Страницы: -
1 -
2 -
3 -
4 -
5 -
6 -
7 -
8 -
9 -
10 -
11 -
12 -
13 -
14 -
15 -
16 -
17 -
18 -
19 -
20 -
21 -
22 -
23 -
24 -
25 -
26 -
да
вскрикнула: "Что вы..." Волк не посмел ударить представительного Василису
и только ткнул его кулаком в грудь. Бледный Василиса пошатнулся, чувствуя
острую боль и тоску в груди от удара острого кулака.
"Вот так революция, - подумал он в своей розовой и аккуратной голове, -
хорошенькая революция. Вешать их надо было всех, а теперь поздно..."
- Василько, обувайсь, - ласково обратился волк к гиганту. Тот сел на
пружинный матрас и сбросил опорки. Ботинки не налезали на серые, толстые
чулки. - Выдай казаку носки, - строго обратился волк к Ванде. Та мгновенно
присела к нижнему ящику желтого шкафа и вынула носки. Гигант сбросил серые
чулки, показав ступни с красноватыми пальцами и черными изъединами, и
натянул носки. С трудом налезли ботинки, шнурок на левом с треском лопнул.
Восхищенно, по-детски улыбаясь, гигант затянул обрывки и встал. И тотчас
как будто что лопнуло в натянутых отношениях этих странных пятерых
человек, шаг за шагом шедших по квартире. Появилась простота.
Изуродованный, глянув на ботинки на гиганте, вдруг проворно снял
Василисины брюки, висящие на гвоздике, рядом с умывальником. Волк только
еще раз подозрительно оглянулся на Василису, - не скажет ли чего, - но
Василиса и Ванда ничего не говорили, и лица их были совершенно одинаково
белые, с громадными глазами. Спальня стала похожа на уголок магазина
готового платья. Изуродованный стоял в одних полосатых, в клочья
изодранных подштанниках и рассматривал на свет брюки.
- Дорогая вещь, шевиот... - гнусаво сказал он, присел в синее кресло и
стал натягивать. Волк сменил грязную гимнастерку на серый пиджак Василисы,
причем вернул Василисе какие-то бумажки со словами: "Якись бумажки,
берите, пане, може, нужные". - Со стола взял стеклянные часы в виде
глобуса, в котором жирно и черно красовались римские цифры.
Волк натянул шинель, и под шинелью было слышно, как ходили и тикали
часы.
- Часы нужная вещь. Без часов - як без рук, - говорил изуродованному
волк, все более смягчаясь по отношению к Василисе, - ночью глянуть сколько
времени - незаменимая вещь.
Затем все тронулись и пошли обратно через гостиную в кабинет. Василиса
и Ванда рядом молча шли позади. В кабинете волк, кося глазами, о чем-то
задумался, потом сказал Василисе:
- Вы, пане, дайте нам расписку... (Какая-то дума беспокоила его, он
хмурил лоб гармоникой.)
- Как? - шепнул Василиса.
- Расписку, що вы нам вещи выдалы, - пояснил волк, глядя в землю.
Василиса изменился в лице, его щеки порозовели.
- Но как же... Я же... (Он хотел крикнуть: "Как, я же еще и расписку?!"
- но у него не вышли эти слова, а вышли другие.) вы... вам надлежит
расписаться, так сказать...
- Ой, убить тебе треба, як собаку. У-у, кровопийца... Знаю я, что ты
думаешь. Знаю. Ты, як бы твоя власть была, изничтожил бы нас, як
насекомых. У-у, вижу я, добром с тобой не сговоришь. Хлопцы, ставь его к
стенке. У, як вдарю...
Он рассердился и нервно притиснул Василису к стене, ухватив его рукой
за горло, отчего Василиса мгновенно стал красным.
- Ай! - в ужасе вскрикнула Ванда и ухватила за руку волка, - что вы.
Помилуйте... Вася, напиши, напиши...
Волк выпустил инженерово горло, и с хрустом в сторону отскочил, как на
пружине, воротничок. Василиса и сам не заметил, как оказался сидящим в
кресле. Руки его тряслись. Он оторвал от блокнота листок, макнул перо.
Настала тишина, и в тишине было слышно, как в кармане волка стучал
стеклянный глобус.
- Как же писать? - спросил Василиса слабым, хрипловатым голосом.
Волк задумался, поморгал глазами.
- Пышить... по предписанию штаба сичевого куреня... вещи... вещи... в
размере... у целости сдал...
