х перерыва
за восемь часов. Время, когда уходил, и когда возвращался, записывалось.
Если сидел в сортире 12 или 13 минут, то тебе об этом сообщали.
   Но платили лучше, чем в художественной лавке. И я подумал: к этому
можно будет привыкнуть.
   Не привык я к этому никогда.
   12
 Затем надзиратель перевел нас на новый проход. Мы уже 10 часов
проработали.
   -- Прежде, чем начнете, -- сказал суп, -- я хочу вам кое-что сказать.
Каждый поднос этого типа почты должен быть рассортирован за 23 минуты.
Таков производственный график. А теперь, ради удовольствия, давайте
посмотрим, сможете ли вы уложиться в производственный график! Итак, раз,
два, три... ВПЕРЕД!
   Что это, к дьяволу такое? подумал я. Я устал.
   Каждый поднос был фута два в длину. Но на каждом было разное количество
писем. На некоторых почты в два-три раза больше, чем на других, в
зависимости от размера писем.
   Руки замелькали. Проиграть страшно.
   Я не торопился.
   -- Когда закончите первый поднос, хватайте следующий.
   Они в самом деле работали. Потом подскакивали и хватались за следующий.
   Надзиратель подошел ко мне сзади.
   -- Вот, -- сказал он, показывая на меня, -- этот человек в самом деле
выполняет план. Он уже наполовину закончил свой второй поднос!
   Поднос у меня был первым. Не знаю, подкалывал он меня или нет, но
поскольку я так сильно оторвался, то еще немного притормозил.
   13
 В 3:30 утра мои 12 часов истекли. В то время они не платили подменным за
время полностью и половину за сверхурочные. Ты получал как за одно время.
А брали тебя как временного подменного клерка с неограниченным сроком.
   Я поставил будильник с тем, чтобы к 8 утра быть в художественной лавке.
   -- Что случилось, Хэнк? Мы уж подумали, ты в аварию попал. Мы ждали,
что ты вернешься.
   -- Я увольняюсь.
   -- Увольняешься?
   -- Да, нельзя же обвинять человека в том, что он ищет для себя лучшей
жизни.
   Я зашел в контору и получил расчет. Я снова вернулся на почту.
   14
 А тем временем рядом по-прежнему была Джойс со своей геранью и парой
миллионов, если я протяну еще хоть немного. Джойс, мухи и герань. Я
работал в ночную смену, 12 часов, а она мацала меня днем, пытаясь
заставить исполнять супружеский долг. Сплю я, как вдруг просыпаюсь от
того, что меня ее рука поглаживает. Тогда приходилось это делать. Бедняжка
совсем спятила.
   Затем однажды утром я прихожу, а она говорит:
   -- Хэнк, только не злись.
   Я слишком устал, чтобы злиться.
   -- Ч такое, крошка?
   -- Я завела нам собачку. Маленького щеночка.
   -- Ладно. Это мило. С собаками все в порядке. Где он?
   -- На кухне. Я назвала его Пикассо.
   Я зашел туда и взглянул на пса. Он ничего не видел. Шерсть закрывала
ему глаза. Я посмотрел, как он ходит. Бедный Пикассо!
   -- Крошка, ты знаешь, что ты натворила?
   -- Он тебе не нравится?
   -- Я не сказал, что он мне не нравится. Но он недоразвитый. У него
коэффициент интеллекта около 12. Ты пошла и притащила нам идиота, а не
собаку.
   -- Откуда ты знаешь?
   -- Это видно, стоит на него только посмотреть.
   И тут Пикассо начал писать. Пикассо был полон ссак. Они бежали длинными
толстыми ручейками по кухонному полу. Потом он закончил и подбежал
посмотреть.
   Я взял его на руки.
   -- Вытри.
   Так Пикассо стал еще одной проблемой.
   Я просыпался после 12-часовой смены от того, что Джойс надрачивала меня
под геранью, и спрашивал:
   -- Где Пикассо?
