Страницы: -
1 -
2 -
3 -
4 -
5 -
6 -
7 -
8 -
9 -
10 -
11 -
12 -
13 -
14 -
15 -
16 -
17 -
18 -
19 -
20 -
есть, вы
зажаты. Закомплексованы. С червоточинкой яблочко, а?
Веселуха не отвечает, потому что все, что он сказал, было гнусной
клеветой на всех, у кого есть позиция. То есть на всех, кто старается играть
красиво и вкусно для себя, не взирая на то, вкусно ли это другим. Алиса чует
какую-то скрытую опасность в вечернем городском воздухе, и поэтому начеку.
- Нам важна красота, - говорит Алиса. - Красоту мы будем дарить
неустанно, и от нашей красоты люди захотят творить и не захотят вытворять.
Вот примерно это или так говорит Алиса.
Машина останавливается у одной из сигаретных пачек, стоящей также
ребром. Дом похож на вставшую дыбом реку, в которой сверкают рыбы, и луна
устраивает пляски. Но это не отблески луны: то горят окошки дома, не все
подряд (тогда дом казался бы сделанным из раскаленной проволоки), а
вперемешку.
"Вот был бы финт, если бы все разом вышли из этого дома", - думает
Алиса.
По бокам дома стоят еще два маленьких домика, один этажа в два, а
другой - в семь; на эти дома натянута пленка, может, и стекло, а внутри
огромный внутренний двор, в котором все выложено плиткой. Сам этот двор -
весь почти как целый город, подсвеченный по бокам рекламами и факелами. Дом,
наверное, днем - белый, но так как приехали они ночью, то промежутки между
окнами, а также все неосвещенные проемы и тени отливают густой синевой.
- Вот наша жизнь, - говорит Мортара, показывая рукой. - Белый дом.
В его голосе такое самодовольство, что Алиса восхищается.
Действительно, жизнь эта по-своему очень красива. Здесь есть стиль, и даже
такой, который самой Алисе очень по душе. Да вот и Веселуха заложил большие
пальцы за пояс и прошелся туда-сюда, высекая искры из булыжника. Ковбой,
спекулянт, железные яйца, - кто там еще? Алиса и Мортара хохочут. Веселуха
корчит рожу наподобие своей фотографии "Лиговская шпана", так что один глаз
наехал на другой, а скулы перекосило, - и тут он сам не выдерживает, смеется
от души.
- Мда, - говорит Мортара: - Вы такой закомплексованный, что, наверное,
ваше больное "я" таится в зеркале, и по вечерам, снимая с себя все капустные
шкурки, вы себя не видите.
Не сбить Мортару, и ведь умный человек, кажется. Они шагают через двор,
так неофициально и весело. Но Алиса уже опять был начеку: ей чудится слабое
движение где-то на уровне третьего этажа, где помигивает вывеска "Казино".
- Хорошо ли мы сделали, что оставили прибор в машине? - спрашивает
Алиса Веселуху очень тихо. - Почему-то мне кажется, что это ошибка.
- Чему быть, того не миновать, - отвечает Веселуха. - Если я буду
таскать прибор под мышкой, они попытаются спереть его из-под мышки. Но они
не сопрут его, пусть хоть треснут, - не сопрут.
Алиса смотрит на Яна Владиславовича - и не узнает его. Да это и не он
вовсе. Веселуха стал ниже, стрижка короче, челюсть вперед, на ногах какие-то
невообразимые остроносые ботинки, каких Веселуха не носит никогда в жизни. И
голос не его - грубее, и фразы он говорит не свои... Это из какого-то
фильма, понимает Алиса, - ах да, она же спит, а прибор записывает ее сон,
записывает, каким она видит Веселуху. Что ж, имидж неплохой, рассуждает
Алиса как профессионал. Вот только каких приключений потребует от директора
такой имидж?
Они входят в огромное здание. Внизу высокий глубокий холл на круглых
столбиках, как в советских НИИ. Всюду стеклянные перегородки и круглые
стойки, за которыми дремлют псы. Они входят в лифт, лифт несет их вверх, и
Алисе становится страшно.
