и,  сел  в  извозчичью  пролетку,
прохрипел:
     - К Николе...
     Извозчик рявкнул: "Рублик!" Полоснул клячу и через пять минут  доставил
буфетчика в переулок, где в тенистой зелени выглянули белые чистенькие  бока
храма. Буфетчик ввалился в двери, перекрестился жадно, носом потянул  воздух
и убедился, что в храме пахнет не ладаном, а почему-то нафталином. Ринувшись
к трем свечечкам, разглядел физиономию отца Ивана.
     - Отец Иван, - задыхаясь, буркнул буфетчик, - в срочном  порядке...  об
избавлении от нечистой силы...
     Отец Иван, как  будто  ждал  этого  приглашения,  тылом  руки  поправил
волосы, всунул в рот папиросу, взобрался на  амвон,  глянул  заискивающе  на
буфетчика, осатаневшего от папиросы, стукнул подсвечником по аналою...
     "Благословен Бог наш..." - подсказал мысленно буфетчик начало  молебных
пений.
     - Шуба императора Александра Третьего, - нараспев начал  отец  Иван,  -
ненадеванная, основная цена 100 рублей!
     - С пятаком - раз, с пятаком - два, с  пятаком  -  три!..  -  отозвался
сладкий хор кастратов с клироса из тьмы.
     - Ты что ж это, оглашенный поп, во храме  делаешь?  -  суконным  языком
спросил буфетчик.
     - Как что? - удивился отец Иван.
     - Я тебя прошу молебен, а ты...
     - Молебен. Кхе... На тебе... - ответил отец Иван.  -  Хватился!  Да  ты
откуда влетел? Аль ослеп? Храм закрыт, аукционная камера здесь!
     И тут увидел буфетчик, что ни одного лика  святого  не  было  в  храме.
Вместо них, куда ни кинь взор, висели картины самого светского содержания.
     - И ты, злодей...
     - Злодей, злодей, - с неудовольствием передразнил  отец  Иван,  -  тебе
очень хорошо при подкожных долларах, а  мне  с  голоду  прикажешь  подыхать?
Вообще, не мучь, член профсоюза, и иди с Богом из камеры...
          Буфетчик оказался снаружи, голову задрал. На куполе креста не было. Вместо
креста сидел человек, курил.
     Каким образом до своей резиденции  добрался  буфетчик,  он  не  помнил.
Единственно, что известно, что, явившись в буфет, почтенный содержатель  его
запер, а на двери повесил замок и надпись: "Буфет закрыт сегодня".



МУДРЕЦЫ

     Нужно сказать, что, в то время как буфетчик переживал свое приключение,
у здания "Варьете" стояла, все время меняясь в составе,  толпа.  Началось  с
маленькой очереди, стоявшей у двери "Ход в кассу" с восьми часов утра, когда
только-только  устанавливались  очереди  за  яйцами,  керосином  и  молоком.
Примечательно появление в очереди мясистых рож барышников, обычно  дежурящих
под милыми колоннами Большого театра или у среднего подъезда Художественного
в  Камергерском.  Ныне  они  перекочевали,  и  появление  их   было   весьма
знаменательно.
     И точно: в "Варьете" было 2100 мест. К одиннадцати часам  была  продана
половина. Тут Суковский и Нютон опомнились и  кинулись  куда-то  оба.  Через
подставных лиц они купили билеты и к полудню войдя в контакт с  барышниками,
заработали: Суковский 125 рублей, а Нютон 90.  К  полудню  стало  страшно  у
кассы.
     В двенадцать часов с четвертью на кассе поставлена заветная доска  "Все
билеты проданы на сегодня", и барышники, и просто граждане стали покупать на
завтра и на  послезавтра.  Суковский  и  Нютон  приняли  горячее  участие  в
операциях, причем не только никто ничего не знал об этом, /но и/ они друг  о
друге не знали.
