го, подсвистывали и кричали:
   - Хромой черт!..
   А всмотревшись, добавляли:
   - И косой! И косой!..
   И точно, Луи Бежар был и хром и кос.
   Когда рассеивались тучи пыли,  можно  было  разглядеть  еще  кое-кого  на
повозках. Лица были знакомые большей  частью.  Вот  трагический  любовник  и
заика Жозеф Бежар, вот сварливая сестра его Женевьева...
   Вел этот караван, как нетрудно догадаться, Жан-Батист Мольер.
   Короче говоря, когда Блестящий Театр погиб, Мольер  из-под  развалин  его
вывел остатки верной братской гвардии и посадил их на колеса.
   Этот человек не мог существовать вне театра ни одной секунды,  и  у  него
хватило сил после трехлетней работы в Париже перейти на положение  бродячего
комедианта. Но этого мало. Пламенными своими речами, как вы видите, он увлек
за собою и бежаровское семейство. И все Бежары  благодаря  ему  оказались  в
пыли на французских дорогах. А с Бежарами  вместе  оказались  новые  лица  в
компании, в том числе профессиональный трагический актер  Шарль  Дюфрен,  он
же-декоратор  и  режиссер,  одно  время  державший  собственную  труппу,   и
великолепный, тоже профессиональный комик Рене Бартло, он же Дюпарк,  вскоре
получивший и сохранивший всю жизнь театральную кличку Гро-Рене,  потому  что
он исполнял роли смешных толстяков слуг.
   У себя на повозке, в узлах, предводитель  каравана  вез  пьесы  Тристана,
Маньона и Корнеля.
   Первое  время  кочевникам  пришлось  чрезвычайно  трудно.   Бывало,   что
приходилось спать на сеновалах, а играть в деревнях-в сараях, повесив вместо
занавеса какие-то грязные тряпки.
   Иногда, впрочем, попадали в богатые замки, и, если вельможный владелец от
скуки изъявлял желание посмотреть комедиантов, грязные и  пахнущие  дорожным
потом актеры Мольера играли в приемных.
   Приезжая в новые места, прежде всего, зная себе цену, почтительно снимали
истасканные шляпы и шли к местным властям просить  разрешения  поиграть  для
народа.
   Местные власти, как им и полагается, обращались с комедиантами  нехорошо,
дерзко и чинили им бессмысленные препятствия.
   Актеры  заявляли,  что  они  хотят  представить  трагедию   почтеннейшего
господина Корнеля в стихах...
   Не думаю, чтобы местные власти понимали хоть что-нибудь в стихах Корнеля.
Тем не  менее  они  требовали  эти  стихи  на  предварительный  просмотр.  А
просмотрев, бывало, запрещали представление. Причем  мотивировки  запрещений
были разнообразные. Наичаще такая:
   - Наш народ бедный, и нечего ему тратить деньги на ваши представления!
   Бывали и ответы загадочные:
   - Боимся мы, как бы чего не вышло благодаря вашим Представлениям!
   Бывали и ответы утешительные. Всякое бывало в этой бродячей жизни!
   Духовенство всюду встречало лицедеев равномерно недоброжелательно.  Тогда
приходилось идти на хитрые уловки, например предлагать первый сбор в  пользу
монастыря или на нужды благотворительности. Этим способом очень часто  можно
было спасти спектакль.
   Придя в какой-нибудь городок, искали прежде  всего  игорный  дом  или  же
сарай для игры в мяч, весьма любимой французами. Сговорившись с  владельцем,
выгораживали сцену, надевали убогие костюмы и играли.
   Ночевали на постоялых дворах, иногда по двое на одной постели.
   Так шли и шли, делая петли по Франции. Был слух,  что  в  начале  кочевой
жизни мольеровских комедиантов видели в Мансе.
   В 1647 году комедианты пришли в город Бордо,  провинцию  Гиень.  Тут,  на
родине  прекрасных  бордоских  вин,  солнце  впервые  улыбнулось   отощавшим
комедиантам. Гиенью правил гордый, порочный и неправедный Бернар де  Ногаре,
герцог д'Эпернон. Однако все знали,  что  действительным  губернатором  этой
провинции была некая госпожа по имени Нанон  де  Лартиг,  и  худо  будто  бы
приходилось Гиени при этой даме.
