ы  этот  Вало  уморил   жену
королевского брата Генриэтту, но не кровопусканием, а назначив  ей  настойку
опиума, которую назначать не следовало.
   Консилиум четырех шарлатанов на сцене шел под величайший смех публики,  и
немудрено, что ненависть к Мольеру среди врачей достигла после представления
"Любви-целительницы" необыкновенной степени.
   Но сборы "Любовь-целительница" значительно  выправила  на  пале-рояльской
сцене. Правда, не меньшую роль в этом отношении  сыграли  пьесы  посторонних
авторов, и среди этих авторов нужно отметить бывшего врага Мольера Донно  де
Визе. Ему наконец удалось  написать  хорошую  пьесу  "Мать-кокетка".  Мольер
примирился с ним, взял пьесу для постановки, и пьеса де Визе имела успех.
   Главная надежда возлагалась на пьесу  Жана  Расина  "Александр  Великий".
Пьеса была прорепетирована, и премьеру ее Пале-Рояль показал 4 декабря  1665
года.
   Но тут молодой друг Мольера Жан Расин совершил  поступок,  который  очень
поразил Мольера. Пале-рояльская труппа в том же декабре с ужасом узнала, что
Бургонский Отель начал репетировать "Александра Великого" и что это делается
с ведома Расина. Лагранжу, который играл Александра, стало известно, что ему
придется состязаться со знаменитым Флоридором, а директор Пале-Рояля  просто
схватился  за  голову,  потому  что  ясно  было  совершенно,  что  сборы  на
"Александра" упадут при параллельной постановке в Бургонском Отеле.
   Когда у Расина попросили объяснения насчет того, на  каком  основании  он
отдал уже играющуюся пьесу в конкурирующий театр,  тот  отозвался  тем,  что
исполнение "Александра" в Пале-Рояле ему не нравится и что, по его мнению, в
Бургонском Отеле эта пьеса разойдется лучше.
   Тут дружбу двух драматургов разрезало как ножом,  и  Мольер  возненавидел
Расина.
 
 
 
   Глава 22
   ЖЕЛЧНЫЙ ВЛЮБЛЕННЫЙ
 
          Уйду искать тот отдаленный край на земле" 
                                        "Мизантроп" 
 
