го кандидата выдвигать. Выдвигана кандидать.
     - В общем, пьянка, - догадался я проницательно. - А Катя будет?
     - Ага! - весело кричит Мишка. - Мы будем петь и смеяться, как дети!
     Такой уж  этот Мишка  заводной, кто тут сможет  отказать, да еще и Катя
будет. Буквально безвыходное положение. Правда же?

     Потом позвонил Герман из партии выдемборцев и тоже пригласил:
     - У нас, - говорит таинственно, - завтра будет в Зеленогорске -
     - Пьянка! - радостно заключил я.
     - О! - кричит Герман. - Молодец! Пармен, он у нас молодец!
     - А вы думали, я девица? - говорю я.
     - Ну так как, поедешь?
     - А Варька будет? - спрашиваю.
     - А как же!
     Ну и опять-таки, кто ж тут откажется.

     Бабушка по  итогам  подслушанного  выходит  ко  мне  и  говорит,  качая
головой:
     -  Все-таки ты у  нас дурак.  Как же ты  поедешь и туда, и туда? Это же
через Залив.
     - Какая, - усмехаюсь я, - ты все-таки, однако! Ну и через Залив. Там же
небось и доплыть недалеко.
     - Да  как тебе сказать, -  хихикает бабушка.  - Оно,  конечно, можно  и
доплыть, хе-хе. Ха-ха.
     Меня просто зло взяло,  чего она хихикает? Утащил я из коварной мсти со
стола бутерброд с колбасой, да и побежал к дыбороссам. У меня целые выходные
были, вот я и побежал. Я-то думал,  как все будет? А как  все вышло? Я так и
не думал, как все вышло. Совсем даже не думал, а то бы так не вышло!

     Может, это и хорошо, что я не думал.
     А то бы ведь небось и не вышло.

9

     Стрельна - это такое специальное место,  где  лучше  всего  видно,  как
хорошо  было  при  старом  (очень  старом)  режиме,  и как плохо  стало  при
коммунистах. А также,  если кому угодно: как много  в Питере  и окрестностях
всякого красивого, на что надо выделить деньги и немедленно их украсть.

     Вот там дыбороссы единого кандидата выдвигать и собрались.  Подъезжаю к
платформе, выскакиваю, вижу: уже все стоят, Александра Александровна, полная
дама с усиками, которая меня в партию  принимала, вся от жары  колышется,  и
Мишка рядом пляшет, и Катя стоит все как на блюдечке, а хвостик пушистый над
головой и за головой светится в лучах.

     Мишка первым делом, как меня увидел, ехидно кричит:
     - Ну чего, лучший кобель города, отпустила тебя жена?
     Наверное,  у  меня страшные глаза стали,  а  я  ведь амбал,  как я  уже
докладывал. Мишка испугался и кричит:
     - Тихо! Спокойно. Просто Питер маленький город.
     - Питер маленький? - кричу. - Нихренаська!
     Александра Александровна прогудела примирительно:
     -  Это только кажется, что он большой, а  на  самом деле его можно весь
уместить в одном кармане.
     Мишка набрал воздуху и громко крикнул:
     - Что этот тип и делает!

     Кого  он имел в  виду,  я, честно говоря,  не понял. Но тот, кого Мишка
имел в виду, видать, понял все отлично, потому что стояли мы под деревом,  и
на Мишку тут же  сверху, подломившись, рухнул огромный сук прямо с цветами и
неясно какими плодами. Мишка еле-еле успел отскочить.
     -  Живая иллюстрация  произвола и  тирании  властей!  -  высказался  он
мрачно. - Видали?
     - Да ну, - хмыкнула Катя, - тоже мне.
     И закурила.

     Клуб,  в  котором  мы  устраивали общее собрание,  находился  где-то на
окраине этой самой Стрельны, и туда пришлось долго идти по заброшенным садам
вдоль  моря. Крапива  цвела, иван-чай  рассыпал лепестки по огромным матерым
лопухам.  Тропинка была так  тепла, что все мы сняли обувь  и пошли босиком.
Катя шла впереди  меня, и я шел, словно  по воздуху;  море  стояло абсолютно
гладкое,  как пруд, на нем было ни тени,  ни маленькой волны, только изредка
валялись тут и там ржавые консервные банки да  на привязи застыли невзрачные
лодочки.

