Электронная библиотека
Библиотека .орг.уа
Поиск по сайту
Художественная литература
   Драма
      Буковски Чарльз. Почтамп -
Страницы: - 1  - 2  - 3  - 4  - 5  - 6  - 7  - 8  - 9  - 10  - 11  - 12  -
сь жара -- всю неделю 100 градусов. Каждую ночь происходило пьянство, а с раннего утра и каждый день -- Булыжник и невозможность всего. Некоторые парни носили африканские шлемы от солнца и темные очки, а я -- я был примерно одинаков, дождь ли, солнце: в драной одежде, а башмаки настолько древние, что гвозди постоянно впивались мне в подошвы. В ботинки я подкладывал кусочки картона. Но помогало это лишь временно -- скоро гвозди снова вгрызались мне в пятки. Виски и пиво вытекали из меня, фонтанировали из подмышек, а я гнал себе дальше с этой тяжестью на спине, будто с крестом, вытаскивая журналы, доставляя тысячи писем, шатаясь, приваренный к щеке солнца. Какая-то тетка на меня заорала: -- ПОЧТАЛЬОН! ПОЧТАЛЬОН! ЭТО НЕ СЮДА! Я оглянулся. Она стояла в квартале от меня вниз по склону, а я уже и так отставал от графика. -- Послушайте, леди, положите это письмо на ящик сверху! Завтра заберем! -- НЕТ! НЕТ! Я ХОЧУ, ЧТОБ ВЫ ЕГО ЗАБРАЛИ СЕЙЧАС! Она размахивала этой сранью до самых небес. -- Леди! -- ЗАБЕРИТЕ! ЭТО НЕ НАМ! О боже мой. Я уронил мешок. Затем снял кепку и швырнул ее на траву. Она скатилась на проезжую часть. Я ее бросил и пошел к тетке. Полквартала. Я подошел и выхватил эту дрянь у нее из рук, повернулся, пошел. То была реклама! Почтовое отправление третьего класса. Что-то насчет распродажи одежды за полцены. Я подобрал с дороги свою кепку, натянул на голову. Взгромоздил мешок на левую сторону хребта, зашагал снова. 100 градусов. Проходил мимо одного дома, и за мной выскочила женщина. -- Почтальон! Почтальон! У вас разве письма для меня нет? -- Леди, если я не положил его вам в ящик, это значит, что почты для вас нет. -- Но я же знаю, что у вас для меня письмо! -- С чего вы взяли? -- Потому что мне позвонила сестра и сказала, что напишет. -- Леди, у меня нет для вас письма. -- Я знаю, что есть! Я знаю, что есть! Я знаю, что оно там! Она потянулась к пачке писем у меня в руке. -- НЕ ТРОЖЬТЕ ПОЧТУ СОЕДИНЕННЫХ ШТАТОВ, ЛЕДИ! ДЛЯ ВАС СЕГОДНЯ НИЧЕГО НЕТ! Я повернулся и пошел. На крыльце стояла еще одна тетка. -- Вы сегодня поздно. -- Да, мэм. -- А где постоянный почтальон? -- Он умирает от рака. -- Умирает от рака? Гарольд умирает от рака? -- Правильно, -- сказал я. Я вручил ей почту. -- СЧЕТА! СЧЕТА! СЧЕТА! -- завопила она. -- И ЭТО ВСЕ, ЧТО ВЫ МНЕ МОЖЕТЕ ПРИНЕСТИ? ЭТИ СЧЕТА? -- Да, мэм, это все, что я могу вам принести. Я повернулся и ушел. Я же не виноват, что они пользовались телефонами, и газом, и светом, и все свои вещи покупали в кредит. Однако, если я приносил им счета, они на меня орали -- как будто я просил их устанавливать себе телефон или присылать телик за 350 баксов без начального платежа. Следующей остановкой было небольшое двухэтажное строение, довольно новое, с 10 или 12 квартирами. Почтовый ящик с замком стоял спереди, под козырьком крыльца. Наконец-то, хоть чуточку тени. Вставляю в замок ключ, открываю. -- ПРИВЕТ, ДЯДЯ СЭМ! КАК ПОЖИВАЕШЬ СЕГОДНЯ? Это было громко. Не ожидал я услышать голос этого мужика из-за спины. Он просто заорал на меня, а с бодуна я нервный. Я аж подскочил от неожиданности. Это