Тени, тени, огни: Мортара, Веселуха и Алиса - на высоте. Сиреневые
лампы, как звезды, крутятся и шелестят, огромные окна зияют по сторонам, а в
них мелкой сине-желтой окрошкой льется город. Там струи золотого света
вздымают и опадают по дорогам, - это машины, там другие озера, сигаретные
коробки, стоят местами, как крепостные стены. По темному небу катится
серебряное колесо.
- Чай, кофе, или что-нибудь более существенное? - спрашивает Мортара.
- Я хочу, чтобы вы посмотрели, какой я бываю пьяный, - говорит
Веселуха. - Мы, русские, - нам, знаешь ли...
Да нет, это не Веселуха, думает Алиса в который раз; а если это все же
он, то как его должно тошнить от этих слов, и от своего тона, и от всего
этого имиджа? Веселуха или нет? - решает Алиса, и вдруг ее как током
пробирает: Мортара смотрит в ее сторону. Сладострастно смотрит, нехорошо.
- Смелый вы человек, - подкалывает Алиса Мортару, обливаясь холодным
потом. - Не боитесь, что вас за harrasment привлекут?
Да, они с Веселухой - оба пленники, им не выбраться из этого сна - из
этого фильма, единственное, что от них останется - это кассета...
- Нет, - отвечает Мортара по сценарию, грубо хохоча. - Мне по душе
пацанские игры: казино, биржа, быстрая езда, выпивка и секс. Я в душе
мятежник, а что стал министром, так просто захотелось однажды.
Алиса заглядывает в можжевеловый хрустальный мрак бокала, и тут
ясно-преясно видит в нем внутренний двор, и машину, и три лихие синие тени,
которые к ней незаметно подкрадывались с разных сторон.
- А-а-а! - кричит она от липкого ужаса. - Ян! Скорее!
Она хочет освободиться от этого всего, вылезти из кадра, но получается
еще хуже: режиссер дьявольски предусмотрителен. Веселуха встает во весь
крепкий рост, ногой вышибает дверь и выбегает. - "Теперь мне следует его
отвлечь", - думает Алиса, уже не сопротивляясь, кидается к Мортаре и жарко
шепчет по-английски:
- Поедем с тобой на закат, где дороги, как спины горячие, спят, где
выходит лиса из ворот, а ночью в серебряных звездах крутой небосвод!
Мортара радостно открывает рот; продолжительный поцелуй, потом Алиса,
не удержавшись, лепечет дальше:
- Поедем с тобой на закат, где там-там и зубаки хрустящие в ряд, где ты
острием выпьешь кровь из врага, где обиды нет-нет, и некого будет руга!
Мортара взмахивает руками, впивается Алисе в грудь, скрежеща зубами и
торопливо расстегивая портки, - от него пахнет жареным, - Алиса вскакивает
на стол, и вестерн перерастает в мелодраму: вот Веселухина гитара, а вот и
любимая песня Алисы, любимая нэпманская песня - не спасет ли она ее, не
вытащит ли из фильма, - откуда ее знать режиссеру? И Алиса в последней
отчаянной попытке выдраться орет, скача по столу:
Ведь я институтка,
Я дочь камергера,
Я черная моль,
Я летучая мышь!
Вино и мужчины -
Моя атмосфэра,
Привет эмигранта,
Свободный Париж!
Мортара хватает Алису за юбку и стаскивает под стол. "Конец!" -
понимает Алиса, и сознание ее меркнет, но фильм еще не кончен: главный
герой, крутой мачо, Веселуха между тем рвет изо всех сил к машине - спасать
прибор.
Машина его уже тронулась с места. Два каких-то крутых сопляка
выкручивают ей руль, делая лихой полицейский разворот. Веселуха кидается на
лобовуху, потом замечает сбоку какого-то чувака, - а ну, мне машина нужнее!
Чувак вылетает из машины, и начинается погоня.
В сущности, совершенно непонятно, для чего устраиваются эти самые
погони: то ли для того, чтобы догнать и набить морду, то ли для того, чтобы
что-нибудь отобрать (как в данном случае); во всяком случае, неминуем вылаз
обоих гонщиков из машины, и совершенно непонятно именно вот это: зачем они
вообще изначально в нее залезали?
Итак, у убегающих то преимущество, что все улицы и переулки они знают
очень хорошо, притом что Веселуха не знает их никак; однако у них и то
"не-преимущество", что по сценарию Веселуха должен выиграть, в какое бы
положение его ни поставили.