     В два  часа  барышники  перестали  шептать:  "Есть  на  сегодня  два  в
партере",  и  лица  их  сделались  загадочными.  Действительно,  публика   у
"Варьете" стала волноваться, к барышникам подходили, спрашивали:
     "Нет ли?", и они стали отвечать сквозь зубы: "Есть кресло в шестом ряду
- 50 рублей". Сперва от них испуганно отпрыгивали, а с трех дня стали брать.
     В контору посыпались  телефонные  звонки,  стали  раздаваться  солидные
голоса, которым никак нельзя было отказать.
     Все двадцать пять казенных мест  Нютон  расписал  в  полчаса,  а  затем
пришлось разместить и приставные стулья для голосов,  которые  попроще.  Все
более  к  вечеру  выяснялось,  что  в  "Варьете"  будет  что-то   особенное.
Особенного, впрочем, не мало было уже и днем - за кулисами.
     Во-первых, весь  состав  служащих  отравил  жизнь  Осипу  Григорьевичу,
расспрашивая, что он пережил, осматривали шею Осипа, но  шея  оказалась  как
шея, -  безо  всякой  отметины...  Осип  Григорьевич  сперва  злился,  потом
смеялся, потом врал что-то о каком-то тумане и  обмороке,  потом  врал,  что
голова у него осталась на плечах, а просто  Воланд  его  загипнотизировал  и
публику, потом удрал домой. Рибби уверял всех, что это действительно  гипноз
и что такие вещи он уже двадцать раз видел в Берлине. На вопрос,  а  как  же
собака объявила:
     "Сеанс окончен"? -  и  тут  не  сдался,  а  объяснил  собачий  поступок
чревовещанием. Правда, Нютон сильно прижал Рибби к стене, заявив  клятвенно,
что ни в какие сделки с Воландом он не входил,  а,  между  тем,  две  колоды
отнюдь не потусторонние, а самые реальнейшие  тут  налицо.  Рибби,  наконец,
объяснил их появление тем, что Воланд подсунул их заранее.
     - Мудрено!
     - Значит, фокус?!
     Пожарный был прост и не врал. Сказал, что, когда голова  его  отлетела,
он видел со стороны свое безголовое тело и смертельно испугался. Воланд,  по
его мнению, колдун.
     Все  признали,  что  колдун  -  не  колдун,  но  действительно   артист
первоклассный.
     Затем вышла "Вечерняя Газета" и в ней громовое  сообщение  о  том,  что
Аполлона Павловича  выбросили  из  должности  в  два  счета.  Следовало  это
сообщение непосредственно за извещением, исходящим от компетентного  органа,
укорявшего Аполлона Павловича в неких неэтических поступках. Каких именно  -
сказано не было, но по Москве зашептались, захихикали обыватели: "Зонтики...
шу-шу, шу-шу..."
     Вслед за "Вечерней Газетой" на головы Библейского и  Нютона  обрушилась
"молния".
     "Молния" содержала в себе следующее:
     "Маслов уверовал. Освобожден. Но  под  Ростовом  снежный  занос.  Может
задержать  сутки.  Немедленно  отправляйтесь  Исналитуч,  наведите   справки
Воланде, ему вида не подавая. Возможно преступник. Педулаев".
     - Снежный занос в Ростове в июне  месяце,  -  тихо  и  серьезно  сказал
Нютон,  -  он  белую  горячку  получил  во  Владикавказе.  Что  ты  скажешь,
Библейский?
     Но Библейский ничего не сказал. Лицо его приняло  серьезный  старческий
вид. Он тихо поманил Нютона и из грохота и  шума  кулис  и  конторы  увел  в
маленькую реквизитную. Там  среди  масок  с  распухшими  носами  две  головы
склонились.
     - Вот что, - шепотом заговорил Библейский, - ты, Нютон, знаешь,  в  чем
дело...
     - Нет, - шепнул Нютон. - Мы с тобой дураки.
     - Гм...