   -- Пошел к черту этот Пикассо! -- отвечала она.
   Я вылезал из постели, голый, с огромной елдой, торчавшей спереди.
   -- Слушай, ты его снова во дворе оставила! Я же говорил тебе не
оставлять его днем во дворе!
   Затем я выходил во двор, голый, одеваться ломы, я и так устал. Двор был
неплохо прикрыт со всех сторон. А там сидел бедный Пикассо, одолеваемый
500 мухами: мухи ползали по нему кругами. Я выбегал с этой штукой (уже
начинавшей к тому времени обмякать) и материл мух. Они лезли к нему в
глаза, в шерсть, в уши, в причинные места, в пасть... везде. А он просто
сидел и улыбался мне. Смеялся надо мной, а мухи ели его поедом. Может, он
знал больше всех нас. Я брал его на руки и вносил в дом.




   Собачка смеялась, Завидев такое веселье; А тарелка с ложкой убежала.
   -- Черт возьми, Джойс! Я ведь говорил тебе, говорил тебе, говорил тебе!
   -- Так это ведь ты его от дома отлучил. Ему теперь нужно выходить туда
покакать!
   -- Да, но когда он закончит, вноси его обратно. У него мозгов не
хватает самому в дом возвращаться. И смывай дерьмо, когда он закончит. Ты
там рай мушиный развела.
   Стоило мне после этого заснуть, как Джойс снова начинала меня гладить.
До ее пары миллионов было еще очень и очень далеко.
   15
 Я полудремал в кресле, дожидаясь еды.
   Потом встал налить себе стакан воды и, заходя на кухню, увидел, как
Пикассо подошел к Джойс и лизнул ее в лодыжку. Я шел босиком, и она меня
не слышала. На ней были высокие каблуки. Она взглянула на него и на лице
ее вспыхнула чистая местечковая ненависть, раскаленная добела. Она изо
всех сил пнула его в бок острым носком туфли. Бедняга лишь забегал
маленькими кругами, скауча. Моча закапала из его пузыря. А я зашел за
стаканом воды. Стакан я держал в руке и, не успев налить воды, швырнул им
в буфет слева от раковины. Осколки разлетелись повсюду. У Джойс было время
прикрыть лицо руками. Плевать. Я взял собачку на руки и вышел. Сел в
кресло и стал гладить маленького засранца. Он посмотрел на меня снизу,
язык вывалился из пасти, и он лизнул меня в запястье. Хвост его вилял и
бился, как рыбка, умирающая в мешке.
   Я увидел, как Джойс опустилась на колени с бумажным пакетом, собирая
стекло.
   Затем начала всхлипывать. Она пыталась не показывать слез. Повернулась
ко мне спиной, но я видел, как ходят ее плечи, как она вся трясется и
разрывается.
   Я положил Пикассо на пол и зашел в кухню.
   -- Крошка. Крошка, не надо!
   Я обнял ее сзади. Она была вялой.
   -- Крошка, прости меня... Прости.
   Я прижимал ее к себе, обхватив рукой живот. Я поглаживал его легко и
нежно, пытаясь остановить конвульсии.
   -- Легче, крошка, ну, легче. Тише...
   Она немного успокоилась. Я откинул ей назад волосы и поцеловал за ухом.
Там было тепло. Она отдернула голову. Когда я поцеловал ее туда в
следующий раз, голову она отдергивать не стала. Я услышал, как она втянула
в себя воздух, тихонько застонала. Я взял ее на руки и вынес в другую
комнату, сел в кресло, держа ее на коленях. Она не хотела на меня
смотреть. Я целовал ей горло и уши.
   Одна рука на плечах, другая -- на бедре. Я стал водить рукой по бедру
вверх и вниз, в ритме ее дыхания, стараясь снять плохое электричество.
   Наконец, со слабейшей из улыбок она на меня взглянула. Я дотянулся и
куснул ее в подбородок.
   -- Сучка сумасшедшая! -- сказал я.
   Она рассмеялась и мы поцеловались, головы наши задвигались взад и
вперед.