   Один из мыслителей XVII века говорил, что актеры больше  всего  на  свете
любят монархию. Мне кажется,  он  выразился  так  потому,  что  недостаточно
продумал вопрос. Правильнее было бы, пожалуй, сказать, что актеры до страсти
любят вообще всякую власть. Да им и нельзя ее не любить! Лишь  при  сильной,
прочной и денежной власти возможно процветание театрального искусства. Я  бы
мог привести этому множество примеров и не делаю этого  только  потому,  что
это и так ясно.
   Когда  утомленная  управлением  провинцией  госпожа  де  Лартиг  впала  в
меланхолию, герцог д'Эпернон решил рассеять свою любовницу, устроив для  нее
ряд праздников и спектаклей на реке Гароне. Как нельзя более кстати принесла
судьба  Мольера  в  Гиень!  Герцог  принял  комедиантов   с   распростертыми
объятиями, и тут в карманах их впервые послышался приятный звон золота.
   Мольер со своей труппой играл для герцога и его подруги трагедию  Маньона
"Иосафат" и другие пьесы. Есть сведения, что кроме них он сыграл в Бордо еще
одно произведение искусства, которое очень следует  отметить.  Говорят,  что
это  была  сочиненная  самим  Мольером  во  время  странствований   трагедия
"Фиваида"  и  будто  бы  "Фиваида"  представляла  собою   крайне   неуклюжее
произведение.
   Весною 1648 года бродячие  наши  комедианты  обнаружились  уже  в  другом
месте, именно в городе Нанте, где оставили след в  официальных  бумагах,  из
которых видно, что  некий  "Морлиер"  испрашивал  разрешение  на  устройство
театральных представлений, каковое разрешение и получил. Известно также, что
в Нанте Мольер столкнулся с пришедшей в город труппой марионеток  венецианца
Ссгалля и что труппа Мольера марионеток этих победила. Сегалль вынужден  был
уступить город Мольеру.
   Лето и зиму 1648 года труппа провела в городах и местечках поблизости  от
Нарта,  а  весною  1649-го  перешла  в   Лимож,   причем   здесь   произошли
неприятности: господин Мольер, выступивший  в  одной  из  своих  трагических
ролей, был жестоко освистан лиможцами, которые к  тому  же  бросали  в  него
печеными яблоками, до того им не понравилась его игра.
   Прокляв Лимож, господин де Мольер повел свое кочующее братство  в  другие
места. Они побывали и в Ангулеме, и в Ажане, и в Тулузе. А в  1650  году,  в
январе, пришли в Нарбонну. Рассказывают,  что  весною  этого  года  господин
Мольер на время оставил труппу для того, чтобы побывать тайно в Париже.
   Нет никаких сомнений  в  том,  что  зимою  1650  года  Мольер  с  труппой
перебросился в город Пезена, в котором оставил по себе единственную память в
виде квитанции на  четыре  тысячи  ливров,  которые  он  получил  для  своих
комедиантов по распоряжению господ членов Штатов, собравшихся в  Пезена  для
обсуждения важных налоговых вопросов. Квитанция, несомненно, показывает, что
Мольер давал представления для членов Штатов.
   Весною 1651 года Мольер опять побывал в Париже, причем взял взаймы у отца
тысячу девятьсот семьдесят пять ливров, убедительно доказав  отцу,  что  без
этих денег ему-петля, потому что ему надо  платить  еще  остатки  долгов  по
Блестящему Театру.
   Расплатившись с кем надо было в Париже, он опять  пустился  странствовать
со своею труппой.
   Тут выяснилось одно очень важное обстоятельство. Оказалось, что  господин
Мольер чувствует склонность не только к игре в пьесах, но и к сочинению пьес
самолично. Несмотря на каторжную  дневную  работу,  Мольер  начал  по  ночам
сочинять вещи в драматургическом роде. Несколько странно  то,  что  человек,
посвятивший себя изучению трагедии и числящийся  на  трагическом  амплуа,  в
своих  сочинениях  к  трагедии  после   злосчастной   "Фиваиды"   вовсе   не
возвращался, а стал писать веселые, бесшабашные одноактные фарсы, в  которых
подражал  итальянцам,-большим  мастерам  в  этом  роде.  Фарсы   эти   очень
понравились компаньонам Мольера, и их ввели в репертуар. Тут мы  встречаемся
и с другой странностью. Наибольшим успехом в этих фарсах стал пользоваться у
публики сам Мольер, играющий смешные роли, преимущественно Сганарелей.