     - Во-первых: он действительно во Владикавказе?
     - Да, - твердо отозвался Нютон.
     - И я говорю - да, он во Владикавказе.
     Пауза.
     - Ну, а ты понимаешь, - зашептал Робинский, - что это значит?
     Благовест смотрел испуганно.
     - Это. Значит. Что. Его отправил Воланд.
     - Не мож...
     - Молчи.
     Благовест замолчал.
     - Мы вообще поступаем глупо, -  продолжал  Робинский,  -  вместо  того,
чтобы сразу выяснить это и сделать из этого оргвыводы...
     Он замолчал.
     - Но ведь заноса нет...
     Робинский посмотрел серьезно, тяжко и сказал:
     - Занос есть. Все правда.
     Благовест вздрогнул.
     - Покажи-ка мне еще раз колоды, - приказал Робинский.
     Благовест торопливо расстегнулся, нашарил  в  кармане  что-то,  выпучил
глаза и вытащил два блина. Желтое масло потекло у него меж пальцев.
     Благовест дрожал, а Робинский только побледнел, но остался спокоен.
     - Пропал пиджак, - машинально сказал Благовест. Он открыл дверцу  печки
и положил в нее блины, дверцу закрыл. За дверкой слышно было, как  сильно  и
тревожно замяукал котенок. Благовест тоскливо  оглянулся.  Маски  с  носами,
усеянными крупными, как горох, бородавками, глядели со  стены.  Кот  мяукнул
раздирающе.
     - Выпустить? - дрожа, спросил Благовест...
     Он открыл заслонку, и маленький симпатичный щенок вылез весь в  саже  и
скуля.
     Оба приятеля молча проводили взорами зверя и стали в упор  разглядывать
друг друга.
     - Это... гипноз... - собравшись с духом, вымолвил Благовест.
     - Нет, - ответил Робинский.
     Он вздрогнул.
     - Так что же это такое? - визгливо спросил Благовест.
     Робинский не ответил на это ничего и вышел.
     - Постой, постой! Куда же ты? - вслед ему закричал Благовест и услышал:
     - Я еду  в  Исналитуч.  Воровски  оглянувшись.  Благовест  выскочил  из
реквизиторской и побежал к телефону. Он вызвал номер квартиры Берлиоза  и  с
бьющимся сердцем стал ждать голоса. Сперва ему  почудился  в  трубке  свист,
пустой и далекий, разбойничий свист в поле. Затем ветер, и из трубки повеяло
холодом. Затем дальний, необыкновенно густой и сильный бас запел,  далеко  и
мрачно: "...черные скалы, вот мой покой.. черные скалы..." Как  будто  шакал
захохотал. И опять: "черные скалы... вот мой покой..."
     Благовест повесил трубку.  Через  минуту  его  уже  не  было  в  здании
Варьете.



РОБИНСКИЙ СОЛГАЛ...

     Робинский солгал, что он едет в Исналитуч. То есть поехать-то  туда  он
поехал, но не сразу. Выйдя на Триумфальную, он нанял таксомотор и отправился
совсем не туда, где помещался Исналитуч, а  приехал  в  громадный  солнечный
двор, пересек его, полюбовавшись на стаю кур, клевавших что-то в  выгоревшей
траве, и явился в беленькое низенькое здание. Там он увидел два  окошечка  и
возле правого небольшую очередь. В очереди стояли две  печальнейших  дамы  в
черном трауре, обливаясь время от  времени  слезами,  и  четверо  смуглейших
людей в черных шапочках. Все они держали в руках кипы  каких-то  документов.
Робинский подошел к столику, купил за какую-то мелочь анкетный  лист  и  все
графы заполнил быстро и аккуратно. Затем спрятал  лист  в  портфель  и  мимо
очереди, прежде чем она успела ахнуть,  влез  в  дверь.  "Какая  нагл..."  -
только и успела шепнуть дама. Сидевший в комнате, напоминающей келью,  хотел
было принять Робинского неласково, но вгляделся в него и  выразил  на  своем
лице улыбку. Оказалось, что  сидевший  учился  в  одном  городе  и  в  одной
гимназии с Робинским. Порхнули одно или два воспоминания  золотого  детства.