   Она опять начала всхлипывать.
   Я отодвинулся и сказал:
   -- НЕ НАДО!
   Мы опять поцеловались. Потом я снова взял ее на руки и донес до
спальни, положил на кровать, быстро скинул штаны, трусы и ботинки, стянул
ей трусики до туфель, сорвал один и так, с одной ногой в туфле, а с другой
-- без, устроил ей самую лучшую скачку за много месяцев. Ни одна герань не
устояла.
   Когда я закончил, то медленно понянчился с ней, играя ее длинными
волосами, шепча разные разности. Она мурлыкала. В конце концов, встала и
ушла в ванную.
   Оттуда она не вернулась. Она ушла в кухню и начала мыть тарелки и петь.
   Ради Бога, самому Стиву МакКвину лучше бы это не удалось.
   У меня на руках было два Пикассо.
   16
 После ужина или обеда, или что еще я там ел -- с моими безумными
12-часовыми сменами я уже не был уверен, что есть что, -- я сказал:
   -- Послушай, крошка, прости, конечно, но неужели ты не понимаешь, что
это работа сводит меня с ума? Слушай, давай все бросим. Давай просто
валяться на кровати, заниматься любовью, ходить гулять и разговоры
разговаривать. Давай сходим в зоопарк. На зверюшек посмотрим. Давай
съездим посмотрим на океан. 45 минут всего от нас ехать. Пошли посражаемся
на игральных автоматах. Поехали на скачки, в Художественный Музей, на
бокс. Давай заведем друзей. Давай смеяться.
   Такая жизнь -- как у кого угодно: она нас убивает.
   -- Нет, Хэнк, мы должны им показать, мы должны им показать...
   Это говорила маленькая девочка из техасского захолустья.
   Я сдался.
   17
 Каждый вечер, перед тем, как мне уходить на смену, Джойс раскладывала для
меня на постели одежду. Все было самым дорогим, что только можно купить за
деньги. Я никогда не надевал одни и те же брюки, одну и ту же рубашку,
одни и те же ботинки два раза подряд. У меня были десятки разных нарядов.
Я надевал все, что бы она для меня ни выложила. Совсем как мама, бывало.
   Не очень я далеко ушел, думал я, и надевал на себя это барахло.
   18
 У них была такая штука, которая называлась Тренировочным Классом, поэтому
как бы то ни было, но каждую ночь нам можно было не распихивать почту
минут по 30.
   Здоровый итальяно вознесся на трибуну растолковать нам все, как есть.
   -- ...так, нет ничего лучше запаха хорошего чистого пота, но нет ничего
хуже вони застоявшегося пота...
   Боже святый, думал я, мне померещилось? И такая дрянь наверняка
санкционирована правительством. Этот олух велит мне мыть под мышками.
Инженеру или концертмейстеру они сказать бы такое не посмели. Он нас
унижает.
   -- ...поэтому ванну принимайте каждый день. Вас будут оценивать и по
внешнему виду, не только по производительности труда.
   Мне кажется, он хотел где-то употребить слово гигиена, но такого слова
в нем просто не было.
   Затем он отошел в глубину лекционного помоста и развернул большую карту.
   Большую без шуток. Она закрывала половину сцены. На карту направили
фонарь. А здоровый итальяно взял указку с маленьким резиновым соском на
кончике, вроде той, что используют в первом классе, и ткнул ею в карту.
   -- Вот, видите все это ЗЕЛЕНОЕ? Так вот, его тут до черта. Смотрите!
   Он поднял указку и повозил ею по зеленому.
   В то время анти-русские настроения были намного сильнее, чем сейчас.
Китай еще не начал поигрывать мускулами. Вьетнам пока оставался балхой с
фейерверком.
   Но я все равно думал, уж не спятил ли я? Наверняка у меня что-то со
слухом!
   Однако никто в классе не протестовал. Им нужна была работа. И, по
мнению Джойс, мне тоже нужна была работа.
