Страницы: -
1 -
2 -
3 -
4 -
5 -
6 -
7 -
8 -
9 -
10 -
11 -
12 -
вилась, подошла.
-- Привет, Хэнк. Как дела?
Я знал ее по центральному почтамту. Она работала на другом участке,
возле поилки, но казалась дружелюбнее прочих.
-- Тоска. Третьи похороны за два года. Сначала -- мама, потом -- отец.
Сегодня -- одна старая подруга.
Она что-то себе заказала. Я открыл Форму.
-- Давай посмотрим второй заезд.
Она подошла и оперлась на меня кучей ноги и груди. Под этим плащом
что-то было. Я всегда ищу непубличную лошадь, которая может обставить
фаворита. Если же нахожу, что фаворита обойти никто не может, то ставлю на
фаворита.
После тех двух похорон я приходил на бега и выигрывал. Что-то такое в
похоронах было. От них лучше разные вещи видишь. Каждый день бы похороны
- - глядишь, и разбогател бы.
6-я лошадь на голову уступила фавориту в забеге на милю. Фаворит обошел
6-ю после форы в два корпуса на начале отрезка. 6-я котировалась 35/1.
Фаворит в этом забеге шел 9/2. Оба возвращались в одном классе. Фаворит
набрал 2 фунта, 118 вместо 116. 6-я по-прежнему несла 116, но они поменяли
жокея на менее популярного, к тому же дистанция была миля и одна 16-я.
Толпа прикинула, что если фаворит поймал 6-ю на миле, то на оставшейся
1/16-й мили он ее уж точно поймает. Логично, кажется. Но бега не
подчиняются логике. Тренеры вводят своих лошадей в неблагоприятных, по
всей видимости, условиях, чтобы деньги публики на лошади не залипали.
Смена дистанции, плюс замена на менее популярного жокея -- все указывало
на галоп к хорошей цене. Я посмотрел на табло. Утренняя строка была 5.
Сейчас табло гласило 7 к 1.
-- 6-я лошадь, -- сказал я Ви.
-- Не-а, она вылетит, -- ответила та.
-- Ага, -- сказал я, пошел и поставил 10 на победителя, на 6-ю.
6-я взяла форы от самых ворот, впритирку прошла заграждение на первом
повороте, а потом под легким поводом ушла вперед на корпус с четвертью на
обратном отрезке. Вся стая -- за ней. Они думали, что 6-я поведет их на
повороте, затем откроется на начале отрезка, и тут они наступят ей на
пятки.
Стандартная процедура. Но тренер дал парню совершенно другие
инструкции. В начале поворота парень отпустил тетиву, и лошадь прыгнула
вперед. Другие жокеи не успели еще и в седла сесть, а 6-я уже гнала на
четыре корпуса впереди. В начале отрезка парень дал лошадке чуть-чуть
продышаться, оглянулся, а затем снова вжарил. Я выглядел неплохо. Тут
фаворит, 9/5, оторвался от стаи -- ну и двигался же этот сукин сын.
Корпуса просто пожирал, гнал и гнал вперед. Похоже было, что он собирался
так и мою лошадку проскочить. Фаворитом была 2-я лошадь.
На середине отрезка 2-я отставала от 6-й всего на полкорпуса, и тут
парень на 6-й пустил в дело хлыст. А мальчонка на 2-й пустил его в ход уже
давно.
Так они и прошли остаток отрезка, в полкорпусе друг от друга, так и
пришли к финишу. Я посмотрел на табло. Моя лошадь поднялась до 8 к 1.
Мы снова пошли в бар.
-- Самая лучшая лошадь этот заезд не выиграла, -- сказала Ви.
-- А мне все равно, кто лучший. Мне нужен только передний номер.
Заказывай.
Мы заказали.
-- Ладно, грамотей. Посмотрим, как ты следующую получишь.
-- Говорю же тебе, крошка, я после похорон -- сам дьявол.
Она прислонила ко мне всю эту свою ногу с грудью. Я пригубил скотча и
развернул Форму. Третий заезд.