Затем Робинский изложил свою докуку - ему нужно ехать  в  Берлин,  и  весьма
срочно. Причина - заболел нежно любимый и престарелый дядя. Робинский  хочет
поспеть на Курфюрстендамм закрыть дяде  глаза.  Сидящий  за  столом  почесал
затылок. Очень трудно выдают разрешения. Робинский прижал портфель к  груди.
Его могут  не  выпустить?  Его?  Робинского?  Лояльнейшего  и  преданнейшего
человека? Человека, сгорающего на советской работе? Нет! Он  просто-напросто
желал бы повидать того, у кого хватит духу Робинскому отказать...
     Сидевший за столом  был  тронут.  Заявив,  что  он  вполне  сочувствует
Робинскому,  присовокупил,  что  он  есть  лишь  лицо  исполнительное.   Две
фотографические карточки? Вот они, пожалуйста. Справку из домкома? Вот  она.
Удостоверение от фининспектора? Пожалуйста.
     - Друг, - нежно шепнул Робинский, склоняясь к сидевшему, - ответик  мне
завтра.
     Друг выпучил глаза.
     - Однако!.. - сказал он и улыбнулся растерянно и восхищенно,  -  раньше
недели случая не было..
     -  Дружок,  -  шепнул  Робинский,  -  я  понимаю.   Для   какого-нибудь
подозрительного человека, о котором нужно справки собирать. Но для меня?..
     Через минуту Робинский, серьезный и деловой, вышел из комнаты. В  самом
конце очереди, за человеком в красной феске с кипой бумаг в руках,  стоял...
Благовест.
     Молчание длилось секунд десять.


     Комментарии

     Черновики романа. Тетрадь 1. 1928  -  1929  гг.  -  Роман  начинался  с
предисловия, имеющего несколько вариантов. Сохранилась часть  первого  слова
из названия предисловия "Божеств/енная/... (может быть,  следующее  слово  -
"комедия"?). Рассказ ведется от первого лица и начинается словами:  "Клянусь
честью..." Из обрывков текста можно понять, что автора заставило взяться  за
перо какое-то чудовищное происшествие и связано  оно  с  посещением  красной
столицы (а в другом варианте текста - и других городов  Союза  республик,  в
том числе Ленинграда) "гражданином Азазелло".
     Глава  первая  имела  несколько  названий:   "Шестое   доказательство",
"Доказательство /инженера/", "Пролог"... По  содержанию  похожа  на  будущую
главу "Никогда  не  разговаривайте  с  неизвестными",  но  насыщена  многими
подробностями, которые были в дальнейшем опущены.  Например,  указано  время
действия - июнь 1935 года. Детально  описаны  внешность,  приметы  и  одежда
героев  -  Берлиоза  и  Иванушки,  что  имеет  немаловажное   значение   для
установления их прототипов. Очень подробно рассказано о журнале  "Богоборец"
и о материалах, помещаемых в нем.  Видимо,  для  Булгакова  это  было  столь
важно, что он в мельчайших подробностях описал жуткий  карикатурный  рисунок
на Иисуса Христа, "к  каковому...  Берлиоз  и  просил  Безродного  приписать
антирелигиозные стишки". Описание появившегося  "незнакомца"  взято  автором
повествования из следственного дела "115-го /отделения/  рабоче-крестьянской
милиции", в котором была рубрика "Приметы". И приметы эти составляют 15  (!)
страниц булгаковского текста. Любопытно также, что "незнакомец", прежде  чем
подойти к беседующей  паре,  покатался  по  воде  на  лодочке.  Текст  главы
реконструировать полностью невозможно, поскольку десять листов подрезано под
корешок тетради.