- В разм... - как-то скрипнул Василиса и сейчас же умолк.
- ...Сдал при обыске. И претензий нияких не маю. И подпишить...
Тут Василиса собрал остатки последнего духа и спросил, отведя глаза:
- А кому?
Волк подозрительно посмотрел на Василису, но сдержал негодование и
только вздохнул.
- Пишить: получив... получили у целости Немоляка (он задумался,
посмотрел на урода) ...Кирпатый и отаман Ураган.
Василиса, мутно глядя в бумагу, писал под его диктовку. Написав
требуемое, вместо подписи поставил дрожащую "Василис", протянул бумагу
волку. Тот взял листок и стал в него вглядываться.
В это время далеко на лестнице вверху загремели стеклянные двери,
послышались шаги и грянул голос Мышлаевского.
Лицо волка резко изменилось, потемнело. Зашевелились его спутники. Волк
стал бурым и тихонько крикнул: "Ша". Он вытащил из кармана браунинг и
направил его на Василису, и тот страдальчески улыбнулся. За дверями в
коридоре слышались шаги, перекликанья. Потом слышно было, как прогремел
болт, крюк, цепь - запирали дверь. Еще пробежали шаги, донесся смех
мужчины. После этого стукнула стеклянная дверь, ушли ввысь замирающие
шаги, и все стихло. Урод вышел в переднюю, наклонился к двери и
прислушался. Когда он вернулся, многозначительно переглянулся с волком, и
все, теснясь, стали выходить в переднюю. Там, в передней, гигант пошевелил
пальцами в тесноватых ботинках и сказал:
- Холодно буде.
Он надел Василисины галоши.
Волк повернулся к Василисе и заговорил мягким голосом, бегая глазами:
- Вы вот що, пане... Вы молчите, що мы были у вас. Бо як вы накапаете
на нас, то вас наши хлопцы вбьють. С квартиры до утра не выходите, за це
строго взыскуеться...
- Прощении просим, - сказал провалившийся нос гнилым голосом.
Румяный гигант ничего не сказал, только застенчиво посмотрел на
Василису и искоса, радостно - на сияющие галоши. Шли они из двери Василисы
по коридору к уличной двери, почему-то приподымаясь на цыпочки, быстро,
толкаясь. Прогремели запоры, глянуло темное небо, и Василиса холодными
руками запер болты, голова его кружилась, и мгновенно ему показалось, что
он видит сон. Тотчас сердце его упало, потом заколотилось часто, часто. В
передней рыдала Ванда. Она упала на сундук, стукнулась головой об стену,
крупные слезы залили ее лицо.
- Боже! Что же это такое?.. Боже. Боже. Вася... Среди бела дня. Что же
это делается?..
Василиса трясся перед ней, как лист, лицо его было искажено.
- Вася, - вскричала Ванда, - ты знаешь... Это никакой не штаб, не полк.
Вася! Это были бандиты!
- Я сам, сам понял, - бормотал Василиса, в отчаянии разводя руками.
- Господи! - вскрикнула Ванда. - Нужно бежать скорей, сию минуту, сию
минуту заявить, ловить их. Ловить! Царица небесная! Все вещи. Все! Все! И
хоть бы кто-нибудь, кто-нибудь... А?.. - Она затряслась, скатилась с
сундука на пол, закрыла лицо руками. Волосы ее разметались, кофточка
расстегнулась на спине.
- Куда ж, куда?.. - спрашивал Василиса.
- Боже мой, в штаб, в варту! Заявление подать. Скорей. Что ж это
такое?!
Василиса топтался на месте, вдруг кинулся бежать в дверь. Он налетел на
стеклянную преграду и поднял грохот.
Все, кроме Шервинского и Елены, толпились в квартире Василисы.
Лариосик, бледный, стоял в дверях. Мышлаевский, раздвинув ноги, поглядел
на опорки и лохмотья, брошенные неизвестными посетителями, повернулся к
Василисе.
- Пиши пропало. Это бандиты. Благодарите бога, что живы остались. Я,
сказать по правде, удивлен, что вы так дешево отделались.
- Боже... что они с нами сделали! - сказала Ванда.
- Они угрожали мне смертью.
- Спасибо, что угрозу не привели в исполнение. Первый раз такую штуку
вижу.
- Чисто сделано, - тихонько подтвердил Карась.