   После измены Расина Мольер вновь заболел, и его все  чаще  стал  навещать
постоянный его врач Мовиллэн, который, по-видимому, не так уж плохо  понимал
свое дело. Но  и  Мовиллэну  было  трудно  с  точностью  определить  болезнь
директора Пале-Рояля. Вернее всего было бы сказать, что тот был весь  болен.
И  несомненно,  что,  помимо  физических  страданий,  его  терзала  душевная
болезнь, выражающаяся в стойких приступах  мрачного  настроения  духа.  Весь
Париж, в глазах директора, затянуло неприятной серой  сеткой.  Больной  стал
морщиться и дергаться и часто сидел у себя  в  кабинете,  нахохлившись,  как
больная птица. В иные минуты им овладевало  раздражение  и  даже  ярость.  В
такие минуты он не мог собою управлять, становился несносен  в  обращении  с
близкими и однажды, впав из-за какого-то пустяка в бешенство, ударил  своего
слугу.
   Лечить Мольера было очень трудно. Он просил лекарств, и Мовиллэн  обильно
выписывал ему всевозможные  снадобья  и  назначал  врачебные  процедуры,  но
предписания врача больной выполнял неаккуратно. Больной был очень  мнителен,
старался понять, что происходит у него внутри, сам у себя щупал пульс и  сам
себе внушал мрачные мысли.
   В январе 1666 года Расин  нанес  Мольеру  последний  удар.  Вдова  Дюпарк
объявила, что переходит в Бургонский Отель.  Выслушав  эту  новость,  Мольер
злобно заявил, что  в  этом  нет  ничего  удивительного,  он  понимает,  что
Терезу-Маркизу сманил ее любовник Расин.
   Помогли ли лекарства Мовиллэна, или справился  с  приступом  болезни  сам
организм, но в конце февраля Мольер вернулся к регулярной работе в театре. В
течение весенних месяцев он написал новую пьесу, назвав ее  "Мизантроп,  или
Желчный влюбленный". Это была пьеса о честном и протестующем против  людской
лжи и вследствие этого, конечно, одиноком человеке.  Мольеровскому  доктору,
конечно, следовало хорошенько изучить это произведение: в  нем,  несомненно,
отразилось душевное  настроение  его  пациента.  Вероятно,  впрочем,  доктор
Мовиллэн знал пьесу.
   Несмотря на то, что "Мизантроп" знающими  людьми  был  признан  одним  из
самых сильных произведений Мольера, у публики он большого  успеха  не  имел.
Премьера прошла вяло. Один из зрителей, знакомый Расина, желая  сделать  ему
приятное, рассказал, что он был на премьере и  что  "Мизантроп"  провалился.
Очень следует отметить  то,  что  ответил  злорадному  человеку  ненавидимый
Мольером Расин. Он сказал:
   - Да, вы были? А я не был. Тем не менее я вам не  верю.  Не  может  быть,
чтобы Мольер написал плохую пьесу. Вы пойдите и еще раз посмотрите!
   Начало "Мизантропа"  ознаменовалось  одной  историей,  которая  причинила
беспокойство Мольеру. Впрочем, мы знаем, что без  этого  трудно  представить
себе мольеровскую пьесу.  Парижане,  по  своему  обыкновению,  стали  искать
портретов в этой пьесе и разнесли слух, что герой пьесы есть  не  кто  иной,
как воспитатель дофина герцог де Монтозье.  Слух  этот  мгновенно  дошел  до
герцога. Он не имел никакого представления о  пьесе  Мольера,  но  сразу  же
решил, что ежели Мольер вывел его, то, уж конечно, в  смешном  виде.  Герцог
пришел в ярость и заявил, что при первой же встрече он  изобьет  Мольера  до
смерти палкой. Угрозы герцога были переданы Мольеру услужливыми  друзьями  и
вызвали в человеке, у которого и  так  было  нарушено  душевное  равновесие,
неимоверный ужас.
   Мольер стал всячески стараться, чтобы не встретиться с Монтозье,  но  эта
неизбежная встреча состоялась. Когда король смотрел  "Мизантропа",  Монтозье
тоже явился на спектакль. Мольер решил  отсидеться  за  кулисами,  но  когда
спектакль кончился, к нему явились и сказали,  что  герцог  Монтозье  просит
его, чтобы с  ним  поговорить.  Ужас  Мольера  дошел  тогда  до  болезненной
степени, и удивленным гонцам пришлось уверять, что  Монтозье  не  собирается
причинить ему какое-нибудь зло. Тогда Мольер, бледный и с дрожащими  руками,
предстал перед герцогом.  Тут  ужас  его  сменился  изумлением,  потому  что
Монтозье обнял его  и  в  самых  лучших  выражениях  стал  благодарить  его,
заявляя, что ему  лестно  было  послужить  оригиналом  для  портрета  такого
благородного человека, как Альцест. При  этом  герцог  наговорил  драматургу
множество комплиментов и с той поры стал относиться к нему с  необыкновенной
симпатией. Интереснее всего то, что Мольер, создавая своего Альцеста, даже и
в мыслях ие имел герцога Монтозье.
   Однако, несмотря на успех при дворе и на хорошие качества пьесы, сборов в
Пале-Рояле хороших она все-таки не делала, и актеры похаживали вокруг своего
директора и умильно просили у него какую-нибудь новинку, ссылаясь на то, что
даже "Аттила", пьеса старика Пьера Корнеля, которую тот  дал  в  Пале-Рояль,
малонадежна в смысле будущего.
 
 
 
