Страницы: -
1 -
2 -
3 -
4 -
5 -
6 -
7 -
8 -
9 -
10 -
11 -
12 -
13 -
14 -
15 -
16 -
17 -
18 -
19 -
20 -
21 -
22 -
23 -
24 -
25 -
26 -
27 -
а она разглядывала
древнюю арену. - Здесь только две уборных, одна для мужчин, другая для
женщин, и обе очень маленькие. Поэтому попробуй сходить либо до, либо
после перерыва.
- Ладно.
В Олимпик ходили, в основном, латиносы и белые работяги из низших
слоев, да несколько кинозвезд и знаменитостей. Там было много хороших
мексиканских боксеров, и дрались они всем сердцем. Плохими были только те
бои, когда встречались белые или черные, особенно тяжеловесы.
Сидеть там с Кэтрин было странно. Человеческие отношения вообще
странны. Я имею в виду, что вот некоторое время ты - с одним человеком,
ешь с ним, и спишь, и живешь, любишь его, разговариваешь, ходишь везде, а
потом это прекращается. Потом наступает короткий период, когда ты ни с
кем, потом приезжает другая женщина, и ты ешь уже с ней, и ебешь ее, и все
это кажется таким нормальным, словно только ее и ждал, а она ждала тебя.
Мне всегда не по себе в одиночестве; иногда бывает хорошо, а по себе - ни
разу.
Первый поединок был неплох, много крови и мужества. Смотря бокс или
ходя на скачки, можно кое-чему научиться - как писать, например. Смысл
неясен, но мне помогало. Вот что самое важное: смысл неясен. Слов тут нет
- как в горящем доме, или в землетрясении, или в наводнении, или в
женщине, выходящей из машины и показывающей ноги. Не знаю, чего требуется
другим писателям:
наплевать, я все равно их читать не могу. Я заперт в собственных
привычках, собственных предубеждениях. Вовсе неплохо быть тупым, если
только невежество - твое личное. Я знал, что настанет день, и я напишу про
Кэтрин, и это будет тяжело. Легко писать о блядях, но писать о хорошей
женщине несоизмеримо трудней.
Второй бой тоже был ничего. Толпа вопила, ревела и накачивалась пивом.
Они временно сбежали со своих фабрик, складов, боен, моек машин - в плен
вернутся на следующий день, а пока они на свободе - они одичали от
свободы. Они не думали о рабстве нищеты. Или о рабстве пособий и талонов
на еду.
Со всеми остальными нами вс будет в порядке, пока бедняки не научатся
делать атомные бомбы у себя в подвалах.
Все схватки были хороши. Я встал и сходил в уборную. Когда я вернулся,
Кэтрин сидела очень тихо. Ей пристало бы посещать балет или концерты.
Она выглядела такой хрупкой, однако ебаться с ней великолепно.
Я пил себе дальше, а Кэтрин хватала меня за руку, когда драка
становилась особенно жестокой. Толпа обожала нокауты. Они орали, когда
кого-нибудь из боксеров вырубали. Били ведь они сами. Может, отыгрывались
так за своих боссов или жен. Кто знает? Кому какое дело? Еще пива.
Я предложил Кэтрин уехать до начала последнего боя. Мне уже хватило.
- Ладно, - ответьла она.
Мы поднялись по узкому проходу, воздух был весь сиз от дыма. Ни свиста
нам навстречу, ни непристойных жестов. Моя битая харя, вся в шрамах,
иногда оказывалась преимуществом.
Мы дошли до малюсенькой стоянки под эстакадой шоссе. Синего
фольксвагена 67 года на ней не было. Модель 67 года - последний хороший
фольк, весь молодняк это знает.
- Хэпбрн, у нас спиздили машину!
- О, Хэнк, не может быть!
- Ее нет. Она стояла вот тут. - Я ткнул пальцем. - Теперь ее нет.
- Хэнк, что же нам делать?
- Возьмем такси. Мне очень погано.
- Ну почему люди так поступают?
- Они без этого не могут. Это их выход.
Мы зашли в кофейню, и я вызвал по телефону такси. Заказали кофе и
пончики. Пока мы смотрели бокс, нам подстроили трюк с вешалкой -
закоротили провод. У меня была поговорка: Забирайте мою женщину, но машину
оставьте в покое. Я б никогда не стал убивать человека, уведшего от меня
тетку; но того, кто угнал машину, убил бы на месте.
Пришло такси. Дома, к счастью, нашлось пиво и немного водки. Я уже
оставил всякую надежду сохранить достаточно трезвости для любви. Кэтрин
это понимала. Я мерял шагами комнату взад и вперед, говоря только о своем
синем фольксвагене 67 года. Последняя хорошая модель. Я даже в полицию
позвонить не мог - был слишком пьян. Приходилось ждать до утра, до полудня.