Я просмотрел весь список. В тот день они собирались просто прикончить
толпу.
Ранняя нога только что выиграла, поэтому теперь толпа просекла, какая
лошадь скоростная, и плевать хотела на остальных бегунов на отрезке.
Памяти у толпы хватает только на один заезд. Отчасти это вызвано
25-минутным перерывом между ними. Они умеют думать только о том, что
только что произошло.
Третий заезд был на 6 фарлонгов. Теперь скоростная лошадь, ранняя нога,
стала фаворитом. Она на волосок проиграла свой последний заезд на семь
фарлонгов, держась впереди весь отрезок и сдав только в последнем рывке. 8
лошадь была замыкающей. Она закончила третьей, в полутора корпусах позади
фаворита, замыкая два корпуса на отрезке. Толпа прикинула, что если 8-я не
нагнала фаворита на семи фарлонгах, то как, к чертям собачьим, она сможет
нагнать его, если фарлонгов будет на один меньше? Толпа всегда уходила
домой, продувшись в пух и прах. Лошади, выигравшей заезд на семь
фарлонгов, в сегодняшних скачках не было.
-- Это 8-я лошадь, -- сказал я Ви.
-- Слишком короткое расстояние. Она никогда не разгонится, -- ответила
Ви.
8-я лошадь стояла 6-й на линии и шла как 9.
Я забрал выигрыш с предыдущего заезда, поставил 10 на победителя на 8-ю
лошадь. Если ставишь слишком тяжело, твоя лошадь проиграет. Или сам
передумаешь и слезешь со своей лошади. А десять на победителя -- славная
удобная ставка.
Фаворит выглядел хорошо. Он вышел из ворот первым, прижался к ограде и
оторвался на два корпуса. 8-я бежала широко, предпоследней, постепенно
тоже приближаясь к ограде. В начале отрезка фаворит по-прежнему выглядел
хорошо.
Паренек взялся за 8-ю лошадь, которая теперь шла пятой, широко, дал ей
попробовать хлыста. Тут фаворит начал мельчить шаг. Он сделал первую
четверть за 22 и 4/5, но и на середине отрезка фора в два корпуса у него
по-прежнему оставалась. И тут 8-я лошадь просто пронеслась мимо, с
ветерком -- и выиграла два с половиной корпуса. Я посмотрел на табло. Там
по-прежнему значилось 9 к 1.
Мы вернулись в бар. Ви по-настоящему возлегла на меня всем телом.
Я выиграл три из последних пяти заездов. В те годы заездов было всего
восемь вместо девяти. Как бы то ни было, и восьми на один день хватит. Я
купил парочку сигар, и мы сели ко мне в машину. Ви приехала сюда на
автобусе. Я остановился за квинтой, потом мы поехали ко мне.
12
Ви огляделась.
-- И что такой парень, как ты, делает в таком месте?
-- Об этом меня все девки спрашивают.
-- Крысиная дыра у тебя тут.
-- Не дает зазнаться.
-- Поехали ко мне.
-- Поехали.
Мы влезли в машину, и она сказала мне, где живет. Мы остановились
купить пару больших бифштексов, овощей, фигни для салата, картошки, хлеба
и еще выпить.
В вестибюле ее многоквартирного дома висела табличка:
ГРОМКИЙ ШУМ ИЛИ БЕСПОКОЙСТВО ЛЮБОГО РОДА
ВОСПРЕЩАЮТСЯ. ТЕЛЕВИЗОРЫ ДОЛЖНЫ БЫТЬ ВЫКЛЮЧЕНЫ В 22.00.
ЗДЕСЬ ЖИВУТ РАБОЧИЕ ЛЮДИ.
Большая табличка, красной краской.
-- Мне нравится эта часть, про телевизоры, -- сказал я ей.
Мы поднялись на лифте. У нее действительно была славная квартирка. Я
внес пакеты в кухню, нашел два стакана, разлил на двоих.
-- Вытаскивай барахло. Я сейчас вернусь.