уж слишком. Я вытащил ключ из замка и обернулся. Кроме сетчатой двери ничего не видно. Кто-то там стоял. Под кондиционером и невидимый. -- Черт бы вас побрал! -- сказал я, -- не называйте меня Дядей Сэмом! Я вам не Дядя Сэм! -- О, так ты один из этих умников, э? За пару центов я б вышел и тебе по заднице надавал! Я поднял сумку и грохнул ею об пол. Журналы и письма разлетелись. Придется весь отрезок перекладывать. Я сорвал с головы кепку и шваркнул о цемент. -- А НУ, ВЫХОДИ ОТТУДА СУКИН СЫН! ОХ, ГОСПОДИ ВСЕМОГУЩИЙ, ПРОШУ ТЕБЯ! ВЫХОДИ ОТТУДА! ВЫХОДИ, ВЫХОДИ ОТТУДА! Я был готов его зарезать. Никто не вышел. Ни звука. Я посмотрел на сетчатую дверь. Ничего. Как будто квартира пуста. На какой-то миг я подумал зайти. Потом повернулся, опустился на колени и стал собирать письма и журналы. Работа без сортировочного ящика. Через двадцать минут я все разложил. Засунул несколько писем в ящик, кинул журналы прямо на крыльцо, закрыл дверцу, повернулся и снова посмотрел на сетчатую дверь. По-прежнему ни звука. Я заканчивал маршрут, ходил и думал: ну что ж, он позвонит и скажет Джонстону, что я ему угрожал. Когда вернусь, лучше подготовиться к худшему. Я распахнул дверь: Булыжник сидел за столом, что-то читал. Я стоял, глядя на него сверху вниз, ждал. Булыжник глянул на меня, перевел взгляд на то, что читал. Я продолжал стоять, дожидаясь. Булыжник продолжал читать. -- Ну, -- наконец, вымолвил я, -- что там с этим? -- Что там с чем? -- Булыжник поднял голову. -- СО ЗВОНКОМ? ГОВОРИ, ЧТО ТАМ СО ЗВОНКОМ! НЕ СИДИ ПРОСТО ТАК! -- С каким звонком? -- Тебе что, насчет меня не звонили? -- Звонили? Что случилось? Ты что там делал? Что ты натворил? -- Ничего. Я пошел и сдал свое барахло. Парень не позвонил. Никакая не милость с его стороны. Он, вероятно, подумал, что если позвонит, я вернусь. По пути к ящику я прошел мимо Булыжника. -- Что ты там натворил, Чинаски? -- Ничего. Мои действия настолько заморочили Булыжника, что он забыл мне сообщить, что я задержался на 30 минут, и не записал мне опоздание. 16 Как-то ранним утром я раскладывал почту рядом с Д.Г. Так его все и называли: Д.Г. На самом деле, его звали Джордж Грин. Но уже очень много лет его звали просто Д.Г., и некоторое время спустя он стал похож на Д.Г. Он работал почтальоном с двадцати лет, а сейчас ему было под семьдесят. Голоса у него уже не было. Он не разговаривал. Он кряхтел. Но даже когда он кряхтел, произносил он немного. Его и не любили, и не презирали. Он просто был. Все лицо его изрыли морщины: странные овраги и курганы непривлекательной плоти. Никакого света оно не излучало. Просто задубевший старикан, делающий свое дело: Д.Г. Глаза как пустые комочки глины, оброненные в глазницы. Самое лучшее, если о нем не думал и не смотрел на него. Но Д.Г., при всем своем старшинстве, работал на одном из самых легких маршрутов, на самом краешке богатого района. Фактически, район можно было считать богатым. Дома хоть и старые, но большие, в основном -- в два этажа. Широкие газоны стригли и освежали садовники-японцы. Там жили какие-то кинозвезды. Знаменитый карикатурист. Автор бестселлеров. Два бывших губернатора. Никто никогда с тобой не заговаривал. Ты никогда никого не видел. Единственное, в самом начале маршрута, где стояли дома подешевле, тебя доставали дети. Я имею в виду, что Д.