулись домой, выпили еще
немного. Мне она действительно очень нравилась. Я начал слегка оскорблять
ее, словами. Она, похоже, удивилась, глаза ее наполнились слезами. Убежала
в ванную, просидела там минут 10, затем вышла.
   - Моя сестра была права. Ты подонок!
   - Пошли в постель, Лайза.
   Мы приготовились спать. Залезли на кровать, и я ее оседлал. Без
разминки было гораздо труднее, но я, наконец, его вставил. Начал работать.
Я работал и работал. Еще одна жаркая ночь. Похоже на возобновляющийся
дурной сон.
   Я начал потеть. Я горбатился и качал. Не хотело ни извергаться, ни
отпускать. Я все качал и горбатился. В конце концов, скатился с нее.
   - Прости, малышка, слишом много выпил.
   Лайза медленно соскользнула головой вниз мне по груди, по животу, вниз,
добралась до него, начала лизать, и лизать, и лизать, затем взяла его в
рот и стала обрабатывать....
   Я полетел с Лайзой обратно в Сан-Франциско. У нее была квартира на
вершине крутого холма. Там оказалось славно. Первое, что нужно было
сделать, - посрать. Я зашел в ванную и сел. Повсюду вокруг зеленые лозы.
Вот так горшок.
   Мне понравилось. Когда я вышел, Лайза усадила меня на какие-то
здоровенные подушки, включила Моцарта и налила остуженного вина. Подошло
время обеда, и она стояла на кухне и готовила. То и дело она подливала мне
еще. Мне всегда больше нравилось бывать дома у женщин, чем когда они
гостили у меня. От них всегда можно было уйти.
   Она позвала меня к столу. Салат, чай со льдом и куриное рагу.
   Довольно неплохо. Сам я - ужасный повар. Могу только жарить стейки,
хотя хорошее баранье рагу тоже делаю, особенно когда пьян. Мне нравится
азартно играть со своими бараньими рагу. Я закидываю туда почти вс, и
иногда мне сходит с рук.
   После обеда мы поехали на Причал Рыболова. Лайза вела машину с большой
опаской. Это меня нервировало. Она останавливалась у перекрестка и
смотрела в обе стороны, проверяла движение. Если даже никто никуда не
ехал, она все равно сидела. Я ждал.
   - Лайза, черт, да поехали же! Ведь никого нет.
   И только тогда она ехала. С людьми всегда так. Чем дольше их знаешь,
тем заметнее их чудачества. Иногда чудачества у них забавные - в самом
начале.
   Мы прошлись по причалу, потом спустились и сели на песок. Пляж тут не
ахти.
   Она рассказала мне, что у нее уже некоторое время нет друга. О чем
говорили мужчины, которых она знала, что для них было важно - в это она
поверить не могла.
   - С женщинами точно так же, - сказал я ей. - Когда Ричарда Бртона
спросили, что он ищет первым делом в женщине, он ответил: Ей должно быть,
как минимум, 30 лет.
   Стемнело, и мы вернулись к ней. Лайза вытащила вино, и мы уселись на
подушки. Она открыла ставни, и мы рассматривали ночь. Начали целоваться.
Потом пили. И еще немного целовались.
   - Когда ты возвращаешься к работе? - спросил я.
   - А тебе этого хочется?
   - Нет, но тебе ведь нужно жить.
   - Ты же сам не работаешь.
   - В каком-то смысле - работаю.
   - То есть, ты живешь, чтобы писать?
   - Нет, просто существую. А потом, позже, пытаюсь вспомнить и что-то
оттуда записать.
   - Я держу танцевальную студию только три вечера в неделю.
   - И концы с концами сходятся?
   - Пока да.
   Мы углубились в поцелуи. Она не пила столько, сколько я. Мы перешли на
водяную постель, разделись и приступили. Я слыхал раньше про еблю на
водяном матрасе. Предполагалось, что это здорово. Я обнаружил, что это
сложно.