- Что же теперь делать?.. - замирая, спросил Василиса. - Бежать
жаловаться?.. Куда?.. Ради бога, Виктор Викторович, посоветуйте.
Мышлаевский крякнул, подумал.
- Никуда я вам жаловаться не советую, - молвил он, - во-первых, их не
поймают - раз. - Он загнул длинный палец, - во-вторых...
- Вася, ты помнишь, они сказали, что убьют, если ты заявишь?
- Ну, это вздор, - Мышлаевский нахмурился, - никто не убьет, но,
говорю, не поймают их, да и ловить никто не станет, а второе, - он загнул
второй палец, - ведь вам придется заявить, что у вас взяли, вы говорите,
царские деньги... Нуте-с, вы заявите там в штаб этот ихний или куда там, а
они вам, чего доброго, второй обыск устроят.
- Может быть, очень может быть, - подтвердил высокий специалист
Николка.
Василиса, растерзанный, облитый водой после обморока, поник головой,
Ванда тихо заплакала, прислонившись к притолоке, всем стало их жаль.
Лариосик тяжело вздохнул у дверей и выкатил мутные глаза.
- Вот оно, у каждого свое горе, - прошептал он.
- Чем же они были вооружены? - спросил Николка.
- Боже мой. У обоих револьверы, а третий... Вася, у третьего ничего не
было?
- У двух револьверы, - слабо подтвердил Василиса.
- Какие не заметили? - деловито добивался Николка.
- Ведь я ж не знаю, - вздохнув, ответил Василиса, - не знаю я систем.
Один большой черный, другой маленький черный с цепочкой.
- Цепочка, - вздохнула Ванда.
Николка нахмурился и искоса, как птица, посмотрел на Василису. Он
потоптался на месте, потом беспокойно двинулся и проворно отправился к
двери. Лариосик поплелся за ним. Лариосик не достиг еще столовой, когда из
Николкиной комнаты долетел звон стекла и Николкин вопль. Лариосик
устремился туда. В Николкиной комнате ярко горел свет, в открытую форточку
несло холодом и зияла огромная дыра, которую Николка устроил коленями,
сорвавшись с отчаяния с подоконника. Николкины глаза блуждали.
- Неужели? - вскричал Лариосик, вздымая руки. - Это настоящее
колдовство!
Николка бросился вон из комнаты, проскочил сквозь книжную, через кухню,
мимо ошеломленной Анюты, кричащей: "Никол, Никол, куда ж ты без шапки?
Господи, аль еще что случилось?.." И выскочил через сени во двор. Анюта,
крестясь, закинула в сенях крючок, убежала в кухню и припала к окну, но
Николка моментально пропал из глаз.
Он круто свернул влево, сбежал вниз и остановился перед сугробом,
запиравшим вход в ущелье между стенами. Сугроб был совершенно нетронут.
"Ничего не понимаю", - в отчаянии бормотал Николка и храбро кинулся в
сугроб. Ему показалось, что он задохнется. Он долго месил снег, плевался и
фыркал, прорвал, наконец, снеговую преграду и весь белый пролез в дикое
ущелье, глянул вверх и увидал: вверху, там, где из рокового окна его
комнаты выпадал свет, черными головками виднелись костыли и их остренькие
густые тени, но коробки не было.
С последней надеждой, что, может быть, петля оборвалась, Николка,
поминутно падая на колени, шарил по битым кирпичам. Коробки не было.
Тут яркий свет осветил вдруг Николкину голову: "А-а", - закричал он и
полез дальше к забору, закрывающему ущелье с улицы. Он дополз и ткнул
руками, доски отошли, глянула широкая дыра на черную улицу. Все понятно...
Они отшили доски, ведущие в ущелье, были здесь и даже, по-о-нимаю, хотели
залезть к Василисе через кладовку, но там решетка на окне.
Николка, весь белый, вошел в кухню молча.
- Господи, дай хоть почищу... - вскричала Анюта.
- Уйди ты от меня, ради бога, - ответил Николка и прошел в комнаты,
обтирая закоченевшие руки об штаны. - Ларион, дай мне по морде, -
обратился он к Лариосику. - Тот заморгал глазами, потом выкатил их и
сказал:
- Что ты, Николаша? Зачем же так впадать в отчаяние? - Он робко стал
шаркать руками по спине Николки и рукавом сбивать снег.
- Не говоря о том, что Алеша оторвет мне голову, если, даст бог,
поправится, - продолжал Николка, - но самое главное... най-турсов кольт!..