Г. был холостяком. И у него был такой свисток. В начале маршрута он становился, высокий и прямой, вытаскивал большой свисток и дул в него, а слюна летела во все стороны. Сообщал детям, что он пришел. Для детей он носил конфеты. И те выбегали, и он раздавал им конфеты, идя вдоль по улице. Старый добрый Д.Г. Я узнал про конфеты в первый раз, когда получил его маршрут. Булыжнику не хотелось мне его давать, слишком легкий, но иногда ничего другого ему не оставалось. И вот я шел, а этот малец выскочил и спрашивает: -- Эй, а где моя конфетка? И я ответил: -- Какая конфетка? И малец сказал: -- Моя конфетка! Я хочу свою конфетку! -- Слушай, пацан, -- сказал я, -- ты, должно быть, сумасшедший. Тебя что, мама просто так на улицу отпускает? Мальчик посмотрел на меня очень странно. Но однажды Д.Г. попал в беду. Старый добрый Д.Г. Он встретил в своем квартале новую маленькую девочку. И дал ей конфетку. И сказал: -- Ох, какая же ты хорошенькая девочка! Я бы хотел, чтобы у меня такая же была! А ее мать сидела у окошка, все слышала и выскочила с воплями, обвиняя Д.Г. в приставании к малолетним. Она ничего про Д.Г. не знала, поэтому когда увидела, как он дал девочке конфетку и произнес это, решила, что это чересчур. Старый добрый Д.Г. Обвиненный в приставании к малолетним. Я зашел и услышал, как Булыжник говорит по телефону, пытаясь объяснить матери, что Д.Г. -- уважаемый человек. Д.Г. просто сидел перед ящиком ошеломленный. Когда Булыжник закончил и повесил трубку, я сказал ему: -- Не следовало отсасывать у этой бабы. У нее грязные мозги. У половины матерей в Америке, с их драгоценными пиздищами и драгоценными дочурками, у половины матерей в Америке -- грязные мозги. Велел бы ей засунуть себе в жопу. Д.Г. и пипиську свою уже поднять не сможет, сам же знаешь. Булыжник покачал головой: -- Нет, общественность -- это динамит! Она просто динамт! Это все, что он мог сказать. Я уже видел Булыжника таким раньше -- когда он прогибался, и упрашивал, и объяснял каждому психу, который звонил по любому поводу... Я раскладывал почту рядом с Д.Г. на маршруте 501, не очень плохом. Мешок я поднимал с трудом, но это было возможно и давало хоть какую-то надежду. Хоть Д.Г. и знал, что его ящик стоит вверх тормашками, руки его шевелились все медленней. Он просто-напросто сложил слишком много писем в своей жизни -- и даже его омертвевшее к ощущениям тело, наконец, взбунтовалось. Несколько раз за утро я замечал, как он шатается. Он останавливался и покачивался, впадал в транс, встряхивался и впихивал в мешок еще несколько писем. Мне этот человек был не особенно симпатичен. Он прожил отнюдь не храбрую жизнь и оказался, более или менее, порядочным куском дерьма. Но всякий раз, когда он шатался, что-то во мне шевелилось. Будто верный конь, который больше не может идти. Или старая машина, что просто сдалась как-то утром. Почта была тяжелой, и, пока я наблюдал за Д.Г., меня охватил смертный озноб. Впервые больше чем за 40 лет он может пропустить утреннюю развозку! Для человека, настолько гордившегося своей работой и профессией, как Д.Г., это могло стать трагедией. Я пропустил множество утренних развозок, и мне приходилось возить мешки к ящикам в собственной машине, но мое отношение было несколько иным. Он снова покачнулся. Боже всемогущий, подумал я, неужели кроме меня этого никто не замечает? Я оглянулся: всем трын-трава. Все они время от времени признавались в любви к нему: Д.