   Вода содрогалась и колыхалась под нами, а когда я двигался вниз, вода,
казалось, раскачивалась из стороны в сторону. Вместо того, чтобы
приближать ее ко мне, она, казалось, отодвигала ее от меня. Может, тут
нужна практика. Я пустился в свою дикарскую программу, хватая ее за волосы
и засаживая так, будто это изнасилование. Ей нравилось, или она делала
вид, издавая маленькие восхитительные звуки. Я еще немного над ней
поизмывался, затем у нее, по всей видимости, неожиданно случился оргазм -
звуки она производила, во всяким случае, правильные. Это меня
подхлестнуло, и я кончил как раз в конце ее конца.
   Мы почистились и вернулись к подушкам и вину. Лайза уснула, положив
голову мне на колени. Я сидел еще где-то около часа. Потом вытянулся на
спине, и мы так и проспали всю ночь на этих подушках.
   На следующий день Лайза взяла меня с собой в танцевальную студию. Мы
купили сэндвичей в забегаловке через дорогу, захватили их вместе с
напитками в студию и там съели. Это была очень большая комната на третьем
этаже.
   В ней ничего не было, кроме голого пола, кое-какой стереоаппаратуры,
нескольких стульев, а высоко над головой, через весь потолок тянулись
какие-то веревки.
   - Научить тебя танцевать? - спросила она.
   - Да я как-то не в настроении, - ответил я.
   Следующие дни и ночи были похожи. Не плохо, но и не клево. Я научился
управляться на водяной постели чуточку лучше, но по-прежнему для ебли
предпочитал нормальную кровать.
   Я пожил у нее еще 3 или 4 дня, потом улетел обратно в Л.А.
   Мы продолжали писать друг другу письма.
   Месяц спустя она снова объявилась в Лос-Анжелесе. На этот раз, когда
она подходила к моей двери, на ней были брюки. Выглядела по-другому, я не
мог объяснить это самому себе, но - по-другому. Мне совсем не понравилось
рассиживать с нею, поэтому я возил ее на бега, в кино, на бокс - вс, что
делал с женщинами, которыми наслаждался, - но чего-то не хватало. Мы
по-прежнему занимались сексом, но это больше не волновало так, как раньше.
Я чувствовал, будто мы женаты.
   Через пять дней Лайза сидела на кушетке, а я читал газету, и она
сказала:
   - Хэнк, не получается, правда?
   - Да.
   - Что не так?
   - Не знаю.
   - Я уеду. Я не хочу здесь оставаться.
   - Успокойся, не настолько же все плохо.
   - Я просто ничего не понимаю.
   Я не ответил.
   - Хэнк, отвези меня к Дворцу Освобождения Женщин. Ты знаешь, где это?
   - Да, в районе Уэстлейка, где раньше художественная школа была.
   - Откуда ты знаешь?
   - Я туда как-то возил другую женщину.
   - Ах ты гад.
   - Ну ладно, ладно....
   - У меня подруга там работает. Я не знаю, где у нее квартира, а по
телефонной книге найти не могу. Но знаю, что она работает во Дворце
Освобождения. Поживу у нее пару дней. Мне просто не хочется возвращаться в
Сан-Франциско в таком состоянии....
   Лайза собралась и сложила вещи в чемодан. Мы вышли к машине, и я поехал
в Уэстлейк. Я как-то возил туда Лидию на выставку женского искусства, где
она показывала несколько своих скульптур.
   Я остановился перед зданием.
   - Я подожду, вдруг твоей подруги тут нет.
   - Все в порядке. Можешь ехать.
   - Я подожду.
   Подождал. Лайза вышла, помахала. Я помахал в ответ, завел машину и
уехал.


   86

   Я сидел в одних трусах как-то днем, неделю спустя. Раздалось нежное
постукивание в дверь.
   - Минуточку, - сказал я. Надел халат и открыл.