Лучше б меня убили самого, ей-богу!.. Это бог наказал меня за то, что я
над Василисой издевался. И жаль Василису, но ты понимаешь, они этим самым
револьвером его и отделали. Хотя, впрочем, его можно и без всяких
револьверов обобрать, как липочку... Такой уж человек. - Эх... Вот какая
история. Бери бумагу, Ларион, будем окно заклеивать.
Ночью из ущелья вылезли с гвоздями, топором и молотком Николка,
Мышлаевский и Лариосик. Ущелье было короткими досками забито наглухо. Сам
Николка с остервенением вгонял длинные, толстые гвозди с таким расчетом,
чтобы они остриями вылезли наружу. Еще позже на веранде со свечами ходили,
а затем через холодную кладовую на чердак лезли Николка, Мышлаевский и
Лариосик. На чердаке, над квартирой, со зловещим топотом они лазили всюду,
сгибаясь между теплыми трубами, между бельем, и забили слуховое окно.
Василиса, узнав об экспедиции на чердак, обнаружил живейший интерес и
тоже присоединился и лазил между балками, одобряя все действия
Мышлаевского.
- Какая жалость, что вы не дали нам как-нибудь знать. Нужно было бы
Ванду Михайловну послать к нам через черный ход, - говорил Николка, капая
со свечи стеарином.
- Ну, брат, не очень-то, - отозвался Мышлаевский, - когда уже они были
в квартире, это, друг, дело довольно дохлое. Ты думаешь, они не стали бы
защищаться? Еще как. Ты прежде чем в квартиру бы влез, получил бы пулю в
живот. Вот и покойничек. Так-то-с. А вот не пускать, это дело другого
рода.
- Угрожали выстрелить через дверь, Виктор Викторович, - задушевно
сказал Василиса.
- Никогда бы не выстрелили, - отозвался Мышлаевский, гремя молотком, -
ни в коем случае. Всю бы улицу на себя навлекли.
Позже ночью Карась нежился в квартире Лисовичей, как Людовик XIV. Этому
предшествовал такой разговор:
- Не придут же сегодня, что вы! - говорил Мышлаевский.
- Нет, нет, нет, - вперебой отвечали Ванда и Василиса на лестнице, - мы
умоляем, просим вас или Федора Николаевича, просим!.. Что вам стоит? Ванда
Михайловна чайком вас напоит. Удобно уложим. Очень просим и завтра тоже.
Помилуйте, без мужчины в квартире!
- Я ни за что не засну, - подтвердила Ванда, кутаясь в пуховый платок.
- Коньячок есть у меня - согреемся, - неожиданно залихватски как-то
сказал Василиса.
- Иди, Карась, - сказал Мышлаевский.
Вследствие этого Карась и нежился. Мозги и суп с постным маслом, как и
следовало ожидать, были лишь симптомами той омерзительной болезни
скупости, которой Василиса заразил свою жену. На самом деле в недрах
квартиры скрывались сокровища, и они были известны только одной Ванде. На
столе в столовой появилась банка с маринованными грибами, телятина,
вишневое варенье и настоящий, славный коньяк Шустова с колоколом. Карась
потребовал рюмку для Ванды Михайловны и ей налил.
- Не полную, не полную, - кричала Ванда.
Василиса, отчаянно махнув рукой, подчиняясь Карасю, выпил одну рюмку.
- Ты не забывай, Вася, что тебе вредно, - нежно сказала Ванда.
После авторитетного разъяснения Карася, что никому абсолютно не может
быть вреден коньяк и что его дают даже малокровным с молоком, Василиса
выпил вторую рюмку, и щеки его порозовели, и на лбу выступил пот. Карась
выпил пять рюмок и пришел в очень хорошее расположение духа. "Если б ее
откормить, она вовсе не так уж дурна", - думал он, глядя на Ванду.
Затем Карась похвалил расположение квартиры Лисовичей и обсудил план
сигнализации в квартиру Турбиных: один звонок из кухни, другой из
передней. Чуть что - наверх звонок. И, пожалуйста, выйдет открывать
Мышлаевский, это будет совсем другое дело.
Карась очень хвалил квартиру: и уютно, и хорошо меблирована, и один
недостаток - холодно.