 
   Глава 23
   МАГИЧЕСКИЙ КЛАВЕСИН
 
   Выпрашиваемой новинки актеры добились и 6  августа  1666  года  разыграли
новый фарс  Мольера  "Лекарь  поневоле".  Фарс  был  прелестный,  понравился
парижанам чрезвычайно и дал прекрасные сборы, принеся около семнадцати тысяч
ливров  в  сезон.  Сам  же  Мольер,  пожимая  плечами,  заявил,   что   этот
фарс-безделица и чепуха и что не о фарсах нужно думать,  а  о  том,  что  бы
приготовить для торжественных  празднеств,  которые  намечаются  на  декабрь
месяц в Сен-Жермен ан Ле. Тут следует отметить большое событие,  случившееся
гораздо ранее этих празднеств и "Лекаря поневоле", но именно в этом году.
   Во Франции в то время существовала одна детская труппа, носящая  название
Труппы комедиантов дофина. Управляла ею  госпожа  Резен,  супруга  органиста
Резена. Некоторое время труппа играла  в  провинции,  а  затем  появилась  в
Париже.  Супруг  госпожи   Резен   отличался,   по-видимому,   великолепными
изобретательскими способностями и, напрягая их в  должной  мере,  изобрел  в
конце концов магический клавесин, который мог играть разные пьесы по  выбору
Резена, без всякого  прикосновения  к  нему  рук  человеческих.  Само  собой
разумеется, что на публику волшебный  инструмент  произвел  сногсшибательное
впечатление, и тогда клавесин велено было продемонстрировать во дворце,  так
как слух о нем достиг и короля. Демонстрация эта дала  плачевный  результат-
королева упала в обморок при первых же звуках инструмента,  который  заиграл
сам собою. Король, которого, очевидно, трудно  было  поразить  сомнительными
чудесами, велел открыть инструмент, и тут на глазах у ахнувших  зрителей  из
клавесина  вытащили  скорчившегося,  замученного  и  необыкновенно  грязного
мальчишку, который играл на внутренней клавиатуре.
   Мальчугана  звали  Мишель  Барон.  Он  был  сыном  покойного   комедианта
Бургонского Отеля Андре Барона и выступал в детской труппе госпожи Резен.
   Подростки дали несколько спектаклей в Пале-Рояле, причем выяснилось,  что
тринадцатилетний сирота Барон отличается  редкой  красотой,  а  кроме  того,
такими актерскими способностями, которых, пожалуй, и не было еще видано.
   Мольер заявил всем, что это будущая звезда  парижской  сцены.  Он  извлек
Барона из рук госпожи  Резен  и  взял  его  к  себе  в  дом  на  воспитание.
Разошедшийся с женою и не связанный с нею  ничем,  кроме  общей  квартиры  и
театральных дел, одинокий и  больной  директор  необыкновенно  привязался  к
талантливому мальчишке. Он нянчился с ним, как с сыном,  старался  исправить
его буйный и дерзкий характер и учил его театральному  искусству,  причем  в
короткий срок добился очень больших результатов.
   Награжден был за это Мольер, первым  долгом,  самым  скверным  слухом  из
всех, которые когда-либо о нем распространялись.  Увидев,  насколько  Мольер
нежен с Бароном,  добрым  людям  стали  рассказывать,  что  комедиант  любит
мальчика вовсе не отцовской любовью, а любовью противоестественной и что  он
соблазнил и развратил Барона.
   Осложнен был вопрос  пребывания  Барона  в  мольеровском  доме  тем,  что
Арманда невзлюбила мальчугана. И трудно было понять, в чем тут  дело.  Очень
возможно, что большую роль в этом сыграло то обстоятельство, что Мольер стал
писать  для  Барона  специальную  роль  Миртила  в   героической   пасторали
"Мелисерта", которую Мольер готовил для декабрьских королевских  празднеств.
Опять-таки о плагиате: сюжет "Мелисерты" Мольер явно  заимствовал  в  романе
старой нашей знакомой госпожи Скюдери "Артамен, или Великий Кир".
   Эти носившие название "Балет муз" празднества начались  в  Сен-Жермене  в
декабре. Большой  балет,  либретто  которого  написал  специалист-либреттист
Исаак де Бенсерад, прошел с большим успехом, тем более что в нем  опять-таки
танцевал сам король, а с ним- мадемуазель Ла Валльер. Но когда дело дошло до
"Мелисерты", то ее удалось сыграть только один  раз,  и  сорвали  дальнейшие
представления  Арманда  и  Барон.  Перед  самым  представлением  "Мелисерты"
разъяренная до предельной степени не то развязным поведением Барона,  не  то
тем обстоятельством, что она в "Мелисерте" отходила на второй план,  получив
небольшую роль пастушки Эроксены, Арманда дала пощечину Барону.
   Гордый, как дьявол, мальчишка бросился к Мольеру и категорически  заявил,
что он уходит из труппы. Мольер чуть не  плакал,  умоляя  его  остаться,  но
Барон стоял на своем, и директору еле удалось его уговорить не срывать  хотя
бы премьеру и сыграть Миртила. Барон на это согласился, один раз  сыграл,  а
затем имел смелость явиться к королю, нажаловаться ему на Арманду и  просить
разрешения уйти из мольеровской труппы.
   Король ему это позволил, и Барон вернулся  в  первобытное  состояние,  то
есть отправился к госпоже Резен.
   Мольер был в неописуемом горе. Заменить  в  Миртиле  Барона  было  некем,
"Мелисерту" пришлось снять, и в короткое  время  Мольер  набросал  пустую  и
ничтожную  пастораль  под  названием  "Коридон",  с   какими-то   танцующими
цыганами, волшебниками, демонами и  тому  подобными  персонажами.  "Коридон"
вошел в "Балет муз", но спасло это произведение  только  то  обстоятельство,
что Люлли сочинил для него очень милую музыку.
   Кроме  "Коридона"  Мольер  ввел  в  празднества  третью   вещь-одноактную
комедию-балет "Сицилиец, или Любовь художника", и ее сыграли 5  января  1667
года.
   После сен-жерменских праздников Мольер слег, захворав на этот  раз  очень
серьезно. У него открылись легочные кровотечения. Тут близкие  Мольеру  люди
очень забеспокоились, и доктора велели Мольеру немедленно уехать из  Парижа.
Это был хороший совет. Мольера увезли в деревню и  стали  лечить  правильно,
отпаийая молоком. Удалось поставить его на ноги в июне месяце,  так  что  он
мог вернуться в театр и играть в летнем сезоне.
 