     - Скажите, - спросил я сразу всех, - а далеко ли до Зеленогорска?
     - А зачем тебе? - насторожилась Катя. - Сан Саныч, зачем ему?
     Александра Александровна успокоила ее:
     - Да ты что, не может быть, чтобы он знал про выдемборцев.
     - Кто такие выдемборцы? - поинтересовался я.
     - Жуткие  люди!  -  возгласил  Мишка, забежал  впереди  меня (а шли  мы
довольно  чинно),  и  стал  изображать. -  Главарь у них Пармен, - тут Мишка
закатил  глаза  и сложил ручки, - он толкает  речи на три часа, как  Фидель,
пьет как сапожник, а недавно, - Мишка прыснул, - он украл мороженое!..
     -  Ну,  он  роздал  его избирателям,  -  ради  справедливости  пояснила
Александра Александровна. -  Понимаешь,  Егор,  у них сегодня тоже собрание.
Только в Зеленогорске. И Катя, дурочка, испугалась, что ты собираешься нас с
ними помирить.
     - Это абсолютно невозможно, - строго сказала Катя.
     - Вот  еще! - фыркнул я. - Очень мне надо кого-то там мирить! Да я их и
знать не знаю!
     И я  для обострения  кровожадности  сорвал голыми руками охапку  зрелой
мучнистой  крапивы.  Слева  сквозь  жирную   зелень  виднелись   разваленные
посеревшие  дворцы, и сады, заросшие снытью,  и  остатки фонтанов - кубик на
кубике.

     Наконец, мы пришли.  Клуб  оказался огромным голубым сараем  с рюшками.
Краска на нем местами облупилась, но крыльцо было новое, а над крыльцом было
написано по-русски: "Мерри Крисмас!"
     - Очень актуально, в июле-то, - прыснула Катя.
     - С Рождеством, любезные мои конфиденты! - крикнул Мишка.

     Вишь  культурный  какой,  подумал   я  с  неприязнью.  Мне-то  все  эти
исторические  подробности  под  страшной  тайной  рассказывали, по  капельке
выжимали и в  воде разводили. А  эти, питерские,  небось, хлебают культуру в
немереных дозах, и хлебом  не заедают! А Мишка вообще выпендривался.  Мы все
нормально на крыльцо зашли, а он разбежался и прямо на перила заскакнул и на
них на голову встал, столбиком, да так, что они треснули.

     На  этот звук выбежал  представитель  местной партийной элиты. По  нему
было видно, что выбирать единого кандидата начали без нас.
     - А-а! - радушно приветствовал он нас.  -  Давайте скорее, а то мы  все
вы... выберем!
     -  Без нас нельзя, - добродушно пожурила его  Александра Александровна,
закрутила ус и стала пробираться в дверь. За ней повалили и мы.

     Сначала мне показалось,  что внутри полный мрак  - так светло и  хорошо
было снаружи. Однако потом глаза  привыкли к темноте,  и я понял, что где-то
под сценой  даже горит лампочка.  Потом я  увидел и  саму сцену. Сцена  была
разломана  на  дощечки;  где-то  посередке  торчал  дохлый  микрофон,  сзади
виднелся рояль с гнилыми зубами и прилипшей папиросой в углу рта. Он явно не
знал ничего, кроме "Собачьего вальса" и, может быть,  "Мурки". В самом зале,
среди битых  стульев и трухлявых пюпитров,  сидели  на корточках кандидаты и
простые члены  партии. Все они были веселы.  Посередке  на бывшем контрабасе
стояли вина и закуски.
     - Но  почему, - изумилась Катя, - мы не  пойдем на улицу, где так много
солнца, света, и есть можно с листа?
     - А капелла, сударыня, а капелла! - ххекнул местный главарь.
     - Как вы наивны, дитя мое...
     - Нас давно ищут с собаками!
     - Нужна строжайшая конспирация, - сверкнула  глазами пожилая грузинка в
цветастом платке. - Поэтому мы уж лучше посидим чуть-чуть здесь...
     - Чем сидеть двадцать пять лет на Колыме без права переписки! - упоенно
завопил Мишка. - Да!
     - Усаживайтесь,  усаживайтесь, -  пригласил  нас местный главарь. - Вот
черносливовая  наливка "Спотыкач"  от  псковских  друзей.  Не пейте  местный
"Спотыкач",  -  псст,  это не  то, -  главарь  изобразил  на лице брезгливое
снисхождение. - А вот псковский - это да...
     - Но это не мужской напиток, - гордо сказала Александра  Александровна.
- Мне бы чего покрепче, позабористее.
     - А вот, например, перцовка, -  выхватила грузинка, - ух, забористая. И
перчик внутри.
     - Егор, покажи, как у вас на Урале, - потребовал Мишка.