   Потом он сказал:
   -- Смотрите сюда. Вот это -- Аляска! А вот тут -- они! Похоже, что они
тут чуть ли не перепрыгнуть к нам могут, правда?
   -- Ага, -- ответил с первого ряда какой-то тип с промытыми мозгами.
   Итальяно свернул карту. Она хрустко скрутилась сама в себя, потрескивая
от праведного гнева войны.
   Затем он перешел на край сцены и ткнул своей резиновой титькой в нас.
   -- Я хочу, чтобы вы поняли: мы обязаны сдерживать рост бюджета! Я хочу,
чтобы вы поняли: КАЖДОЕ ПИСЬМО, КОТОРОЕ ВЫ СОРТИРУЕТЕ -- КАЖДУЮ СЕКУНДУ,
КАЖДУЮ МИНУТУ, КАЖДЫЙ ЧАС, КАЖДЫЙ ДЕНЬ, КАЖДУЮ НЕДЕЛЮ -- КАЖДОЕ ЛИШНЕЕ
ПИСЬМО, КОТОРОЕ
 ВЫ СОРТИРУЕТЕ ВО ВНЕРАБОЧЕЕ ВРЕМЯ, ПОМОГАЕТ НАМ РАЗГРОМИТЬ РУССКИХ! Так,
на сегодня вс. Перед тем, как уйти, каждый из вас получит свое плановое
задание.
   Плановое задание. Это еще что?
   Кто-то прошел по классу, раздавая листы бумаги.
   -- Чинаски? -- спросил он.
   -- Ну?
   -- У вас зона 9.
   -- Спасибо, -- ответил я.
   Я и понятия не имел, на что согласился. Зона 9 была самым здоровым
участком в городе. Некоторые парни получили крошечные зоны. То же самое,
что и с двухфутовым подносом за 23 минуты -- в тебя их просто засаживали.
   19
 На следующую ночь, когда нашу группу переводили из главного корпуса в
учебный, я остановился поговорить с Гасом, старым газетчиком. Гас некогда
был третьим претендентом на звание чемпиона во втором полусреднем весе, но
чемпионства так и не увидел. Он замахивался слева, а, как вы хорошо
знаете, никому не в кайф драться с левщой -- мальчика нужно с самого
начала переучивать.
   Кому охота? Гас завел меня внутрь и мы слегка приложились к его
бутылочке. Потом я пошел догонять остальную группу.
   Итальяно ждал нас в дверях. Увидел, как я подхожу, и вышел мне
навстречу во двор.
   -- Чинаски?
   -- Ну.
   -- Вы опоздали.
   Я ничего не ответил. Мы пошли к зданию вместе.
   -- Я уже почти надумал шлепнуть вас по рукам первым предупреждением, --
сказал он.
   -- О, пожалуйста, не делайте этого, сэр! Не надо, пожалуйста!
   -- ответил я на ходу.
   -- Хорошо, -- сказал он, -- на первый раз прощаю.
   -- Благодарю вас, сэр, -- сказал я, и мы вошли внутрь вместе.
   Хотите, кое-что скажу? У этого сукиного сына воняло из-под мышек.
   20
 Наши 30 минут теперь были посвящены плановой тренировке. Каждому раздали
по колоде карт, чтобы мы учились рассовывать их по своим ящикам. Чтобы
сдать план, требовалось рассортировать 100 карт за восемь минут или
меньше, по крайней мере, с 95 процентами аккуратности. Сдавать разрешалось
три раза, и если заваливался в третий, то разрешали уйти. Я имею в виду,
тебя увольняли.
   -- У некоторых из вас не получится, -- сказал итальяно. -- Значит,
видимо, вам что-то другое на роду написано. Может, вы, в конце концов,
станете президентом Дженерал Моторс.
   Потом нас избавили от итальяно и дали славного маленького планового
инструктора, который начал нас поощрять.
   -- У вас получится, парни, это не так сложно, как кажется.