Они с треском вписываются - вливаются - в какой-то большой проспект,
должно быть, проспект Ленина - в городах главная улица довольно часто
называется Проспектом Ленина, а может, ее уже успели переименовать в улицу
Широкую (Broad way), или еще как-нибудь. Бензин у Веселухи кончился, но что
супермену до бензина! Просвет постепенно делается меньше и меньше. - И в
этот самый момент из темного переулка выворачивают другие, но все те же.
"Э, - думает Веселуха, уходя вбок, - да от вас никуда!".
Справа, слева - вдаряют светом, но Веселуха уже виснет на хвосте у
крутых сопляков, они влетают в переулок и взмывают вертикально вверх над
мусорными бачками. Веселуха шарит под приборной доской рычажок и тоже
взмывает за ними. Краска желтая и синяя расплескивается по бокам машины, как
мыло, и Веселуха понимает, что все эти дома - все эти сигарные коробки -
тоже только то, что о них думаешь. Пока думаешь, что они дома, ну вот они
дома, а когда покажутся пятнами краски и света, - и Веселуха пролетает
сквозь них.
"Кабы прибор мой не сломали", - думает Веселуха.
Они несутся все вверх и вверх, все вокруг делается непроходимо-синим,
начинает накрапывать мелкий дождичек. Веселуха понимает, что настало время
действовать. Нет ли чего под рукой? На заднем сиденье лежит рыболовная
удочка: Веселуха открывает окошко и закидывает ее, но машина впереди такая
гладкая, кажется, зацепиться ей не за что. Удочка соскользнула и намоталась
на какой-то штырь, так что Веселуху вытащило из чужой машины, как морковку
из грядки. Так он и летит за своими преследователями, как рыбак за огромной
рыбиной, по ветру развеваются его волосы цвета свежего алюминия, и город из
желтых пятен с синими провалами остается внизу.
Но что так теснит боязнь души агентов Мортары? Отчего они трясутся? А!
знаем - в их машине кончился бензин. Они пытаются заправиться на ходу: один
из крутых мозгляков, раскрыв дверь, высунулся из нее наполовину с намерением
напоить коня, и тут же был выдернут Яном Владиславовичем. Ууу, Анакин
Скайуокер, завидуй, - все супермены мира, дрожите, идет великий и ужасный Ян
Владиславович. Ради своего прибора он готов на все. Ну, будет сейчас мясное
мочилово. Диспетчеры сообщают: неопознанное небесное тело. А бензин на
исходе, и второй крутой дохляк пытается своими ручонками напувать коня, а
Веселуха, который уже, растопырив ноги, висит под днищем, перехватывает его
железной рукой и склоняет в синюю густую высь! После чего ловко наливает в
бак бензин, сматывает удочку, садится за руль: порядок!
Ах да, забыли сказать: ту машину Веселуха вернул владельцу, потому что
как ни крути, а законов надо слушаться.
"Простите, я задержался, - должен сказать он наутро, входя в ту же
комнату, и, по сценарию, небрежно стряхивая пыль с брюк, - за окном уже
рассветает, и свет во всем здании гаснет ради экономии. - Я уснул в туалете,
эти ваши американские напитки слишком крепкие для меня".
Но в комнате никого нет.
Так американский сценарий, по которому Веселуха должен был застать
Алису и Мортару, Алису простить или выкинуть, Мортару обидеть, не проходит.
Вместо него получается восточноевропейский, абсурдный сценарий. Веселуха
стоит и в легком оцепенении понимает, что даже если он уснет, ни Алиса, ни
Мортара ему не приснятся, потому что их нет в реальности. Они убежали в
мультик, в дурную бесконечность, как Том и Джерри, и теперь будут вечно
гоняться друг за дружкой по всей Корпорации - как в компьютерной игре.
И Ян Владиславович проснулся.
- Алиса, - промурчал он удовлетворенно, не раскрывая глаз, - спасибо
тебе, душа моя! Я все понял. Теперь не забыть бы...
Но он ничего не понял, потому что принялся шарить рядом с собой по
постели, а там ничего не было, кроме прохладной простыни, едва примятой, -
Веселуха вскочил, и утренний холод пробрал его. Алисы не было.
- Ах, вот как, - пробормотал он. - Так!