     У меня были планы на дальнейшую жизнь, я намерен был оставаться трезвым
сколько возможно,  но  как-то независимо  от  рассудка  мои  руки быстренько
налили  полный стакан перцовки, и только когда она  наполовину  опрокинулась
внутрь меня, я сообразил, что  поступаю не в согласии со стратегией. Надежда
была  теперь только на закусь, - однако и  местные, и наши будто с голодного
города  приехали.  Даже  Катя,  божественное,  небесное существо,  незаметно
тащила в ротик все новые кусочки и только облизывала губки.
     -  Чтоб не последний!  - провозглашал  Мишка, и крутился  на голове.  -
Веселися, дыборосс!
     - Виват Дыбороссия! - откликались члены.

     Надо сказать, что приходило все больше и больше народу, пока не набился
полный сарай. Солнце сияло снаружи, у нас же царила темнота, еле прерываемая
пыльной лампочкой, так что было и не видно: кто пришел, чего хотят. Впрочем,
чего хотят, можно было угадать по повсеместному бульканью и блеску очей.
     - А  "Владимирский централ" кто-нибудь нам  слабает? - наконец закричал
Мишка. - Ну-ка, ну-ка!

     Кто-то  вылез  на сцену  и пошел мучить  роялю. Голосовать  никто и  не
думал, и я  наконец принял  решение:  не  дожидаясь темноты, отправиться  по
чистой  глади  Залива  в  Зеленогорск и  там  принять  учение  в голосовании
выдемборцев, а потом, утром, приехать обратно - наверняка к этому времени  у
дыбороссов тоже дойдет до дела, и так  я смогу проголосовать и там,  и  там.
Одно  было  плохо:  Катя все  время на меня  смотрела,  улизнуть от нее было
трудно. - "Еще поплывет за мной, - думал я, - с нее станется".

     Незаметно, под надрывное блатное пение товарищей по партии, я выполз по
гнилому  полу к двери, открыл ее, выпрыгнул на  солнышко и опять закрыл. Лес
сверкал передо мною сосновыми  стволами;  вблизи, в костре, лежало  огромное
бревно, довольно-таки прямое, сухое и крепкое, почти не обгоревшее. Не теряя
ни секунды, я подволок  его  к крыльцу, хрястнул  на перила  (они,  конечно,
сломались, да  уж это  издержки) и  наглухо  припер дверь снаружи  под углом
примерно  сорок  градусов  к  земле. Сдвинуть  бревно с той стороны  не было
никакой возможности,  а чтобы  ломать дверь, нужна была политическая воля, -
судя по голосам, доносившимся изнутри сарая, ее уже ни в ком, кроме Кати, не
оставалось.

     И уж теперь-то, вполне  спокойный, я  отправился по  блистающим солнцем
дюнам к морю.

10

     Тишь и гладь стояла  абсолютная,  как я уже  говорил; лодочки сиротливо
болтались на привязи  у лодочной  станции. Я поплевал  на  руки и передернул
веревочку так,  что она  оторвалась от лодки, выломав небольшой кусок борта.
Ни единой души не было по  всему берегу, и пропажу лодки, по-видимому, никто
не заметил. Сначала  мне пришлось тащить  лодку за собой и  вымокать, потому
что со  мной она так оседала, что  весла  скребли по дну. Когда я выгреб  на
глубину  и смог залезть  на  борт, берег уже скрылся из глаз, и мне пришлось
ориентироваться по солнцу, одновременно имея в виду и то, что человек, когда
идет,  загребает  правой ногой больше, чем левой.  Учитывая это, я  старался
загребать обеими ногами поровну.

     Зеленогорск показался  впереди очень  скоро, но  только  показался.  Он
казался мне то справа, то слева, а то, злодейски  ухмыляясь, трогал меня  за
плечо и заставлял обернуться:
     - Ты че, друг, едешь не туда!
     Никогда  не  думал,  что Финский залив такой большой. Для ориентации  я
бросил в воду  кусок весла (оно  было красное) и  поплыл  от  него, загребая
совершенно одинаково,  но не прошло и трех минут, как  кусок опять показался
впереди.
     -  Я  плаваю  кругами,  -  доложил  я заходящему солнцу,  которое  уже,
наверное, обалдело следить за мной.

     При этом сама вода была чистая, а дно виднелось прямо под лодкой вместе
со  всеми подводными  жителями  и растениями.  Вы не представляете себе, как
обидно моряку гибнуть  на  такой мелкоте, да еще при  полном штиле и хорошей
погоде!

     Но тут  мой  острый  глаз различил на горизонте  неподвижный объект над
водою; на этом объекте даже росло нечто живое. Подплыв, я увидел, что объект
- камень, а растительность - это  волосы  на груди спящего человека. Подплыв
же еще ближе, я разразился радостным воплем:
     - Пармен!