   У каждой группы был свой плановый инструктор, и им тоже ставили оценки
в зависимости от процента сданных экзаменов. Нам достался крендель с самым
низким процентом. Он был обеспокоен.
   -- Тут ничего такого нет, парни, просто не отвлекайтесь, и все.
   У некоторых колоды были тощими. У меня же -- толще всех.
   Я просто стоял в своем новом пижонском прикиде. Стоял, засунув руки в
карманы.
   -- Чинаски, в чем дело? -- спросил инструктор. -- Я знаю, что у вас
получится.
   -- Угу. Угу. Я сейчас думаю.
   -- О чем же это вы думаете?
   -- Ни о чем.
   И я отошел от него.
   Прошла неделя, а я по-прежнему стоял, руки в карманы, -- и тут ко мне
подошел один из подменных.
   -- Сэр, мне кажется, я уже готов раскидать этот план.
   -- Вы уверены? -- спросил его я.
   -- Я раскидывал на тренировках 97, 98, 99 и пару сотен.
   -- Вы должны понимать, что мы на ваше обучение тратим огромные деньги.
Мы хотим, чтобы вы разбрасывали их до последнего туза!
   -- Сэр, я действительно считаю, что готов!
   -- Хорошо, -- я пожал ему руку, -- тогда ступайте, мальчик мой, и удачи
вам.
   -- Благодарю вас, сэр!
   Он побежал к экзаменационной -- застекленному аквариуму, куда тебя
швыряют проверить, как ты плаваешь в их водах. Бедная рыбка. Какой облом
после того, как побывал местечковым негодяйчиком. Я зашел в тренировочную
комнату, снял резинку с колоды и посмотрел на карты впервые в жизни.
   -- Вот говно! -- сказал я.
   Парочка парней рассмеялась. Затем плановый инструктор произнес:
   -- Ваши полчаса истекли. Возвращайтесь на рабочие места.
   Что означало: к новым 12 часам.
   Им не хватало рук рассылать почту, поэтому тем, кто оставался,
приходилось вкалывать за всех. По графику мы обязаны были пахать две
недели без перерыва, зато потом получали сразу четыре выходных. Чтобы не
расслаблялись. Четыре дня отдыха. В последнюю перед выходными ночь
заговорил интерком:
   -- ВНИМАНИЕ! ВСЕМ ПОДМЕННЫМ В ГРУППЕ 409!...
   В группе 409 был я.
   -- ...ВАШИ ЧЕТЫРЕ ВЫХОДНЫХ ДНЯ ОТМЕНЕНЫ. ВАМ НАДЛЕЖИТ В ЭТИ ЧЕТЫРЕ ДНЯ
 ЯВЛЯТЬСЯ НА РАБОТУ!
   21
 Джойс нашла себе работу в круге, и не где-нибудь, а в Полицейском
Департаменте округа. Я живу с ментовкой! Но, по крайней мере, работа была
дневной, что давало мне немного передохнуть от этих ее ласковых рук. Если
не считать того, что Джойс купила двух попугаев, и чертовы твари не
разговаривали -- они денно и нощно чирикали.
   Мы с Джойс встречались за завтраком и обедом -- весьма поспешно, и
получалось очень мило. Хотя ей и удавалось меня по-прежнему время от
времени сношать, все же лучше, чем раньше. Но попугаи...
   -- Послушай, крошка...
   -- Ну что еще?
   -- Ладно. Я уже привык к герани, к мухам и к Пикассо, но ты должна
понять, что я работаю по 12 часов в ночь, а помимо этого изучаю план, а ты
насилуешь остатки моей энергии...
   -- Насилую?
   -- Ладно. Я не так выразился. Прости.
   -- Что ты имеешь в виду -- насилую?
   -- Я же сказал -- выкинь из головы! Но смотри, все дело в попугаях.
   -- Так значит теперь попугаи! Они тебя тоже насилуют?
   -- Да, насилуют.
   -- Кто же сверху?
   -- Слушай, не остри. Не будь такой гадкой. Я пытаюсь тебе кое-что
сказать.