   - Мы - две девушки из Германии. Мы читали ваши книги.
   Одной на вид было лет 19, другой, может, - 22.
   У меня выходила в Германии пара-тройка книг, ограниченными тиражами. Я
сам родился в Германии в 1920 году, в Андернахе. Дом, в котором я жил в
детстве, теперь стал борделем. Говорить по-немецки я не умел. Зато они
говорили по-английски.
   - Заходите.
   Они сели на тахту.
   - Хильда, - сказала 19-летняя.
   - Я Гертруда, - сказала 22-летняя.
   - Я Хэнк.
   - Мы думали, что у вас книги очень грустные и очень смешные, - сказала
Гертруда.
   - Спасибо.
   Я вошел в кухню и нацедил 3 водки-7. Начислил им и начислил себе.
   - Мы едем в Нью-Йорк. Решили заглянуть, - сказала Гертруда.
   Они затем рассказали, что были в Мексике. По-английски они говорили
хорошо. Гертруда потяжелее, почти толстушка; сплошные груди и задница.
   Хильда - худая, похоже, что постоянно под каким-то напрягом...
странная, будто запором страдает, но привлекательная.
   Выпивая, я закинул одну ногу на другую. Халат мой распался.
   - О, - сказала Гертруда, - у вас сексуальные ноги!
   - Да, - подтвердила Хильда.
   - Я это знаю, - сказал я.
   Девчонки остались и поддержали меня в выпивке. Я сходил и сочинил еще
три. Когда садился вторично, то убедился, что прикрыт халатом как дЛлжно.
   - Вы, девчонки, можете тут остаться на несколько дней, отдохнете.
   Они ничего не ответили.
   - Или не оставайтесь, - сказал я. - Страху нет. Можем просто немного
поболтать. Мне от вас ничего не нужно.
   - Спорить могу, вы знаете много женщин, - сказал Хильда. - Мы читали
ваши книги.
   - Я пишу фикцию.
   - Что такое фикция?
   - Фикция - это приукрашивание жизни.
   - То есть, врете? - спросила Гертруда.
   - Чуть-чуть. Не очень много.
   - А у вас подружка есть? - спросила Хильда.
   - Нет. Сейчас нет.
   - Мы останемся, - сказала Гертруда.
   - У меня только одна кровать.
   - Это ничего.
   - И еще одно...
   - Что?
   - Чур, я сплю посередине.
   - Ладно.
   Я продолжал смешивать напитки, и скоро у нас вс кончилось.
   Я позвонил в винную лавку.
   - Я хочу...
   - Постойте, друг мой, - отвечали мне, - мы не делаем доставку на дом до
6 вечера.
   - Ах, вот как? Я тебе в глотку вбиваю по 200 долларов в месяц....
   - Кто это?
   - Чинаски.
   - О, Чинаски.... Так чего вы хотите?
   Я сообщил ему. Потом:
   - Знаете, как сюда добраться?
   - О, да.
   Он прибыл через 8 минут. Толстый австралиец, вечно потел. Я взял две
коробки и поставил их в кресло.
   - Привет, дамы, - сказал толстый австралиец.
   Те не ответили.
   - Сколько там с меня, Арбакл?
   - Ну, всего 17.49.
   Я дал ему двадцать. Он начал рыться, ища мелочь.
   - Что, делать больше нечего? Купи себе новый дом.
   - Спасибо, сэр!
   Затем он склонился ко мне и тихо спросил:
   - Боже мой, как у вас это получается?
   - Печатаю, - ответил я.
   - Печатаете?
   - Да, примерно 18 слов в минуту.
   Я вытолкал его наружу и закрыл дверь.
   В ту ночь я забрался с ними в постель и лег посередине. Мы все были
пьяны, и сначала я сграбастал одну, целовал и щупал ее, потом повернулся и
схватил другую. Так я перемещался туда и обратно, и это было очень
утешительно.