     От  звука  своего  имени  лидер  партии  "Выдембор"  тотчас  проснулся,
пригладил  трусы и стал уверять, что он  не спит,  а слушает, но потом повел
взглядом вокруг себя и разволновался:
     -  Понимаешь, Егор, сбежал я от них!  Ихнее голосование,  оно нечестное
совсем. Понимаешь, порочат идею демократических выборов.
     - Как же, - поинтересовался я, - они ее порочат?
     - Я говорил, для  закрытого голосования надо песок в шляпу  набирать, -
невнятно объяснял Пармен, - а они прямо на пляже, эдак всякую  бумажку можно
подсунуть под ковром... то есть под песком...
     Тут  Пармен чуть  не  свалился с камня,  и мне пришлось его поддержать,
потому что мелко не мелко, а утонуть можно и в луже, тем более в Маркизовой.
     - Надо дальше идти, - продолжил  Пармен, смутно глядя на меня. - Они за
мной погоню  устроили, я  быстро бежал  и  старался запутать  следы, но  они
унюхают запах водки, и меня вернут.
     -  Не беспокойтесь,  у меня есть лодка, - обрадовал я Пармена. - Лидеру
такой партии как наша невместно ходить пешком по воде.
     С  Парменом  лодка   сразу  хорошенько  осела,  да  и  вообще  начались
трудности: подул ветер,  по  небу  начали прохаживаться тучки. Они синели на
глазах, как сливы. Ветер был тоже коварный, весь  какой-то сонный, и вода от
этого  ветра  начала вязнуть,  густеть.  Я  бросил  весла и  уснул  рядом  с
Парменом.

     Разбудил меня крупный раскат грома;  я  быстро  сел и огляделся. Вокруг
по-прежнему простиралось только море; места были незнакомые.
     - Куда ты плывешь! - заорал Пармен, очухавшись. - В какую сторону!  Там
же Стрельна!
     - Ну и что? - спросил я, перекрикивая гром.
     - Там же дыбороссы собрались!
     - А кто это?
     - Это страшные люди! - засвистел Пармен сипло. - Туда нельзя.

     Вы себе  представляете? На  четыре стороны  бушующее  море, мы вдвоем в
утлом (противное, малоупотребительное слово) челне, а он еще разбирает, куда
плыть! Хоть он и лидер партии, но меня зло взяло.
     - Я, - говорю, - человек  в политике в общем-то случайный. Но я не могу
понять, почему дыбороссы и выдемборцы не хотят бухать и оттягиваться вместе.
Ведь чем  больше компания, тем дешевле обходится выпивка.  Я говорю это вам;
скажу обязательно и лидеру дыбороссов, как только мы приплывем в Стрельну.

     И я пристально посмотрел на  Пармена, а он пристально посмотрел на меня
и с изумленной ненавистью выдохнул:
     - Предатель?!
     Новый удар грома потряс надводное  пространство; Пармен налился кровью,
выскочил из лодки и помчался куда глаза глядят, путаясь в волнах.
     - Стойте!  - закричал я в отчаянии, тоже выпрыгнул из лодки и припустил
за ним.
     Тут рванул дождь, как из ведра, и  полил, и бежать стало еще труднее; я
с трудом различал Пармена впереди. Дно то заглублялось, так что временами мы
даже  плыли,  то  опять  подбрасывало  нас  к  небу.  Я  стал  задыхаться  и
изнемогать,  дождь  тек  по ушам и  по  спине,  а ведь я  был,  в отличие от
Пармена, еще и одетый, хотя ботинки оставил в лодке.
     - Сто-о-о-ойте! - кричал я, захлебываясь, и какое-то странное  эхо, как
будто я сидел в зале, отдавалось близко-близко.

     Неожиданно я  понял, что мы уже забежали на сушу; кругом росли сосны, а
воды  под  ногами  немного убавилось.  Я промчался  по  песку,  потом  через
ложбинку  сквозь  сиреневый  иван-чай,   пулей  вылетел  на   пригорок  -  и
остолбенел.
     Под сосной сидели Пармен и Александра Александровна и целовались.
     На  сосне,  на первой толстой  ветке, сидели под зонтиком Катя и Варя и
кусали от одного бублика.
     В развилке сосны разместились кривоногий Герман и Мишка и пили из одной
бутылки.
     Иван-чай за мною потряхивал вершинами.