   -- Теперь ты мне пытаешься сказать, какой мне быть!
   -- Хорошо! Блядь! Ты у нас -- при деньгах! Ты дашь мне сказать или нет?
Отвечай: да или нет?
   -- Ладно, сосунок: да.
   -- Ладно. Сосунок вот что хочет сказать: Мама! Мама! Эти ебаные попугаи
сводят меня с ума!
   -- Ладно, теперь расскажи маме, как именно эти попугаи сводят тебя с
ума.
   -- А вот так, мама, эти твари целыми днями трещат, ни на минуту не
останавливаются, а я все жду, чтобы они что-нибудь сказали, но они никогда
ничего не говорят, а я целый день не могу заснуть, слушая этих идиотов!
   -- Ладно, сосунок. Если они не дают тебе спать, выставь их.
   -- Выставить, мама?
   -- Да, выстави.
   -- Хорошо, мама.
   Она поцеловала меня и провиляла жопой вниз по лестнице на свою
ментовскую работу.
   Я забрался в постель и попробовал уснуть. Как же они трещали! Болела
каждая мышца моего тела. Если я лежал на этом боку, если я лежал на том
боку, если я лежал на спине -- все болело. Я обнаружил, что легче всего
лежать на животе, но от этого уставал. Чтобы из одного положения
перевернуться в другое, требовалось добрых две-три минуты.
   Я ворочался и вертелся, матерясь, постанывая, да и немного похохатывая
тоже над нелепостью положения. А те все трещали. Они меня достали. Что они
знают о боли в этой своей клетушке? Трепачи яйцеголовые! Одни перья --
мозгов-то с булавочную головку.
   Я умудрился вылезти из постели, сходить в кухню, набрать в чашку воды,
а потом подошел к клетке и окатил их обоих.
   -- Ебанутые твари! -- выматерил их я.
   Они злобно посмотрели на меня из-под мокрых перьев. Но замолчали! Нет
лучше средства, чем старое доброе водолечение. Я позаимствовал страничку у
психоаналитиков.
   Потом зеленый с желтой грудкой изогнулся и цапнул себя за живот. Затем
поднял голову и зачирикал с красным с зеленой грудкой -- и пошло-поехало.
   Я сидел на кровати и слушал их. Подошел Пикассо и куснул меня в лодыжку.
   Это меня доконало. Я вынес клетку наружу. Пикассо шел за мной. 10000
мух поднялись в воздух. Я поставил клетку на землю, открыл дверцу и присел
на ступеньки.
   Обе птички посмотрели на дверцу. Они не могли этого понять и
одновременно могли. Я слышал, как их крохотные мозги пытаются
функционировать. У них тут есть пища и вода, а что означает это открытое
простанство?
   Зеленый с желтой грудкой пошел первым. Он соскочил в проем дверцы со
своей жердочки. Сел, цепляясь за проволоку. Посмотрел на мух. Постоял
секунд 15, стараясь принять решение. Затем у него в маленькой голове
что-то щелкнуло. Или у нее. Он не полетел. Он взмыл прямо внебо. Выше,
выше, выше, выше. Прямо вверх!
   Стрелой! Мы с Пикассо сидели и смотрели. Чертова тварь исчезла.
   Настала очередь красного с зеленой грудкой.
   Красный оказался гораздо нерешительнее. Он нервно походил по дну клетки.
   Дьявольски сложное решение. Людям, птицам, всем приходится его
принимать.
   Трудная игра.
   Поэтому красный ходил и обдумывал. Желтый свет солнца. Мухи жужжат.
Человек и собака наблюдают. И все это небо, все это небо.
   Это было чересчур. Старина красный подскочил к проволоке. Три секунды.
   ВЖЖИК!
   Птицы не стало.
   Мы с Пикассо взяли пустую клетку и вернулись в дом.
   Я хорошо выспался впервые за много недель. Я даже забыл завести
будильник. Я скакал на белом коне по Бродвею в г