- Хэпбрн, - сказал я, - это не ты виновата, ты ведь ее не крала!
- Уж лучше б я ее украла, у тебя б она уже была.
Я подумал о паре-тройке пацанов, рассекающих на моей синей малютке по
Прибрежной Трассе, куря дурь, хохоча, потроша ее. Потом - обо всех свалках
вдоль Авеню Санта-Фе. Горы бамперов, ветровых стекол, дверных ручек,
моторчиков от дворников, частей двигателя, шин, колес, капотов, домкратов,
мягких сидений, передних подшипников, тормозных башмаков, радиоприемников,
пистонов, клапанов, карбюраторов, кривошипов, трансмиссий, осей - моя
машина скоро станет кучей запчастей.
Той ночью я спал, прижавшись к Кэтрин, но на сердце у меня было
печально и холодно.
38
К счастью, машина была застрахована, хватило как раз на прокат другой. В
ней я повез Кэтрин на бега. Мы сидели на солнечной палубе Голливуд-Парка,
рядом с поворотом. Кэтрин сказала, что ставить ей не хочется, но я завел
ее внутрь и показал доску тотализатора и окошечки для ставок.
Я поставил 5 на победителя на 7-ю, причем на 2 ранних рывка - моя
любимая лошадь. Я всегда прикидывал: если суждено проиграть, лучше это
сделать вперед; заезд выигрывался, пока тебя никто не побил. Лошади пошли
вровень, отрываясь лишь в самом конце. Это оплачивалось 9.40 долларами, и
я на 17.50 опережал.
В следующем заезде она осталась сидеть, а я пошел ставить. Когда я
вернулся, она показала на человека двумя рядами ниже.
- Видишь вон того?
- Ну.
- Он сказал мне, что вчера выиграл 2.000, и что на 25.000 опережает по
сезону.
- Сама не хочешь поставить? Может, мы все выиграем.
- О нет, я ничего в этом не понимаю.
- Тут вс просто: даешь им доллар, а тебе возвращают 84 цента. Это
называется взятка. Штат с ипподромом делят ее примерно поровну. Им
наплевать, кто выигрывает заезд, их взятка берется из общего котла.
Во втором заезде моя лошадь, 8-ая с 5-ю на фаворита, пришла второй.
Неожиданный дальнобойщик подрезал ее у самой проволоки. Платили 45.80.
Человек в двух рядах от нас повернулся и посмотрел на Кэтрин.
- У меня она была, - сказал он ей, - у меня была десятка на носу.
- Ууу, - ответила ему Кэтрин, улыбаясь, - это хорошо.
Я обратился к третьему заезду, для ни разу не выводившихся 2-леток
среди жеребцов и кастрированных меринов. За 5 минут до столба проверил
тотализатор и пошел ставить. Уходя, я видел, как человек в двух рядах от
нас повернулся и заговорил с Кэтрин. Каждый день на ипподроме тусовалась,
по меньшей мере, дюжина таких, кто рассказывал привлекательным женщинам,
какие великие они победители, - в надежде, что неким образом закончат с
этой женщиной в постели. А может, они так далеко и не загадывали; может,
они лишь смутно надеялись на что-то, не вполне уверенные, чем именно оно
окажется. Помешанны и замороченны по всем счетам. Разве можно их
ненавидеть? Великие победители, но если понаблюдать, как они ставят, то
видно их обычно только у 2-долларового окна, каблуки стерты, одежда
грязна. Отребье рода человеческого.
Я взял четного на деньги, и он выиграл на 6, и оплачивался 4.00
долларами. Не густо, но десятка была на победителя. Человек повернулся и
посмотрел на Кэтрин.
- У меня было, - сказал он, - 100 долларов на победителя.
Кэтрин не ответила. Она начинала понимать. Победители языков не
распускают. Боятся, что их прикончат на стоянке.
После четвертого заезда, выиграв 22.80, он повернулся снова и сообщил
Кэтрин:
- Эта у меня тоже была, десять поперек.
Она отвернулась:
- У него лицо такое желтое, Хэнк. Ты видел его глаза? Он болен.
- Он болен мечтой. Мы все больны мечтой, поэтому-то мы и здесь.
- Хэнк, пойдем, а?
- Ладно.