   Возникает вопрос: где Мольер выучился передавать так  хорошо  смешное  на
сцене? По-видимому, вот где.  В  то  время,  когда  основывался  злосчастный
Блестящий Театр, или немного ранее этого времени в Париже появился, в  числе
других  итальянских  актеров,  знаменитый   и   талантливейший   исполнитель
постоянной итальянской маски Скарамуччиа, или  Скарамуша,-Тиберио  Фиорелли.
Одетый с головы до ног в черное, с одним лишь белым гофрированным воротником
на шее, "черный, как ночь", по выражению  Мольера,  Скарамуш  поразил  Париж
своими виртуозными трюками и  блистательной  манерой  донесения  смешного  и
легкого итальянского текста в фарсах.
   Говорили в Париже,  что  начинающий  свою  карьеру  комедиант  Жан-Батист
Поклен явился к  Скарамущу  и  просил  его  давать  ему  уроки  сценического
искусства. И Скарамуш на это согласился.  Несомненно,  у  Скарамуша  получил
Мольер свою комедийную хватку, Скарамуш развил в нем вкус к фарсу.  Скарамуш
помог ему ознакомиться с итальянским языком.
   Итак, предводитель бродячей труппы играл в  чужих  трагедиях  трагические
роли, а в своих  фарсах  выступал  в  виде  комика.  Тут  обнаружилось  одно
обстоятельство, поразившее нашего комедианта до глубины души: в  трагических
ролях он имел  в  лучшем  случае  средний  успех,  а  в  худшем-проваливался
начисто, причем с горестью  надо  сказать,  что  худший  этот  случай  бывал
нередким случаем. Увы! Не в одном только Лиможе швыряли яблоками  в  бедного
трагика,    выступавшего     с     венцом     какого-нибудь     трагического
высокопоставленного героя на голове.
   Но лишь  только  после  трагедии  давали  фарс  и  Мольер,  переодевшись,
превращался из Цезаря в Сганареля, дело менялось в  ту  же  минуту:  публика
начинала хохотать, публика аплодировала, происходили  овации,  на  следующие
спектакли горожане несли деньги.
   Разгримировываясь после спектакля или  снимая  маску,  Мольер,  заикаясь,
говорил в уборной:
   - Что это за народец, будь он трижды проклят!..  Я  не  понимаю...  Разве
пьесы Корнеля-плохие пьесы?
   - Да нет,-отвечали недоумевающему директору,- пьесы Корнеля хорошие...
   - Пусть бы одно простонародье, я понимаю... Ему нужен фарс! Но дворяне!..
Ведь среди них есть образованные люди! Я не понимаю, как можно смеяться  над
этой галиматьей! Я лично не улыбнулся бы ни разу!
   - Э, господин Мольер!-Говорили ему товарищи.-  Человек  жаждет  смеха,  и
придворного так же легко рассмешить, как и простолюдина.
   - Ах, им нужен фарс?-вскричал бывший Поклен.- Хорошо!  Будем  кормить  их
фарсами!
   И затем следовала очередная история: фиаско-в трагедии, в фарсе-успех.
   Но чем же объяснить такие странности? Почему же это? Трагик в трагическом
проваливался, а в комическом имел успех? Объяснение может быть только  одно,
и очень простое. Не мир ослеп, как полагал считающий себя зрячим  Мольер,  а
было как раз наоборот: мир великолепно  видел,  а  слеп  был  один  господин
Мольер. И, как это ни странно, в течение очень большого периода времени.  Он
один среди всех окружающих не понимал того, что он как нельзя лучше попал  в
руки Скарамуччиа, потому что по природе был гениальным комическим актером, а
трагиком быть не мог. И нежные намеки Мадлены,  и  окольные  речи  товарищей
ничуть не помогали: командор труппы упорно стремился играть не свои роли.
   Вот в чем была одна из причин трагического падения Блестящего Театра! Она
крылась в самом Мольере, а вовсе не в проповеднике у Святого Сульпиция. И не
одно заикание, которое все так подчеркивали у Мольера, было  виновато,-путем
упорных упражнений страстный комедиант сумел выправить почти совершенно этот
недостаток речи, равно как и неправильно поставленное дыхание. Дело  было  в
полном отсутствии трагедийных данных.
   Но пойдем далее за мольеровским караваном. По  югу  Франции  побежал,  из
селения в селение, из города в город, слух,  что  появился  некий  мальчишка
Мольер, который замечательно со своею труппой играет смешные пьесы.  В  этом
слухе неверно было только то, что Мольер-мальчишка. В то время,  как  о  нем
заговорили, ему исполнилось тридцать лет. И тридцатилетний, полный  горького
опыта, достаточно закаленный актер и драматург, в  силу  которого  в  труппе
очень начинали верить, в конце 1652 года подходил к  городу  Лиону,  везя  в
своей повозке,  кроме  нескольких  фарсов,  большую  комедию  под  названием
"Шалый, или Все не вовремя".