 
 
   Глава 24
   ОН ВОСКРЕСАЕТ И ВНОВЬ УМИРАЕТ
 
               Странно, что наши комики никак 
               не могут обойтись без правительства. 
               Без него у нас не развяжется ни одна драма. 
                                       Гоголь. Театральный разъезд 
 
   Год 1667-й был годом значительным и никак не походил на предыдущий глухой
год. Те два человека, за жизнью которых я слежу, король Франции  и  директор
труппы Пале-Рояля, в этом году разработали две мысли.
   Королевская  мысль  была  величественна,  как  и   следует   ожидать,   и
заключалась в том, что супруга его, Мария-Терезия,  дочь  испанского  короля
Филиппа IV, скончавшегося два года тому назад, имеет наследственное право на
испанские владения, находящиеся в Нидерландах.  К  обстоятельной  разработке
этой мысли король и приступил.
   Мысль же королевского комедианта была,  конечно,  менее  значительна,  но
манила его ничуть не меньше,  чем  короля  его  замысел  о  присоединении  к
Франции новых земель. Когда под влиянием  лечения  подозрительные  розоватые
пятна на щеках Мольера исчезли, а глаза его утратили нехороший  лихорадочный
блеск, он извлек из шкафа рукопись "Тартюфа" и стал  исправлять  ее.  Прежде
всего Тартюфа он переименовал в Панюльфа, затем совлек с  Панюльфа  духовное
одеяние и превратил его в  светского  человека.  Затем  он  выбросил  многие
цитаты из Священного писания, всячески смягчил острые места  и  как  следует
поработал над финалом.
   Финал этот  замечателен.  Когда  мошенник  Тартюф,  он  же  Панюльф,  уже
торжествовал и разорил честных людей и когда,  казалось,  от  него  уже  нет
никакого спасения, все-таки спасение явилось,  и,  конечно,  изошло  оно  от
короля. Добродетельный полицейский офицер, свалившийся как  бы  с  неба,  не
только в самый нужный  и  последний  момент  схватывает  злодея,  но  еще  и
произносит внушительный монолог, из которого  видно,  что,  пока  существует
король, честным людям беспокоиться нечего и никакие мошенники не  ускользнут
из-под орлиного королевского взгляда. Слава  полицейскому  офицеру  и  слава
королю! Без них я решительно не знаю, чем бы  господин  де  Мольер  развязал
своего "Тартюфа".  Равно  как  не  знаю,  чем  бы,  по  прошествии  лет  ста
семидесяти примерно, в далекой и холодной моей родине другой больной сатирик
развязал бы свою довольно известную пьесу "Ревизор", не прискочи вовремя  из
Санкт-Петербурга жандарм с конским хвостом на голове.
   Закончив поправки и с удовлетворением просмотрев их,  автор  стал  делать
хитрые круги возле короля. А тот, в  свою  очередь,  поднявшись  на  большую
высоту, стал плавно кружить в воздухе, не спуская глаз с лежащих под  ногами
Нидерландов.  В  то  время,  пока  испанские  юристы  тонко  и  обстоятельно
доказывали, что Мария-Терезия, а следовательно, и Людовик XIV никак не могут
претендовать  на  испанские  владения,  король,  решив,  что  дело   слишком
затягивается, вывел его из  юридической  плоскости.  Все  у  него  было  уже
готово. Его министры обеспечили соглашение с Португалией, Англией и  другими
странами, и в воздухе вдруг наступила зловещая тишина, которая обычно бывает
перед  большим  шумом.  В  Париже  началось  оживление.  Роскошно  разодетые
кавалеры вдруг стали серьезны, начали уклоняться от развлечений и  облеклись
в боевые плащи...
   Директор  труппы   Пале-Рояля   счел   момент   удобным.   Он   предстал,
обольстительно улыбаясь, перед королем, показал ему  рукопись,  рассказал  о
том, как он исправил пьесу... Король благосклонно глянул  на  комедианта  и,
думая о чем-то другом, произнес что-то неопределенное, вроде того,  что  он,