В ту ночь она выпила полбутылки красного вина, хорошего красного вина,
и была печальна и тиха. Я знал, что она сопоставляет меня с ипподромным
народом и с толпой на боксе - так и есть, я с ними, я один из них. Кэтрин
знала, что во мне живет что-то нездоровое, в смысле того, что здоров тот,
кто здорЛво поступает. Меня же привлекает совсем не то: мне нравится пить,
я ленив, у меня нет бога, политики, идей, идеалов. Я пустил корни в ничто;
некое не-существование, и я его принимаю. Интересной личностью так не
станешь. Да я и не хотел быть интересным, это слишком трудно. На самом
деле, мне хотелось только мягкого, смутного пространства, в котором можно
жить, и чтоб меня не трогали. С другой стороны, когда я напивался, то
орал, чудил, совершенно отбивался от рук.
Один род поведения не подходит к другому. Мне все равно.
Ебля в ту ночь была очень хороша, но в ту же ночь я ее и потерял.
Ничего не мог с этим сделать. Я скатился и вытерся простыней, пока она
ходила в ванную. Где-то вверху полицейский вертолет кружил над Голливудом.
39
На следующий вечер зашли в гости Бобби и Валери. Они недавно переехали в
мой дом и теперь жили через двор от меня. На Бобби была рубашка плотной
вязки. Вс всегда сидело на Бобби идеально: брюки хорошо пригнаны и какой
надо длины, ботинки правильные, а волосы уложены. Валери тоже одевалась
мЛдово, но не так осознанно. Люди звали их куколками Барби. С Валери вс
было нормально, когда я заставал ее в одиночестве, она оказывалась умна,
очень энергична и дьявольски честна. Бобби тоже был более человечен, когда
мы с ним оставались наедине, но стоило возникнуть новой тетке, как он
становился очень туп и очевиден. Он направлял вс свое внимание и разговор
на эту женщину, будто его присутствие само по себе интересно и
восхитительно, но беседа складывалась предсказуемо и скучно. Мне было
интересно, как с ним справится Кэтрин.
Они сели. Я развалился в кресле у окна, а Валери сидела между Бобби и
Кэтрин на тахте. Бобби начал. Он наклонился вперед и, игнорируя Валери,
обратил вс свое внимание на Кэтрин.
- Вам нравится Лос-Анжелес? - спросил он.
- Да ничего, - ответила Кэтрин.
- А вы здесь еще надолго?
- На некоторое время.
- Вы из Техаса?
- Да.
- И родители из Техаса?
- Да.
- Там что-нибудь хорошее по телику идет?
- Примерно то же самое.
- У меня дядя в Техасе.
- О.
- Да, он живет в Далласе.
Кэтрин ничего на это не ответила. Затем сказала:
- Извините меня, я пойду сделаю бутерброд. Кто-нибудь чего-нибудь хочет?
Мы ответили, что не хотим. Кэтрин встала и ушла в кухню. Бобби поднялся
и пошел следом. Слов было не разобрать, но он определенно продолжал
задавать вопросы. Валери пристально смотрела в пол. Кэтрин и Бобби пробыли
в кухне довольно долго. Вдруг Валери подняла голову и начала со мною
разговаривать. Она говорила очень быстро и нервно.
- Валери, - остановил ее я, - нам не нужно разговаривать, нам можно и
не говорить.
Она снова опустила голову.
Потом я сказал:
- Эй, парни, что-то вы там долго. Вы что - полы там натираете?
Бобби засмеялся и начал ритмично постукивать по полу ногой.
Наконец, Кэтрин вышла, Бобби - за ней. Она подошла ко мне и показала
свой бутерброд: арахисовое масло на черством белом хлебе с ломтиками
банана и кунжутными семечками.
- Смотрится хорошо, - сказал я.
Она села и начала его есть. Стало тихо. Так некоторое время и
оставалось. Затем Бобби произнес:
- Ну, нам, наверное, пора....
Они ушли. Когда закрылась дверь, Кэтрин взглянула на меня и сказала:
- Только ничего не думай, Хэнк. Он просто пытался произвести на меня
впечатление.
- С тех пор, как я его знаю, он со всеми женщинами так поступает.
Зазвонил телефон. Бобби.
- Эй, дядя, что ты сделал с моей женой?
- Что случилось?
- Она просто сидит и вс, у нее полный депрессняк, даже разговаривать не
хочет!
- Ничего я с твоей женой не делал.
- Я ничего не понимаю!
- Спокойной ночи, Бобби.
Я повесил трубку.
- Это был Бобби, - сообщил я Кэтрин. - Его жена в депрессии.
- В самом деле?
- Кажется, да.
- Ты уверен, что не хочешь бутерброда?
- А ты можешь сделать такой же, как себе?
- О, да.
- Тогда съем.