И, хотя теперь-то вся ситуация была ясна ему окончательно, во всей
неприглядной полноте, на всякий случай, еще на что-то надеясь, Веселуха
толкнул тяжелое окно: внизу в первых лучах солнца мокрый двор блестел
спинами машин. Люди ходили, голоса их сливались в общий гул.
- Алиса! - тоскливо крикнул Веселуха.
Но тщетно и глупо звать ту, которой нет нигде - ни в жизни, ни в
смерти, ни на земле, ни на небе. Веселуха смотрел на Петербург, весь в
жаркой утренней дымке, стоял, не двигаясь, боясь пошевелиться, - да, вот так
все и случается.
Только выйдешь из себя - и превратишься в собственную тень. Станешь в
воспоминаниях других еще гуще, чем был. Как будто тебя долго сушили на
солнце, и все "лишнее", чем ты, собственно, и был, испарилось из тебя в
жаркое темное небо. Только начни играть жизнь по чужому сценарию - и ты
станешь тем героем, которого играешь.
Заметив, что директор стоит на балконе, народ собрался внизу, и
принялся выражать ему свое сочувствие и восхищение. Ян Владиславович помахал
людям руками, отвернулся в сумрак своих покоев и перестал улыбаться. На
диване, положив ножку на ножку, сидел Рябинин и курил.
- Куда ты дел Алису?- спросил Рябинин резко.
- Она осталась на той кассете, что мы записали ночью, - ответил
Веселуха. - Она слилась со своим собственным образом.
- А ты почему не слился? - спросил Рябинин уже даже не резко, а сурово.
- Неужели ты до сих пор не тот, кого за тебя принимают?
- Увы, - развел руками Веселуха. - До сих пор? - что ты хочешь сказать?
Ты хочешь сказать, "до настоящего времени"?
Но Рябинин знал эти штучки, он спрыгнул с дивана и встал перед
Веселухой - крепкий, худой, в старом костюме, и сигаретку отставил:
- Если - я - говорю - "до сих пор" - Ян, - то ты должен понимать, что я
имею в виду! Ты - человек, облеченный властью. Ты больше не имеешь права
выделываться. Ты - уже не ты, а выразитель воли...
- Ну, ну, социалист, хватит!
- Эй, одумайся! - возопил Рябинин. - Ян, если ты не хочешь, чтобы мы
поссорились!
А вот этих штук не любил Веселуха.
- Ты будешь мне скандалить, как беременная девушка, - противоречиво и
раздражительно заметил он. - Тут и так черт знает что делается. Ты
свидетель, что я сопротивлялся, как мог. Я не просил, чтобы меня делали
главой Корпорации. И что, теперь я не могу заниматься наукой? Да если так,
пошло оно все...
- Кто из нас беременная девушка? - язвительно закричал Рябинин. - Ты
жалуешься, ты не способен чувствовать ответственность за людей, тебе
просто-напросто нужна власть - делать все, что ты хочешь!
- А ты социалист! - ответил ему Веселуха громко, отходя на шаг. - Ты
даже не полноценный социалист, ты розовенький, ты либерал-демагог!
- А ты самодур! Ты слабый, ты боишься собственного народа!
- Ты врешь! Совсем уже заврался! Себе уже врешь! Ты подумай своими
тухлыми мозгами...
- Богатство тебя испортило!
- Меня? Бе-едненький ты наш...
- Я не допущу, чтобы народ оболванивали...
- Миша, давай хватит... - Веселуха выставил руки ладошками вперед.
Он вдруг понял, что происходит. Рябинин стоял уже у порога, дверь
скрипела приманчиво, за дверью был полумрак, - его единственный друг, Михаил
Николаевич Рябинин, выкрикивал последние слова, чтобы потом нырнуть в этот
полумрак и скрыться из виду навсегда.
- Миша, - повторил Веселуха. - Ты это, не того... Ты на меня не
обижайся, в общем... Я тоже иногда бываю...
- Ты не "бываешь", - сказал Рябинин. - Ты "стал". Извини, Ян, но я
пошел. Если тебе что-нибудь понадобится - я в твоем распоряжении. Но
работать на твои опыты я не буду: то, что ты делаешь, бесчестно и
бессовестно...
Он подождал еще три секунды, но Веселуха ничего не сказал ему; тогда
Рябинин вздохнул и вышел вон.