   Караван подходил к Лиону бодро. Актеры оперились достаточно. На них  были
уже хорошие кафтаны, повозки  их  распухли  от  театрального  и  личного  их
скарба. Актеры уже не дрожали при мысли о неизвестности, которая ждет  их  в
Лионе. Сила мольеровских  фарсов  им  была  известна  точно,  а  "Шалый"  им
чрезвычайно нравился. Они не испугались,  когда  громадный  город  в  зимнем
тумане развернулся перед ними.
   В одной из повозок под неусыпным попечением и наблюдением  Мадлены  ехало
присоединившееся к обозу поблизости от города  Нима  новое  существо.  Этому
существу было всего лишь десять лет, и представляло оно собою некрасивую, но
очень живую, умную и кокетливую девочку.
   Внезапное  появление  девочки  Мадлена  объяснила  актерам  так:  это  ее
маленькая сестренка, которая воспитывалась у одной знакомой  дамы  в  имении
под Нимом, а вот теперь настало время Мадлене  взять  ее  к  себе.  Господин
Мольер ее тоже очень любит, намерен ее учить, девочка станет актрисой... Она
будет играть под фамилией Мену.
   Немного удивившись тому, что у их товарища, милейшей  Мадлены,  появилась
откуда-то вдруг внезапно сестренка, посудачив насчет того, что сестренка эта
почему-то воспитывалась не в Париже, а в провинции, актеры в скором  времени
привыкли к девочке, а Меяу вошла в комедиантскую семью.
   Насчет "Шалого" актеры не ошиблись. Пьеса была сыграна в январе 1653 года
и имела у лионцев успех не простой, а чрезвычайный. Вот перед лионским залом
для игры в мяч действительно понадобилась бы  мостовая  доверчивого  Леонара
Обри! Господин  Мольер,  по  молодости,  слишком  поспешил,  мостя  Нельскую
канаву.
   После премьеры публика бросилась в кассу валом. Был  случай,  когда  двое
дворян смертельно поругались в давке и дрались  на  дуэли.  Словом,  публика
хлынула к Мольеру так, что находившаяся в то время в городе бродячая  труппа
некоего Миталла поняла, что песня ее спета и что она прогорела.
   Бешено проклиная мальчишку Мольера,  Миталла  распустил  свою  труппу,  и
лучшие его комедианты явились к Мольеру и просили его взять их к себе.
   Ценный подарок получил господин Мольер от господина Миталла, которого  он
задушил своим "Шалым"! К Мольеру пришла госпожа Екатерина Леклер дю Розе,  а
по мужу-Дебри, и тотчас была принята на амплуа любовниц. Тотчас-так как было
известно,  что   госпожа   Дебри   превосходная   актриса.   Госпожа   Дебри
отрекомендовала своего мужа, господина Дебри, исполняющего роли бретеров,  и
тот вошел в труппу Мольера вместе с женою, хотя и не  был  сильным  актером.
Но, чтобы получить Екатерину Дебри, стоило пригласить ее мужа.
   Вслед за нею пришла совсем молоденькая, но уже прогремевшая всюду, где бы
она ни выступала, госпожа де Горла,  носившая  двойное  имя  Тереза-Маркиза,
дочка балаганного комедианта, сама с детских лет выступавшая  в  балагане  и
сложившаяся к юности как первоклассная трагическая актриса  и  неподражаемая
танцовщица.
   В труппе Мольера Тереза произвела смятение: ее красота и  танцы  поразили
актеров. Успех Терезы-Маркизы у мужчин был головокружителен.
   Для Мадлены появление Дебри и де Горла явилось тяжким ударом. До сих  пор
у нее не  было  соперницы.  В  Лионе  же  их  появилось  сразу  две,  и  обе
чрезвычайно сильные. Мадлена поняла, что ей придется уступить главные  роли.
Так и случилось. Со времени  вступления  лионских  звезд  Мадлена  пошла  на
амплуа субреток, любовниц стала играть Дебри, в  трагедиях  главные  женские
роли отошли к Терезе-Маркизе.