Я вытащил барахло, разложил его в раковине. Выпил еще. Вернулась Ви.
Вся прикинутая. Сережки, высокие каблуки, коротенькая юбка. Нормально
выглядела.
Коренастая. Но хорошая задница и бедра, груди. Крутая кобылка.
-- Здрасьте, -- сказал я, -- я -- приятель Ви. Она сказала, что сейчас
вернется. Выпить хотите?
Она рассмеялась, и тут я сграбастал все это большое тело и вправил ей
поцелуй. Ее губы были холодны, как алмазы, но на вкус хороши.
-- Я проголодалась, -- сказала она. -- Давай приготовлю!
-- Я тоже проголодался. Я съем тебя!
Она засмеялась. Я коротко поцеловал ее, прихватив за жопу. Потом вышел
в переднюю комнату со стаканом в руке, сел, вытянул ноги, вздохнул.
Я мог бы здесь остаться, подумал я, деньги зарабатывать на скачках, а
она будет нянчиться со мной в плохие минуты, втирать мне масло в мослы,
готовить для меня, разговаривать со мной, ложиться со мною в постель.
Конечно, ссоры будут всегда. Такова природа Женщины. Им нравится взаимный
обмен грязным бельем, чуточку ора, немного драматизма. Затем -- обмен
заверениями. У меня обмен заверениями получался не очень хорошо.
Я начал улетать. В уме я уже переехал.
У Ви все кипело. Она вышла со своим стаканом, села мне на колени,
поцеловала, вложив язык мне в рот. Мой хуй напрягся и уперся ей в твердую
задницу. Я сжал ее в горсти. Стиснул.
-- Я хочу тебе кое-что показать, -- сказала она.
-- Я знаю, что хочешь, но давай подождем с часик после обеда.
-- О, я не это имею в виду.
Я дотянулся и дал ей языка.
Ви слезла с колен.
-- Нет, я хочу показать тебе фотографию мой дочери. Она в Детройте с
моей мамой. Но приедет сюда Осенью в школу.
-- Сколько ей?
-- Шесть.
-- А отец?
-- Я развелась с Роем. Сукин сын никуда не годился. Только кирял, да на
скачках играл.
-- О?
Она вынесла фотографию, вложила мне в руку. Я попытался что-нибудь там
различить. Фон был темным.
-- Слушай, Ви, она очень черная! Черт, у тебя что, соображения не
хватило сфотографировать ее на светлом фоне?
-- Это у нее от отца. Черный доминирует.
-- Ага, оно и видно.
-- Это снимала моя мама.
-- Я уверен, что у тебя хорошая дочь.
-- Да, она очень хорошая, в самом деле.
Ви поставила фотографию на место и ушла в кухню.
Вечное фото! Женщины с их фотографиями. Одно и то же, снова и снова. Ви
стояла в дверях кухни.
-- Не пей слишком много! Ты знаешь, что нам предстоит!
-- Не волнуйся, малышка, у меня для тебя кое-что есть. А пока
принеси-ка мне выпить! У меня был трудный день. Половину скотча, половину
воды.
-- Сам себе наливай, крутой нашелся.
Я вертанулся в кресле, включил телик.
-- Если хочешь еще один хороший день на скачках, женщина, то лучше
принеси мистеру Крутому выпить. И немедленно!
Ви, наконец, поставила на мою лошадь в последнем заезде. Ставка была
5/1 на лошадь, которая не показывала приличных результатов уже два года. Я
поставил на нее просто потому, что шло 5/1, когда надо было 20. Лошадь
выиграла 6 корпусов, без напряга. Они эту крошку нашпиговали от сраки до
ноздрей.
Я поднял глаза -- из-за плеча у меня тянулась рука со стаканом.
-- Спасибо, малышка.
-- Да, мой повелитель, -- рассмеялась она.
13
В постели передо мной что-то маячило, но сделать с ним я ничего не мог.
Лишь пыхтел, пыхтел и пыхтел. Ви была очень терпелива. Я все старался и
колбасил, но выпито было слишком много.