40
Кэтрин осталась еще на 4 или 5 дней. Мы вступили в такой период месяца,
когда ебаться ей было рискованно. Я терпеть не мог резинок. У Кэтрин была
какая-то предохранительная пена. Тем временем, полиция отыскала мой
фольксваген. Мы поехали туда, куда его загнали. Он был цел и в хорошей
форме, если не считать севших аккумуляторов. Мне его оттащили в
голливудский гараж, где вс привели в порядок. Попрощавшись в последний раз
в постели, я отвез Кэтрин в аэропорт на своем синеньком фольке ТРВ 469.
Тот день не стал для меня счастливым. Мы сидели, особо не разговаривая.
Потом объявили ее рейс, и мы поцеловались.
- Эй, все видели, как эта юная девушка целует старика.
- Плевать....
Кэтрин поцеловала меня еще раз.
- Ты на самолет опоздаешь, - сказал я.
- Приезжай ко мне, Хэнк. У меня хороший дом. Я живу одна.
Приезжай.
- Приеду.
- Пиши!
- Напишу....
Кэтрин вошла в посадочный туннель и скрылась.
Я дошел до стоянки, влез в фольксваген и подумал:
вот что у меня по-прежнему осталось. Какого черта, еще не вс потеряно.
Он завелся сразу.
41
В тот вечер я запил. Без Кэтрин будет нелегко. Я нашел кое-что, ею
позабытое: сережки, браслет.
Надо вернуться к машинке, подумал я. Искусство требует дисциплины. За
юбками любой козел бегать может. Я пил, думая об этом.
В 2.10 утра зазвонил телефон. Я допивал последнее пиво.
- Алло?
- Алло. - Женский голос, молодой.
- Да?
- Вы Генри Чинаски?
- Да.
- Моя подруга обожает, как вы пишете. Сегодня у нее день рождения, и я
пообещала позвонить вам. Мы так удивились, когда нашли вас в справочнике.
- Я в нем есть.
- Так вот, у нее сегодня день рождения, и я подумала, славно будет,
если мы к вам в гости заглянем.
- Ладно.
- Я сказала Арлине, что у вас там, наверное, везде женщин полно.
- Я затворник.
- Так, значит, ничего, если мы подъедем?
Я дал им адрес и объяснил, как найти.
- Только вот что еще. У меня кончилось пиво.
- Мы привезем вам пива. Меня зовут Тэмми.
- Уже третий час.
- Пиво мы найдем. Декольте способно на чудеса.
Они приехали через 20 минут с декольте, но без пива.
- Ну, сукин сын! - сказала Арлина. - Раньше всегда нам давал. А сейчас
обдристался.
- Ну его на хер, - сказала Тэмми.
Обе уселись и объявили свой возраст.
- Мне 32, - сказала Арлина.
- Мне 23, - сказала Тэмми.
- Сложите их вместе, - сказал я, - и получусь я.
У Арлины волосы были длинными и черными. Она сидела в кресле у окна,
расчесывая их, подправляя лицо, глядя в большое серебряное зеркальце и
болтая. Очевидно, на колесах. У Тэмми было почти-совершенное тело и свои
длинные рыжие волосы. Она тоже втухала по колесам, но не так сильно.
- Кусочек жопки будет стоить тебе 100 долларов, - сказала мне Тэмми.
- Я пас.
Тэмми была крута, как и большинство девок чуть за двадцать. Лицо
акулье. Я невзлюбил ее сразу же.
Они ушли около половины четвертого, и я лег спать один.
42
Два утра спустя, в 4 часа, кто-то стал ломиться мне в дверь.
- Кто там?
- Это рыжая потаскушка.
Я впустил Тэмми. Она села, и я открыл пару пив.
- У меня изо рта воняет, два зуба сгнили. Тебе нельзя меня целовать.
- Ладно.
Мы поговорили. Вернее, я слушал. Тэмми сидела на спиде. Я слушал и
смотрел на ее длинные рыжие волосы, а когда она отвлекалась, то не мог
оторвать взгляда от ее тела. Оно просто вырывалось из одежды, умоляя,
чтобы его выпустили. Она говорила и говорила. Я ее не трогал.
В 6 утра Тэмми дала мне свой адрес и номер телефона.
- Мне пора идти, - сказала она.
- Я провожу тебя до машины.
У нее был ярко-красный камаро, совершенно разбитый.
Передок вдавлен, один бок вспорот, а стекол вообще не было. Внутри
валялись тряпки, рубашки, коробки клинекса, газеты, пакеты из-под молока,
бутылки коки, проволока, веревки, бумажные салфетки, журналы, картонные
стаканчики, туфли и гнутые цветные соломинки для коктейлей. Эта масса
громоздилась на полу и заваливала сиденья. Только вокруг руля оставалось
немного свободного места.