Г. -- хороший парень. Но теперь хороший парень тонул, и никому никакого дела. Наконец, передо мной осталось меньше почты, чем перед Д.Г. Может, смогу помочь ему хотя бы поднять журналы, подумал я. Но подошел клерк и накидал мне еще больше, и я снова почти сравнялся с Д.Г. Обоим придется круто. Я на мгновение запнулся, потом стиснул зубы, расставил ноги пошире, пригнулся, будто мне по мозгам только что дали, и шуранул внутрь массу писем. За две минуты до готовности к отправке и Д.Г., и я разобрали все письма, разложили и упаковали журналы, проверили авиапочту. У нас обоих получится. Я волновался напрасно. Тут подошел Булыжник. Он нес две связки циркуляров. Одну он дал Д.Г., вторую -- мне. -- Их надо включить, -- сказал он и отошел. Булыжник знал, что мы не сможем включить эти циркуляры, вытащить мешки и встретить грузовик вовремя. Я устало обрезал шнурки на пачке и начал раскладывать. Д.Г. просто сидел и смотрел на свою связку. Потом он опустил голову, положил ее на руки и тихо заплакал. Я не верил своим глазам. Я оглянулся. Остальные почтальоны даже не смотрели на Д.Г. Они снимали свои письма, сортировали их, болтали и смеялись друг с другом. -- Эй, -- окликнул я их пару раз, -- эй! Но они даже не взглянули на Д.Г. Я подошел к нему. Тронул его за руку: -- Д.Г., -- сказал я, -- я могу тебе как-то помочь? Он отскочил от своего ящика и побежал по лестнице наверх, в мужскую раздевалку. Я смотрел, как он убегает. Никто, казалось, не замечал. Я засунул еще несколько писем, затем побежал вверх по лестнице сам. Он сидел, уронив голову на руки, за одним из столов. Только теперь он не плакал тихонько. Он всхлипывал и подвывал. Все его тело сотрясалось в конвульсиях. Он не останавливался. Я сбежал вниз по ступенькам, мимо остальных почтальонов, к столу Булыжника. -- Эй, эй, Камень! Господи Боже, Камень! -- Что такое? -- спросил он. -- Д.Г. поехал! А всем плевать! Он наверху плачет! Ему помочь надо! -- Кто на его маршруте? -- Какая, к черту разница? Говорю тебе, он заболел! Ему помощь нужна! -- Надо поставить кого-то на его маршрут! Булыжник поднялся из-за стола, обошел комнату, глядя на своих почтальонов, как будто где-то мог заваляться один лишний. Затем шмыгнул за свой стол. -- Слушай, Камень, кто-то должен отвезти его домой. Скажи мне, где он живет, и я сам его отвезу -- во внерабочее время. Потом разнесу твой чертов маршрут. Булыжник поднял голову: -- Кто у тебя на ящике? -- Ох, да к чертям этот ящик! -- ИДИ К СВОЕМУ ЯЩИКУ! Затем заговорил с другим начальником участка по телефону: -- Алло, Эдди? Слушай, мне здесь человек нужен... Не будет сегодня детям конфет. Я пошел на место. Остальные почтальоны разошлись. Я начал рассовывать циркуляры. На ящике Д.Г. лежала связка нерассортированных. Я снова отставал от графика. И без грузовика остался. Когда в тот день я вернулся поздно, Булыжник записал мне опоздание. Я никогда больше не видел Д.Г. Никто не знал, что с ним случилось. И никто больше его не упоминал. Хорошего парня. Преданного своему делу. Ножом по горлу за пачку циркуляров местого рынка -- с его гвоздем сезона: бесплатной коробкой фирменного стирального мыла и купоном на любую покупку свыше 3 долларов. 