- Социалист, - пробормотал Веселуха, - совок...
Уже начинали косить, и лето было в самом разгаре. По речкам и каналам
Петербурга всплыла травная нить, тинная муть, осы слетались в гнезда. Народ
был счастлив.
- А мы и раньше были счастливы, - говорили люди, - только мы этого не
знали.
Солнечная, жаркая погода, неподвижное и счастливое настроение... Ночью
грозы грохотали с дождями, пели птицы в сладких кущах. Рябинин метался от
деревни к деревне и пытался посеять смуту.
- Он же вас оболванивает, - пытался доказать производственник. - Ведь
это же сказка: по щучьему веленью, по моему хотенью! Так нельзя в
реальности! Это разврат!
Крестьяне только улыбались:
- Да вы же сами этот прибор конструировали! Как же так? Какой разврат,
Михаил Николаевич! Или мы не работаем?
- Да работаете! - всхлипывал несчастный Рябинин. - Но все равно это
ужасно нехорошо, вы должны это понять! Нехорошо удовлетворять потребности до
того, как они возникли! Наш прибор - безнравственен, он делает из вас
скотов!
- Но-но, потише, - предупреждали крестьяне.
- Потише! - рыдал Рябинин, взбирался на бочку, раздирая майку на сухом
загорелом теле: - Я не могу на это смотреть! У меня нет слов! неужели вы так
и будете слушаться? Где ваша воля народная? Поднимайтесь, восставайте пртив
угнетателей, против того, что с вами делают все, что захотят!
- Но если мы и сами этого хотим, - возражали крестьяне.
- Вас заставили хотеть! - вопил Рябинин.
Но его не слушали. Улыбки расплывались, головы качались - ай, ай,
бывает - сошел с ума несчастный Веселухин соратник. Рябинин покрылся пылью и
стал черен, а голова его побелела. Он шатался по покорным и пыльным дорогам,
и ему казалось, что высокое синее небо заперто на ржавый засов, что земля
держит его, - ему хотелось бы дымом взлететь в небо, но он не мог. Ни в
одной деревне не находилось ни одного недовольного, - от этого можно было и
впрямь сойти с ума. Рябинин шел и шел на восток, деревни попадались все
реже, и наконец, воздух стал краснее, гуще, дунуло жаром - перед ним встали
Уральские горы.
- Куда ты идешь? - спросили горы Рябинина.
Рябинин оглянулся: тропы сводили во мрак, перевалы становились все
чаще.
- Мне все равно, - махнул рукой Рябинин. - Я старик. Мое пламя тяжелое,
оно разгорелось уже давно. Мои дети выросли, я им больше не нужен.
- Тогда иди к нам, - сказали горы. - У нас жаркое золото в подвалах, у
нас сухая трава и небо еще синее, чем в Петербурге. У нас густые леса и
неведомые, большие реки.
Услышав это, Рябинин наклонил голову, как бык - упрямо, и пошел дальше.
Так, у последнего столба, там, где кончаются дороги, мы и оставим его.
Покраснело поле, в душе его уснули боги - он отправился догонять, оборонять,
донимать - время.
Веселуха проводил его взглядом далеко, но не пошел с ним. Наступала
ночь. Решение найдено, выход есть; и солнце, как лунка, яркая, ослепительная
лунка, просверленная в небе неким рыбаком. И из этой дымной рыбачьей лунки,
из этого отверстия, опустил струну ангел-эхо. Что на крючке? Богатство,
успех, счастье? Нет, это приманка для совести, это лесенка на небо. Машет
леской ангел-эхо, машет удочкой, отвесом, гребешком по волосам; машет
медленно, но верно, глупых спихивает в скверну, добрых на семь верст и лесом
подымает к небесам.
Глава 14: Со временем
Простокваша тягучая, вязкая
Отсыпается в банке с завязкою
Я пойду ее с ложкой проведаю,
В одиночестве с ней побеседую.
Будем блюмкать, и булькать, и кваситься,
Мои губы в молочный окрасятся,
Преисполнюсь я трепетной нежности,
Как ошибка в пределах погрешности.
Пахло сеном, сквозь сено пахло молоком, сквозь молоко было видно звезды
на небе и еще несколько вишен в щелях сарая.
Больше ничего не было вид