Тэмми высунула голову из окошка, и мы поцеловались.
Затем она рванула от тротуара и, сворачивая за угол, делала уже 45. На
тормоза она, правда, жала, и ее камаро дергался вверх-вниз, вверх-вниз. Я
вошел в дом.
Улегся в постель и стал думать о ее волосах. Я никогда не знал
настоящих рыжих. Огонь просто.
Словно молния с небес, подумал я.
Ее лицо почему-то уже не казалось таким жстким.
43
Я позвонил ей. Был час ночи. Я подъехал.
Тэмми жила в маленьком флигеле за домом.
Она открыла мне дверь.
- Только потише. Не разбуди Дэнси. Это моя дочь. Ей 6 лет, и она спит
сейчас в спальне.
У меня с собой была полудюжина пива. Тэмми поставила ее в холодильник и
вышла с двумя бутылками.
- Моя дочь ничего не должна видеть. Два зуба у меня по-прежнему
испорчены, от этого изо рта пахнет. Целоваться мы не можем.
- Ладно.
Дверь в спальню была закрыта.
- Слушай, - сказала она, - мне надо принять витамин В. Придется стянуть
штаны и всадить его в жопу. Смотри в другую сторону.
- Ладно!
Я наблюдал, как она закачивает жидкость в шприц. Потом отвернулся.
- Мне его надо весь вколоть, - сказала она.
Когда с этим было покончено, она включила маленькое красное радио.
- Миленькое место у тебя тут.
- Я уже за месяц задолжала.
- Ох...
- Да не, нормально. Хозяин - он живет вон там, спереди, - я могу еще
немного протянуть его за хвост.
- Хорошо.
- Он женат, хуила. И знаешь, что?
- Что?
- Как-то днем жена его куда-то свалила, а этот старый мудак пригласил
меня к себе. Я прихожу, сажусь, и знаешь, что?
- Он его заголил.
- Нет, поставил порнуху. Думал, эта срань меня заведет.
- Не завела?
- Я говорю: Мистер Миллер, мне идти надо. Мне нужно Дэнси из садика
забрать.
Тэмми дала мне амфетамина. Мы вс говорили и говорили. И пили пиво.
В 6 утра Тэмми разложила тахту, на которой мы сидели. Внутри лежало
одеяло. Мы скинули обувь и залезли под одеяло, прямо в одежде. Я обнял ее
сзади, уткнувшись во всю эту рыжую копну волос. Я отвердел. Вдавился в нее
сзади, сквозь одежду. Я слышал, как ногтями она вцепилась в край тахты и
царапала его.
- Мне пора, - сказал я Тэмми.
- Слушай, мне надо только накормить Дэнси завтраком и отвезти ее в
садик. Если она тебя увидит - ничего. Ты подожди, пока я вернусь.
- Я поехал, - ответил я.
Я поехал домой, пьяный. Солнце стояло на самом деле высоко, болезненное
и желтое....
44
Я спал на ужасном, выпиравшем в меня пружинами матрасе несколько лет. В
тот день, проснувшись, я стянул его с постели, вытащил наружу и привалил к
мусорному баку.
Потом зашел обратно, оставив дверь открытой.
Было 2 часа дня и жарко.
Тэмми вошла и уселась на кушетку.
- Мне надо идти, - сказал я ей. - Я должен купить себе новый матрас.
- Матрас? Ладно, тогда я пошла.
- Нет, Тэмми, постой. Пожалуйста. Все это займет минут 15, не больше.
Подожди меня здесь, пивка попей.
- Хорошо, - ответила она.
Кварталах в трех по Западной была мастерская по перетяжке матрасов. Я
затормозил прямо перед входом и влетел внутрь.
- Парни! Нужен матрас... СРОЧНО!
- На какую кровать?
- На двуспальную.
- У нас вот такой есть, за 35 баксов.
- Беру.
- Вы можете к себе в машину его погрузить?
- У меня фольксваген.
- Ладно, сами доставим. Адрес?
Тэмми вс еще была дома, когда я вернулся.
- А где матрас?
- Приедет. Выпей еще пива. У тебя колесика не найдется?
Она дала мне колесико. Свет пробивался сквозь ее рыжие волосы.
Тэмми выбрали Мисс Солнечный Кролик на Ярмарке Апельсинового Округа в
1973 году. Теперь прошло четыре года, но в ней вс сохранилось.
Она была большой и сочной, где нужно.
Рассыльный уже стоял в дверях с матрасом.
- Давайте, я вам помогу.
Рассыльный оказался доброй