17 Через три года меня сделали штатным. Это означало оплаченные праздники (подменным за праздники не платили) и 40-часовую неделю с двумя выходными. Булыжник также вынужден был поставить меня помогать на пяти разных маршрутах. Вот и все, что мне придется носить -- пять разных маршрутов. Со временем я неплохо их выучу, плюс короткие пути и ловушки на каждом. С каждым днем будет все легче и легче. Я смогу выработать в себе этот уютный внешний вид. Почему-то чересчур счастлив я не был. Я не тот человек, кто намеренно ищет боли, работа по-прежнему тяжела, но старого блеска моих подменных дней ей как-то не хватало -- не-знать-что-к-чертовой-матери произойдет дальше. Несколько штатных подошли и пожали мне руку. -- Поздравляем, -- сказали они. -- Ага, -- ответил я. Поздравляем с чем? Я ничего не сделал. Теперь я стал членом клуба. Одним из парней. Я мог остаться в нем на много лет, в конечном итоге заработать собственный маршрут. Принимать подарки на Рождество от своих получателей. А если бы позвонил и сказался больным, они бы выговаривали какому-нибудь несчастному ублюдку-подменному: А где сегодня наш постоянный? Вы опоздали. Наш постоянный никогда не опаздывает. И вот я тут. А потом вышел бюллетень, запрещавший держать форменные кепки или оборудование на доставочных ящиках. Большинство парней их туда складывало. Это ничему не мешало, и не нужно было бегать каждый раз в раздевалку. Теперь, после того, как три года я клал туда свою кепку, мне запретили это делать. Ну, а я до сих пор приходил на работу с бодуна и совершенно не задумывался о таких вещах, как кепки. Поэтому моя там лежала и на следующий день после выхода приказа. Подбежал Булыжник со своей докладной. Он сказал, что держать любое оборудование на доставочном ящике -- против правил и инструкций. Я положил докладную в карман и продолжал рассовывать письма. Булыжник повертелся в своем кресле, наблюдая за мной. Остальные почтальоны убрали кепки в шкафчики. Кроме меня и еще одного -- некоего Марти. А Булыжник подходит к Марти и говорит: -- Так, Марти, ты читал приказ. Твоей кепки на ящике быть не должно. -- О, простите, сэр. Привычка, знаете ли. Извините. -- Марти убрал кепку с ящика и побежал с нею наверх, в раздевалку. На следующее утро я снова забыл. Булыжник снова подошел с докладной. В ней говорилось, что хранить любое оборудование на доставочном ящике противоречит правилам и инструкциям. Я положил докладную в карман и продолжал распихивать письма. На следующее утро, как только я вошел, то сразу увидел, что Булыжник за мной наблюдает. Он очень тщательно относился к наблюдениям за мной. Он ждал, что я стану делать с кепкой. Я позволил ему немного подождать. Потом снял кепку с головы и положил на ящик. Булыжник подбежал с докладной. Я не стал ее читать. Я отшвырнул ее в мусорную корзину, оставил кепку на месте и продолжал сортировать письма. Я слышал, как Булыжник колотит по машинке. В треске клавиш слышался гнев. Интересно, как он научился печатать, подумал я. Он опять подошел. Протянул мне вторую докладную. Я посмотрел на него. -- Мне не нужно ее читать. Я знаю, что там написано. Там написано, что я не прочел первую докладную Я кинул вторую докладную в корзину. Булыжник побежал назад к машинке. Вручил мне третью