-- Прости, малышка, -- сказал я. Потом скатился. И уснул.
Затем меня что-то разбудило. То была Ви. Она меня раскочегарила и
теперь скакала сверху.
-- Давай, малышка, давай! -- сказал я ей.
Время от времени я выгибал дугой спину. Она смотрела на меня сверху
маленькими жадными глазками. Меня насиловала верховная желтая чародейка!
На какой-то миг это меня возбудило.
Затем я ей сказал:
-- Черт. Слезай, малышка. Это был трудный тяжелый день. Будет время и
получше.
Она сползла. Елда опала, как скоростной лифт.
14
Утром я слышал, как она ходит. Она все ходила, ходила и ходила.
Было примерно 10:30. Мне было худо. Я не хотел сталкиваться с ней. Еще
пятнадцать минут. Потом свалю.
Она потрясла меня:
-- Слушай, я хочу, чтобы ты ушел, пока не появилась моя подруга!
-- И что? И ее оттопырю.
-- Ага, -- засмеялась она, -- ну да.
Я встал. Закашлялся, подавился. Медленно влез в одежду.
-- От тебя чувствуешь себя тряпкой, -- сказал я ей. -- Не может быть,
что я такой плохой! Должно же во мне быть хоть что-то хорошее.
Я, наконец, оделся. Сходил в ванную и плеснул на лицо немного воды,
причесался. Если б и лицо тоже можно было причесать, подумал я, да вот
никак.
Я вышел.
-- Ви.
-- Да?
-- Не злись слишком сильно. Дело не в тебе. Дело в кире. Так уже было
раньше.
-- Ладно, тогда тебе не следует столько пить. Ни одной женщине не
нравится, если ее после бутылки ставят.
-- Чего ж ты на меня тогда ставила?
-- Ох, прекрати!
-- Послушай, тебе деньги нужны, крошка?
Я потянулся за бумажником и извлек двадцатку. Протянул ей.
-- Боже, какой ты милый в самом деле!
Рукой она провела мне по щеке, нежно поцеловала в уголок рта.
-- Веди машину осторожнее.
-- Конечно, крошка.
Я вел машину осторожнее -- до самого ипподрома.
15
Меня притащили в кабинет советника в одну из задних комнаток второго
этажа.
-- Ну-ка, посмотрим, как ты выглядишь, Чинаски.
Он оглядел меня.
-- Ой! Ты плохо выглядишь. Я лучше таблетку приму.
И, конечно же, он открыл пузырек и проглотил одну.
-- Ладно, мистер Чинаски, нам бы хотелось знать, где вы были последние
два дня?
-- В трауре.
-- В трауре? В трауре по чему?
-- Похороны. Старый друг. Один день -- труп упаковать. Другой день --
помянуть.
-- Но вы не позвонили, мистер Чинаски.
-- Н-да.
-- А я хочу вам кое-что сказать, Чинаски, не для записи.
-- Валяйте.
-- Когда вы не звоните, знаете, что вы этим говорите?
-- Нет.
-- Мистер Чинаски, вы говорите: На хуй этот почтамт!
-- Правда?
-- И, мистер Чинаски, вы знаете, что это значит?
-- Нет, что это значит?
-- Это значит, мистер Чинаски, что почтамт пошлет на хуй вас!
Тут он откинулся назад и посмотрел на меня.
-- Мистер Фезерс, -- сказал я ему, -- вы можете идти к черту.
-- Не залупайся, Генри. Я могу устроить тебе веселую жизнь.
-- Просьба обращаться на вы и называть меня полным именем, сэр. Я прошу
элементарного уважения.
-- Вы просите у меня уважения, но...
-- Правильно. Мы знаем, где вы оставляете машину, мистер Фезерс.
-- Что? Это угроза?
-- Черные меня здесь любят, Фезерс. Я их одурачил.
-- Черные вас любят?
-- Они дают мне попить. Я даже ебу их женщин. Или пытаюсь.