   Другая рана Мадлены была не менее глубока. Жан-Батист был первым из  тех,
кто упал, сраженный красотой Терезы-Маркизы. Страсть охватила его,  он  стал
добиваться взаимности. И на глазах у Мадлены, вынесшей все  тяжести  кочевой
жизни, разыгрался мольеровский роман. Он был неудачен. Великая танцовщица  и
актриса отвергла Мольера и, поразив  всех  своим  выбором,  вышла  замуж  за
толстого Дюпарка. Но Мольер не вернулся более к  Мадлене.  Говорили,  и  это
было верно, что сейчас же после романа с Терезой-Маркизой разыгрался  второй
роман-с госпожой Дебри, и этот роман был удачен.  Нежная  и  кроткая  Дебри,
полная противоположность надменной и  коварной  Терезе-Маркизе,  долго  была
тайной подругой Жана-Батиста Мольера.
   Когда первые страсти утихли, когда  совершились  все  перетасовки,  когда
несколько забылась горечь первых ночных  сцен  между  обиженной  Мадленой  и
Мольером,- пополненная труппа широко развернула свою работу в  Лионе  и  его
окрестностях. "Шалого" играли победоносно, а из других пьес следует отметить
"Андромеду" Корнеля, в которой впервые и выступила девочка Мену,  получившая
малюсенькую роль Эфира, причем девочка очень хорошо справилась с несколькими
строчками текста.
 
 
 
   Глава 9
   НА СЦЕНУ ВЫХОДИТ ПРИНЦ КОНТИ
 
   В то время как наша бродячая труппа мирно переходила из города  в  город,
много событий случилось во Франции. Не было  уже  ни  всесильного  кардинала
Ришелье, ни подвластного ему короля Людовика XIII. Ришелье скончался  вскоре
после того, как погиб кавалер Сен-Марс, в конце 1642 года, а в  мае  1643-го
покинул землю и король Людовик XIII, произнеся свою последнюю фразу:  "Тяжка
моей душе жизнь моя".
   Во Франции был новый король, но только этому королю было всего  несколько
лет.
   Людовик XIV родился вскоре после того,  как  Мадлена,  если  вы  помните,
принесла дочку Франсуазу де Модену, в октябре 1638  года.  Пушечный  гром  в
Париже и огни дымных плошек возвестили всему миру о появлении на свет нового
Людовика. Когда скончался отец,
   Людовик XIII, в управление  страною  вступила  мать  малолетнего  короля,
королева Анна Австрийская. Но, конечно, она числилась  регентшей  только  на
бумаге, а фактическим правителем стал,  подобно  кардиналу  Ришелье,  другой
кардинал и первый министр Франции, сицилиец по происхождению, Юлий Мазарини,
или Жюль Мазарэн.
   Тут  история   как   бы   несколько   повторилась.   Высшая   французская
аристократия, представители которой ранее  выступали  против  Ришелье,  ныне
выступила против Мазарэна. Оппозиция получила название Фронды.
   Дело  началось  с  августовских  баррикад  1648  года  в  Париже,  а   за
баррикадами последовали и кровавые  сражения.  Дело  постепенно  осложнилось
чрезвычайно.   События   приняли   запутанный   характер-со   вмешательством
иностранных сил, с  государственными  изменами,  с  переходом  фрондеров  из
одного  лагеря   в   другой,   бегствами   из   отечества   и   опасностями,
непосредственно угрожающими мальчику Людовику XIV.
   Во главе войск, враждебных Мазарэну, стал двадцатисемилетний принц  Конде
Великий, к  тому  времени  увенчанный  лаврами  исключительного  полководца.
Положение Мазарэна не раз становилось тяжким, в особенности  потому,  что  в
первой половине Фронды, вместе с Конде, против него пошел другой полководец,
по сравнению с которым несколько бледнел даже сам Конде. Этого звали  Генрих
де ла Тур д'Овернь, он же маршал Тюреннь.
   Мазарэн, однако, показал себя не только тончайшим и упорнейшим политиком,
но и превосходным водителем армий. Мазарэн разбил Тюрення, а затем,  искусно
тасуя политическую колоду, перевел маршала на свою сторону, и  тот,  в  свою
очередь, разгромил Великого Конде.
   В конце пятилетней борьбы кардинал победил бесповоротно, несмотря  на  то
что не был популярен в народе. Дело Конде было проиграно: он покинул Францию
и передался на сторону испанцев, а кардинал торжественно вступил в Париж,  и
Франция пришла в состояние спокойствия под его управлением.
   Нужно заметить, что как ни был мал Людовик,  он  прекрасно  усвоил  смысл
событий во время Фронды и на всю