собственно, ничего не имеет против этой пьесы... Глаза у Мольера  вспыхнули,
и тут он исчез из глаз короля.
   Кавалера де Мольера мгновенно сменил вызванный королем маршал  Тюренн,  и
не успели в Испании и Нидерландах  осмыслить  случившееся,  как  французская
боевая конница обрушилась на Нидерланды. Началась война.
   Далекие от пушечного грохота господин Мольер и его комедианты, находясь в
величайшем волнении, репетировали "Тартюфа" под новым названием  "Обманщик".
5 августа, в незабвенный день премьеры, публика хлынула в  Пале-Рояль.  Сбор
дошел до тысячи девятисот ливров, и успех был огромный. Но на другой же день
в Пале-Рояль явился пристав парижского парламента и вручил господину Мольеру
официальное  от  Гильома  де  Ламуаньона,  первого  президента   парламента,
предписание немедленно прекратить представления "Обманщика".
   Мольер бросился к герцогине Орлеанской, и та отправила  одного  из  своих
приближенных к президенту. Тот ответил, что, к великому сожалению, ничего не
может сделать, так как нет разрешения  короля  непредставления  "Обманщика".
Тогда Мольер, захватив с собою верного друга Буало, который  был  в  хороших
отношениях с Ламуаньоном, отправился  к  президенту.  Тот  принял  господина
Мольера очаровательно и не только не  истязал  автора  никакими  упреками  в
безбожии, и не только не называл его  пьесу  опасной,  но,  наоборот,  отдал
должное  таланту  господина  Мольера,  произнеся  всевозможные  комплименты.
Ламуаньон был совершенно вежлив,  но  в  конце  разговора  на  представления
"Обманщика" выдать разрешение отказался  категорически,  впредь  до  решения
этого дела королем.
   Ни за одну из своих пьес Мольер не боролся так упорно, как за  "Тартюфа".
Он призвал верного товарища, ученика и своего друга Лагранжа, а с ним  сьёра
ла
   Торилльера, попросил их сейчас же броситься в почтовую карету и лететь во
Фландрию, в королевскую ставку.
   Лагранж и ла Торилльер взяли с собою тысячу  ливров  и  уложили  в  сумку
длинное прошение  Мольера,  в  конце  которого  тот  просил  его  величество
защитить его, Мольера, от бешеной  злобы  тех  Тартюфов,  при  существовании
которых нечего и думать о сочинении комедий, хотя бы  и  самых  невинных.  В
этом же прошении Мольер уверял  короля,  что  своей  пьесой  он  хотел  лишь
развлечь монарха после его  славного  похода,  он  хотел  одного-  заставить
улыбнуться того, при имени которого  трепещет  вся  Европа...  Мольер  обнял
Лагранжа и ла Торилльера, и 8 августа  карета,  уносившая  их  во  Фландрию,
скрылась в тучах пыли на дороге.
   Слова "Тартюф" и "Обманщик" не сходили с языков в Париже, и  11-го  числа
грянула новость. Весь Париж стал  читать  послание  архиепископа.  Оно  было
составлено очень внушительно и начиналось так:
   "Так как нашим фискалом нам было доложено, что в  пятницу,  пятого  числа
сего месяца,  в  одном  из  театров  города  была  представлена,  под  новым
заглавием "Обманщик", опаснейшая комедия, которая тем вреднее  для  религии,
что под предлогом осуждения лицемерия и мнимого благочестия она  дает  повод
осуждать всех, кто обнаруживает и истинное благочестие..."
   В Париже ахали, читали послание, враги Мольера радовались,  театралы,  не
успевшие попасть 5-го числа  в  театр,  досадовали,  а  архиепископ  говорил
дальше  в  своем  послании,  что  он,  зная,  насколько  опасно  оскорбление
благочестия, в особенности в то время, когда великий король подвергает  свою
жизнь опасности  ради  государства  и  когда  надлежит  возносить  пламенные
молитвы о сохранении его священной особы  и  о  даровании  ему  победы,  он,
архиепископ, запрещает не только представлять, но также