   Позже сосредоточился на одной надолго, потом перевернулся и перешел на
другую.
   Каждая терпеливо ждала. Я был в смятении. Гертруда горячее, Хильда -
моложе. Я вспарывал зады, лежал на каждой, но внутрь ни одной не
засовывал. Наконец, остановился на Гертруде. Но сделать ничего не смог.
Слишком пьян. Мы с Гертрудой уснули, ее рука держала меня за письку, моя
рука - у нее на грудях. Мой член опал, ее груди оставались тверды.
   На следующий день было очень жарко, а пьянства - еще больше. Я позвонил
и заказал еды. Включил вентилятор. Разговоров было немного. Этим немочкам
нравились их напитки. Затем обе вышли и уселись на старую тахту у меня на
переднем крыльце - Хильда в шортиках и лифчике, а Гертруда - в тугом
розовом исподнем, без лифчика и трусиков. Зашел Макс, почтальон. Гертруда
взяла у него почту для меня. Беднягу Макса чуть кондрат не хватил. В
глазах у него я видел зависть и неверие. Но, как ни верти, ему нужнее
гарантированная работа.
   Около 2 часов дня Хильда объявила, что идет гулять. Мы с Гертрудой
зашли внутрь. Наконец, это действительно произошло. Мы лежали на кровати и
проигрывали начальные такты. Через некоторое время приступили. Я
взгромоздился, и он вошел внутрь. Но вошел как-то резко и сразу же принял
влево, будто там был изгиб. Я мог вспомнить только одну такую женщину - но
тогда было здорово. Потом я задумался: она меня дурачит - я, на самом
деле, не внутри.
   Поэтому я его вытащил и засунул повторно. Он вошел и опять круто
свернул влево.
   Что за говно. Либо у нее пизда перекособлена, либо я не проникаю. Я
убеждал себя поверить, что это у нее пизда ни к ебеней матери. Я качал и
трудился, а он все гнулся и гнулся влево под этим острым углом.
   Я все пахал и пахал. Потом возникло чувство, что я уже уткнулся в
кость. Ничего себе. Я сдался и скатился с нее.
   - Извини, - сказал я, - во мне, кажется, просто сегодня нет газу.
   Гертруда промолчала.
   Мы оба встали и оделись. Потом вышли в переднюю комнату и сели ждать
Хильду. Мы пили и ждали. Хильда не торопилась. Долго, долго ждали.
   Наконец, прибыла.
   - Привет, - сказал я.
   - Кто все эти черные люди в вашем районе? - спросила она.
   - Я не знаю, кто они такие.
   - Они сказали, что я могу зарабатывать 2000 долларов в неделю.
   - Чем?
   - Они не сказали.
   Немецкие девчонки остались еще на 2 или 3 дня. Я продолжал натыкаться
на этот левый поворот в Гертруде, даже когда бывал трезв. Хильда сказала,
что она на тампаксе, поэтому ничем помочь мне не может.
   В конце концов, они собрали пожитки, и я посадил их к себе в машину. У
них были большие полотняные сумки, которые они носили через плечо.
   Германские хиппи. Они показывали мне дорогу. Свернуть там, свернуть
тут. Мы вс выше и выше забирались в Голливудские Холмы. На богатую
территорию въехали. Я уже и забыл, что некоторые живут довольно неплохо,
пока большинство остальных жрет собственное говно на завтрак. Когда
поживешь там, где живу я, начнешь верить, что и все остальные места -
такие же, как и твоя задрота.
   - Вот здесь, - сказала Гертруда.
   Фольк остановился у начала длинного извилистого проезда. Где-то там,
наверху, стоял дом - большой, большой дом со всеми делами внутри и вокруг,
что только есть в таких домах.
   - Лучше, если отсюда мы пойдем пешком, - сказала Гертруда.
   - Конечно.