     - А вот и  наш  единый  кандидат, - хором сказали  Пармен  и Александра
Александровна.
     - Да он же еще не знает, - переглянулись Варька и Катя
     -  Ты выбран, - торжественно  оповестили меня сверху Герман  и Мишка. -
Выбран единым кандидатом.
     - От дыбороссов, - сказала Варька.
     - От выдемборцев, - сказала Катя.
     И все посмотрели на вечернее небо, которое отражалось у меня в глазах.

     - Но за что?  - вскричал я в потрясении и запрыгал босиком  по  песку с
шишечками. - Я же недавно в  партиях! И я не интересуюсь политикой! И к тому
же... нет, нет, я не могу, я не оправдаю!
     И я застыл в полном изумлении.
     -  Ты   расскажешь  это   избирателям,   -  засмеялся  Герман  и  стал,
прихрамывая, слезать с верхушки ели.
     - То  есть, ты,  конечно,  гад,  -  отметил  Пармен.  -  Но  харизму не
пропьешь. А теперь пошли скорее в клуб "Кронштадт", избиратели заждались!
     Пока мы бежали, Катя рассказала мне, что дыбороссам пришлось выбираться
из сарайчика по трубе, для Александры  Александровны разломали  крышу, а сук
так никто сдвинуть с места и не смог.
     - В такие  могучие руки  и страну отдать  не жалко! - восхищался  Мишка
завистливо.
     - Да не хочу я такую тяжесть, - отнекивался я.
     -  Избирателям   объяснишь!  -  хором  налетели   Пармен  и  Александра
Александровна.

     Клуб  "Кронштадт" оказался таким же, как в Стрельне, только с колоннами
и желтенький, да и  народу в него могло  войти раз в сто  больше. Весь  этот
народ, однако,  входить до меня не хотел, а  приветствовал меня, неустойчиво
волнуясь на крыльце, и прыгая, и бия себя в грудь.
     -  Пустите,  мы  привели   единого  кандидата!  -  рокотала  Александра
Александровна.
     - А у него с собой есть? - волновались избиратели.
     - Целая бочка! - потрясал Пармен.
     Избиратели расступились, по-прежнему волнуясь; Варька и Катя взяли меня
под руки, и  мы,  подняв носы к небу, проплыли  среди толпы  втроем. За нами
протиснулась  Александра Александровна, а уж за  ней Герман, Пармен и Мишка.
Они  несли бочку,  и их  охраняло кольцо  ментов,  чтобы  избиратели  раньше
времени нас не растерзали.

     Сцена все близилась; наконец Варька и Катя  разошлись в  стороны,  а  я
взошел к микрофону. Толпа  волновалась  и лезла в двери. - "Однако как много
народу живет в Питере!" - подумал я.
     - Лучший кобель города! - вскричали избиратели.
     - Егор, достань мороженого!
     - Егор, Егор, кто чемпионом мира будет?
     - Егор, покажи, как ты бутылку водки на четыре секунды быстрее, чем она
сама!..
     Я сделал руками умиротворяющие пассы.
     - Все по порядку. Чемпионом  мира будут немцы.  Водку  уже  наливают  и
сейчас принесут. Мороженое в другой раз. А сейчас я хотел бы все же...
     Избиратели насторожились. Я смущенно хмыкнул и облизнул губы.
     - Понимаете, я не могу быть кандидатом.
     - Но почему? - крикнул мой знакомый лысик откуда-то от дверей.
     - Видите ли, мне нет двадцати одного года. Пока.
     - А когда у тебя день рождения? - поинтересовались из толпы.
     - В сентябре, - ответил я.
     - А в чем же дело тогда? - простодушно удивились люди.
     Тут до  меня  наконец  дошел  весь  идиотизм  ситуации. Наступила милая
тишина; народ хмурил брови и ждал от меня ответа.
     - Ах ты черт, тебе что, и восемнадцати нет?! - шепотом догадался Герман
где-то сбоку. - Ай, блин, молчи, не признавайся, съедят!

     Я  поднатужился  и  посмотрел  людям  в глаза.  -  "Ты  не  рожден  для
политики",  -  сказала,  перебирая четки,  королева  Изабелла,  усмехнулась,
вспыхнула красно-черным пламенем и ушла насовсем.
     - Да нет, - сказал я, прокашлявшись. - Вы не так поняли. Понимаете, мне
семнадцать  лет. Вот  какое дело.  Я  приехал поступать  в  вуз, и  если  не
поступлю, то меня заметут в армию...
     Катя и Варька переглянулись и  посмотрели на меня  как на сумасшедшего;
Герман в ужасе схватился за голову.  Я же ждал  с бестрепетной  душой деянью
правому последствий. Последствия не замедлили: ропот  пошел по  нарастающей,