-- Хорошо. Это выходит из-под контроля. Просьба вернуться на свое
рабочее место.
Он протянул мне повестку. Забеспокоился, бедняга. Не одурачивал я
черных.
Никого я не одурачивал, кроме Фезерса. Но он же не виноват, что
забеспокоился.
Одного надзирателя столкнули с лестницы. Другому располосовали задницу.
Третьего ткнули ножом в живот, пока он ждал зеленого сигнала светофора,
чтобы перейти улицу в 3 часа утра. Перед самым центральным участком. Мы
его больше никогда не видели.
Фезерс вскоре после нашего с ним разговора перевелся из центрального
почтамта. Точно не знаю, куда. Но подальше от него.
16
Однажды утром, часов в 10, зазвонил телефон:
-- Мистер Чинаски?
Я узнал голос и начал обласкивать себя.
-- Умммм, -- ответил я.
Это была мисс Грэйвз, сука та.
-- Вы спали?
-- Да, да, мисс Грэйвз, но продолжайте. Все в порядке, все в порядке.
-- Что ж, вы получили доступ.
-- Уммм, уммм.
-- Следовательно, мы уведомили плановый класс.
-- Уммхмм.
-- И вам надлежит сдать свой ГМ1 через две недели, начиная с
сегодняшнего дня.
-- Что? Погодите минуточку...
-- Это все, мистер Чинаски. Приятного вам дня.
Она повесила трубку.
17
Ладно, я взял план и стал связывать все с сексом и возрастом. Тут этот
парень живет в этом доме с тремя бабами. Одну он хлещет ремнем (ее имя --
название улицы, а возраст -- номер сектора); другую вылизывает (то же), а
третью шворит по-старинке (то же). А тут -- все эти пидарасы, и одному из
них (его зовут Манфред-Авеню) 33 года... и т.д., и т.п.
Я уверен, что меня бы до стеклянной клетки просто не допустили, если б
знали, о чем я думал, глядя на эти карточки. Все они были мне как старые
друзья.
Все равно, однако, некоторые из моих оргий перемешались. В первый раз я
выкинул 94.
Через десять дней, когда я вернулся, то уже твердо знал, кто из них что
кому делает.
Я раскидал все 100 процентов за пять минут.
И получил официальное письмо с поздравлениями от Городского
Почтмейстера.
18
Вскоре после этого меня ввели в штат, что давало мне восемь часов ночной
смены, а это гораздо лучше 12-ти, и оплаченный отпуск. Из 150 или 200
человек, что пришли сюда в первый раз, нас осталось только двое.
Потом я познакомился на почте с Дэвидом Джэнко. Молодой, белый, чуть за
двадцать. Я совершил ошибку и заговорил с ним, что-то по поводу
классической музыки. Случилось так, что я торчал на классической музыке,
поскольку это единственное, что я мог слушать, когда пил пиво в постели
рано утром. Если слушаешь ее одно утро за другим, неизбежно что-нибудь
запомнишь. А когда Джойс развелась со мной, я по ошибке упаковал два тома
Жизнеописаний Классических и Современных Композиторов в один из своих
чемоданов. Жизнь большинства этих людей была такой мукой, что я получал
удовольствие, читая о них, и думал: что ж, я тоже в аду, а музыку сочинять
даже не умею.
Но я распустил язык. Джэнко с каким-то еще мужиком спорили, а я уладил
их спор, сообщив дату рождения Бетховена, когда он написал Третью
Симфонию, а также обобщенное (хоть и смутное) представление о том, что о
Третьей говорили критики.
Для Джэнко это было слишком. Он немедленно принял меня за ученого
человека.
Усевшись на табуретку рядом со мной, он начал стонать и кряхтеть, одну
долгую ночь за другой, о страдании, захороненном в глубине его терзаемой и
обозленной души. У него был ужасно громкий голос, и он хотел, чтоб его
слышали все. Я раскидывал письма, я слушал, слушал и слушал, думая: что же
мне теперь делать?