   Они вышли. Я развернул фольксваген. Они стояли у входа и махали мне, их
полотняные мешки свисали с плеч. Я помахал в ответ. Потом отъехал,
поставил на нейтрал и начал планировать вниз с гор.


   87

   Меня попросили дать чтения в знаменитом ночном клубе Улан на Бульваре
Голливуд. Я согласился читать два вечера. Я должен был выступать следом за
рок-группой Большое Изнасилование оба раза.
   Меня засасывала трясина шоу-бизнеса. На руках были лишние билеты, я
позвонил Тэмми и спросил, не хочет ли она сходить. Она сказала, что да,
поэтому в первый вечер я взял ее с собой. Я заставил их открыть ей кредит.
   Мы сидели в баре, дожидаясь начала моего выступления. Выступление Тэмми
походило на мое. Она быстренько набралась и расхаживала по всему бару,
разговаривая с людьми.
   К тому времени, как мне пришла пора выходить, Тэмми уже заваливалась на
столики. Я нашел ее брата и сказал:
   - Боже святый, да убери же ты ее отсюда, будь добр.
   Он вывел ее в ночь. Я тоже был пьян и позже совершенно забыл, что сам
попросил ее увести.
   Чтение прошло нехорошо. Публика тащилась строго от рока, они не
врубались в строчки и смыслы. Но кое в чем я и сам был виноват. Иногда я
просто выезжал на везении с рок-тусовками, а именно в тот вечер не вышло.
Беспокоило отсутствие Тэмми, наверное. Вернувшись домой, я набрал ее
номер. Ответила мать.
   - Ваша дочь, - сообщил я ей, - ГНИДА!
   - Хэнк, я не желаю этого слушать.
   Она бросила трубку.
   На следующий вечер я отправился один. Сидел за столиком в баре и пил. К
столику подошла пожилая женщина и с достоинством представилась. Она
преподает английскую литературу и привела с собой одну из своих учениц,
маленькую пампушку по имени Нэнси Фриз. У Нэнси, казалось, была течка. Они
хотели узнать, не соглашусь ли я ответить на несколько вопросов их класса.
   - Запуливайте.
   - Кто был вашим любимым автором?
   - Фанте.
   - Кто?
   - Джон Ф-а-н-т-е. Спроси У Праха. Подожди До Весны, Бандини.
   - А где можно найти его книги?
   - Я нашел их в главной библиотеке, в центре. Угол Пятой и Оливковой,
кажется?
   - А чем он вам нравится?
   - Абсолютной эмоцией. Очень храбрый человек.
   - А кто еще?
   - Селин.
   - А почему?
   - Ему вырывали кишки, а он смеялся и их тоже заставлял смеяться.
   Очень храбрый человек.
   - А вы верите в храбрость?
   - Мне нравится видеть ее во всех - в животных, птицах, рептилиях, людях.
   - А почему?
   - Почему? Мне от этого лучше становится. Здесь вс дело в стиле перед
лицом отсутствия какого бы то ни было шанса.
   - А Хемингуэй?
   - Нет.
   - А почему?
   - Слишком мрачен, слишком серьезен. Хороший писатель, прекрасные фразы.
Но для него жизнь всегда была тотальной войной. Он никогда не давал воли,
никогда не танцевал.
   Они закрыли свои тетрадки и испарились. Жалко. Я как раз собирался
сказать, что настоящее влияние на меня оказали Гейбл, Кэгни, Богарт и
Эррол Флинн.
   Следующее, что помню - я оказался сидящим с тремя симпатичными
женщинами: Сарой, Кэсси и Деброй. Саре было 32, классная девка, хороший
стиль и доброе сердце. Светло-рыжие волосы падали прямо вниз, а глаза
дикие, слегка безумные. Кроме этого, ее перегружало сострадание,
казавшееся достаточно подлинным и, очевидно, кое-чего ей стоившее. Дебра
была еврейкой с большими карими глазами и щедрым ртом, густо заляпанным
кроваво-