Ночью сам Василиса притащил дров и собственноручно затопил печку в
гостиной. Карась, раздевшись, лежал на тахте между двумя великолепнейшими
простынями и чувствовал себя очень уютно и хорошо. Василиса в рубашке, в
подтяжках пришел к нему и присел на кресло со словами:
- Не спится, знаете ли, вы разрешите с вами немного побеседовать?
Печка догорела, Василиса круглый, успокоившийся, сидел в креслах,
вздыхал и говорил:
- Вот-с как, Федор Николаевич. Все, что нажито упорным трудом, в один
вечер перешло в карманы каких-то негодяев... путем насилия. Вы не думайте,
чтобы я отрицал революцию, о нет, я прекрасно понимаю исторические
причины, вызвавшие все это.
Багровый отблеск играл на лице Василисы и застежках его подтяжек.
Карась в чудесном коньячном расслаблении начинал дремать, стараясь
сохранить на лице вежливое внимание...
- Но, согласитесь сами. У нас в России, в стране, несомненно, наиболее
отсталой, революция уже выродилась в пугачевщину... Ведь что ж такое
делается... Мы лишились в течение каких-либо двух лет всякой опоры в
законе, минимальной защиты наших прав человека и гражданина. Англичане
говорят...
- М-ме, англичане... они, конечно, - пробормотал Карась, чувствуя, что
мягкая стена начинает отделять его от Василисы.
- ...А тут, какой же "твой дом - твоя крепость", когда вы не
гарантированы в собственной вашей квартире за семью замками от того, что
шайка, вроде той, что была у меня сегодня, не лишит вас не только
имущества, но, чего доброго, и жизни?!
- На сигнализацию и на ставни наляжем, - не очень удачно, сонным
голосом ответил Карась.
- Да ведь, Федор Николаевич! Да ведь дело, голубчик, не в одной
сигнализации! Никакой сигнализацией вы не остановите того развала и
разложения, которые свили теперь гнездо в душах человеческих. Помилуйте,
сигнализация - частный случай, а предположим, она испортится?
- Починим, - ответил счастливый Карась.
- Да ведь нельзя же всю жизнь строить на сигнализации и каких-либо там
револьверах. Не в этом дело. Я говорю вообще, обобщая, так сказать,
случай. Дело в том, что исчезло самое главное, уважение к собственности. А
раз так, дело кончено. Если так, мы погибли. Я убежденный демократ по
натуре и сам из народа. Мой отец был простым десятником на железной
дороге. Все, что вы видите здесь, и все, что сегодня у меня отняли эти
мошенники, все это нажито и сделано исключительно моими руками. И,
поверьте, я никогда не стоял на страже старого режима, напротив, признаюсь
вам по секрету, я кадет, но теперь, когда я своими глазами увидел, во что
все это выливается, клянусь вам, у меня является зловещая уверенность, что
спасти нас может только одно... - Откуда-то из мягкой пелены, окутывающей
Карася, донесся шепот... - Самодержавие. Да-с... Злейшая диктатура, какую
можно только себе представить... Самодержавие...
"Эк разнесло его, - думал блаженный Карась. - М-да, самодержавие -
штука хитрая". Эхе-мм... - проговорил он сквозь вату.
- Ах, ду-ду-ду-ду - хабеас корпус, ах, ду-ду-ду-ду. Ай, ду-ду... -
бубнил голос через вату, - ай, ду-ду-ду, напрасно они думают, что такое
положение вещей может существовать долго, ай ду-ду-ду, и восклицают многие
лета. Нет-с! Многие лета это не продолжится, да и смешно было бы думать,
что...
- Крепость Иван-город, - неожиданно перебил Василису покойный комендант
в папахе,
- многая лета!
- И Ардаган и Каре, - подтвердил Карась в тумане,
- многая лета!
Реденький почтительный смех Василисы донесся издали.
- Многая лета!! -
радостно спели голоса в Карасевой голове.
16
Многая ле-ета. Многая лета,
Много-о-о-о-га-ая ле-е-е-т-а...
вознесли девять басов знаменитого хора Толмашевского.
Мн-о-о-о-о-о-о-о-о-гая л-е-е-е-е-е-та... -
разнесли хрустальные дисканты.
Многая... Многая... Многая... -
рассыпаясь в сопрано, ввинтил в самый купол хор.
- Бач! Бач! Сам Петлюра...
- Бач, Иван...
- У, дурень... Петлюра уже на площади...
Сотни голов на хорах громоздились одна на другую, давя друг друга,
свешивались с балюстрады между древ