докладную. -- Слушай, -- сказал я, -- я знаю, о чем говорится в них всех. Первая была про то, что я держал кепку на ящике. Вторая -- про то, что я не прочел первую. Третья -- что не прочел ни первую, ни вторую. Я посмотрел на него и уронил докладную в мусор, не прочитав. -- Теперь я могу их выбрасывать так же быстро, как ты их печатаешь. Это может длиться часами, и вскоре один из нас начнет выглядеть смешно. Тебе решать. Булыжник вернулся к своему креслу и сел. Больше он не печатал. Он просто смотрел на меня. На следующий день я не пришел. Проспал до полудня. Звонить не стал. Потом пошел в Федеральное Здание. Рассказал им о своей цели. Меня поставили перед столом худенькой старушонки. Волосы у нее были седыми, а шейка -- очень тоненькой, и посередине неожиданно изгибалась. Шея толкала ее голову вперед, и она смотрела на меня поверх очков. -- Да? -- Я хочу уволиться. -- Уволиться? -- Да, подать в отставку. -- И вы -- штатный доставщик? -- Да, -- ответил я. -- Ц, ц, ц, ц, ц, ц, ц, -- зацокала она сухоньким язычком. Он дала мне соответствующие бумаги, и я сел их заполнять. -- Сколько вы проработали на почте? -- Три с половиной года. -- Ц, ц, ц, ц, ц, ц, ц, ц, -- зацокала она, -- ц, ц, ц, ц. Вот так вот. Я поехал домой к Бетти, и мы раскупорили бутылочку. Я ведать не ведал, что через пару лет вернусь клерком и проклеркую, весь сгорбившись на табурете, почти 12 лет. Д В А 1 Тем временем дела шли. У меня случилась длинная цепочка удач на скачках. Я начал там себя уверенно чувствовать. Каждый день нацеливался на определенную прибыль, где-то от пятнадцати до сорока баксов. Слишком многого не просил. Если не выигрывал рано, ставил еще чуть-чуть, столько, что если бы лошадь пришла, еще оставался запас прибыли. Я возвращался домой, день за днем, в выигрыше, показывая Бетти большой палец еще с улицы. Затем Бетти нашла работу машинистки, а когда одна из баб находит работу, разницу замечаешь сразу же. Мы киряли каждую ночь напролет, и она уходила по утрам раньше меня, вся с перепоя. Теперь она поняла, что это такое. Я вставал около половины одиннадцатого, лениво выпивал чашечку кофе и съедал пару яиц, играл с собакой, заигрывал с молоденькой женой механика, жившего на задворках, подружился со стриптизершей, жившей впереди. К часу для я был на бегах, возвращался с выигрышем и выходил с собакой к автобусной остановке встречать Бетти с работы. Хорошая житуха. Потом, однажды вечером Бетти, любовь моя, все и выложила после первого стакана: -- Хэнк, это невыносимо! -- Что невыносимо, крошка? -- Ситуация. -- Какая ситуация, крошка? -- Я пашу, а ты валяешься. Все соседи думают, что я тебя содержу. -- Черт, а когда я работал, а ты валялась? -- Это по-другому. Ты -- мужик, а я -- женщина. -- О, а я и не знал. Я думал, что вы, суки, всегда орете за свои равные права. -- Я знаю, что происходит с этой пампушкой на задворках, разгуливает перед тобой, сиськи нараспашку... -- У нее сиськи нараспашку? -

Страницы: 1  - 2  - 3  - 4  - 5  - 6  - 7  - 8  - 9  - 10  - 11  - 12  -


Все книги на данном сайте, являются собственностью его уважаемых авторов и предназначены исключительно для ознакомительных целей. Просматривая или скачивая книгу, Вы обязуетесь в течении суток удалить ее. Если вы желаете чтоб произведение было удалено пишите админитратору