Как заставить этого несчастного безумного ублюдка заткнуться?
Каждую ночь я шел домой, и меня подташнивало и кружилась голова. Он
убивал меня звуком своего голоса.
19
Я начинал в 6.18 вечера, а Дэйв Джэнко приходил на работу только к 10.36,
поэтому могло быть и хуже. Уходя в 10.06 на тридцатиминутный обеденный
перерыв, я обычно возвращался к тому времени, как он уже приходил. Заходил
он и сразу начинал искать табурет рядом с моим. Джэнко, помимо изображения
себя великим мыслителем, также разыгрывал из себя великого любовника. По
его словам, прекрасные молодые женщины ловили его в вестибюлях,
преследовали на улицах. Не давали ему роздыху, бедняге. Но я ни разу не
видел, чтобы он заговаривал с женщинами на работе -- да и они с ним не
разговаривали.
И вот он входит:
-- ЭЙ, ХЭНК! ЧУВАК, НУ И ОТСОСАЛИ МНЕ СЕГОДНЯ В НАТУРЕ!
Он не говорил -- он орал. Он орал всю ночь напролет.
-- ГОСПОДИ ТЫ БОЖЕ МОЙ, ОНА МЕНЯ ЧУТЬ НЕ СЪЕЛА! ДА ТАКАЯ МОЛОДАЯ! НО НА
САМОМ ДЕЛЕ ПРОФЕССИОНАЛКА!
Я зажег сигарету.
Затем вынужден был выслушать, как он ее встретил:
-- БУЛКУ ХЛЕБА НАДО БЫЛО КУПИТЬ, ПОНЯЛ!
Затем -- до последней подробности -- что она сказала, что он ответил,
что они делали, и т.д.
В то время вышел закон, чтобы почтамт платил подменным клеркам полторы
ставки. Поэтому все сверхурочные почтамт перекинул на штатных работников.
За восемь или десять минут до конца моей обычной смены в 2.48 включался
интерком:
-- Прошу внимания! Всем штатным клеркам, прибывшим на работу в 6.18
вечера, требуется задержаться на час сверхурочно!
Джэнко улыбался, склонялся вперед и выливал в меня еще больше своего
яда.
Затем, за восемь или десять минут до окончания моего девятого часа,
интерком включался снова:
-- Прошу внимания! Всем штатным клеркам, прибывшим на работу в 6.18
вечера, требуется задержаться на два часа сверхурочно!
Затем, за восемь минут до моего 10-го часа:
-- Прошу внимания! Всем штатным клеркам, прибывшим на работу в 6.18
вечера, требуется задержаться на три часа сверхурочно!
А тем временем Джэнко не закрывал рта:
-- СИЖУ Я В ЭТОЙ АПТЕКЕ, ПОНИМАЕШЬ? ВХОДЯТ ДВЕ КЛАССНЫЕ ДЕВКИ. САДЯТСЯ
ПО
ОБЕ СТОРОНЫ ОТ МЕНЯ...
Мальчишка меня просто приканчивал, но я не мог найти выхода. Я
вспоминал все остальные места, где работал. В каждом ко мне прибивался
какой-нибудь псих. Я им нравился.
Затем Джэнко вывалил на меня свой роман. Печатать он не умел, поэтому
дрянь эту напечатала ему профессиональная машинистка. Он был переплетен в
причудливую черную кожаную тетрадь. Название было очень романтичным.
-- СКАЖЕШЬ ПОТОМ, ЧТО ТЫ ОБ ЭТОМ ДУМАЕШЬ, -- сказал он.
-- Ага, -- ответил я.
20
Я взял его домой, открыл пиво, залез в постель и приступил.
Начинался он хорошо. О том, как Джэнко жил по маленьким комнатушкам и
голодал, пытаясь найти работу. У него не получалось с агентствами по
найму. И тут встретил в баре парня -- тот показался ему весьма ученым
типом, -- но этот друг постоянно занимал у него деньги и так никогда и не
отдал.
Честное письмо.
Может, я