     Вторую главу принято называть "Евангелие от Воланда", но это не  точное
название. В разметке первых глав, помещенной на одной из страниц,  записано:
"Евангелие от д/ьявола/". Но и это  не  первое  название  главы.  Установить
полностью название главы трудно, поскольку сохранилось  лишь  его  последнее
слово: "...ниссане...", крупно написанное красными чернилами, так же, как  и
следующая глава. Сохранились и кусочки текста из плана этой главы:  "История
у /Каиафы/ в ночь с 25 на 2/6/... 1) Разбудили Каи/афу/... 2)  У  Каиа/фы/..
3) Утро..." Характерно, что над всем этим текстом Булгаков крупными  буквами
написал: "Delatores - доносчики".
     Глава начинается  с  рассказа  "незнакомца",  который  "прищурившись...
вспоминал", как Иисуса Христа привели "прямо к Анне" (Анна - тесть
     Каиафы,  низложенный  ранее   первосвященник,   фактически   обладавший
реальной властью. -  В.  Л).  По  обрывкам  слов  можно  понять,  что  Иисус
подвергся допросу, при этом его  обвиняли  в  самозванстве.  В  ответ  Иисус
улыбался... Затем состоялось заседание Синедриона,  но  в  этом  месте  пять
листов  с  убористым  текстом  обрезаны  почти  под  корешок.   Можно   лишь
предположить, что этот текст имел чрезвычайно важное значение для  понимания
реальной обстановки, сложившейся вокруг писателя в  конце  двадцатых  годов,
поскольку "исторические"  главы  прежде  всего  и  имели  скрытый  подтекст.
Видимо, в уничтоженном тексте просматривались реальные фигуры того времени.
     Перед  самым  обрывом  текста  легко  прочитывается   фраза:   "Я   его
ненавижу..." Скорее  всего,  эти  слова  принадлежат  Иванушке,  выразившему
(скорее всего, мысленно) свое отношение к незнакомцу, ведущему рассказ.  Что
же касается реакции Берлиоза на рассказ и Воланда, то он, "не сводя /взора с
иностранца, спросил/ вежливо: - Ну-с... поволокли его..."
     Из текста, следующего после обрыва листов, можно легко  разобрать,  что
Синедрион принял решение казнить самозванца, а убийцу Вараввана выпустить на
свободу. Это свое решение Синедрион и препроводил Пилату.
     Реакция Пилата была ужасной. Воланд продолжал свой рассказ внимательным
слушателям.
     "Впервые в жизни...  я  видел,  как  надменный  прокуратор  /Пилат/  не
сумел... сдержать себя... /Он/ резко двинул рукой... /и  опроки/нул  чашу  с
ордин/арным вином. Вино/ при этом расхле/сталось по  полу,  чаша  разбилась/
вдребезги и руки /Пилата обагрились/...
     -  Ага-а,  -  про/говорил/...   Берлиоз,   с   велич/айшим/   вниманием
слуша/вший/ этот/ рассказ.
     - Да-с, - продол/жал/... незнакомец. - Я слышал, к/ак Пилат/ прошипел:
     - О, gens scele /ratissi/ma, taeterrima /gens!/ {О племя  греховнейшее,
отвратительнейшее племя! (лат.)}  Затем  повернулся  /лицом  к/  Иешуа  и  /
сказал, /гневно сверк/нув глазами:
     - /Благодари т/вой язык, друг, а /не ужасного/  человека  председа/теля
синедриона/ Иосифа Каиафу..."
     Далее описывалась известная сцена вынесения  Пилатом  приговора  Иешуа.
Воланд резюмировал это трагическое событие так:
     "Таким образом, Пилат /вынес/ себе ужасающий пр/иговор/...
     - Я содрогнулся, - пр/одолжал незнакомец/... все  покатилось..."  Далее
Воланд поведал о Веронике, которая пыталась  во  время  тяжкого  шествия  на
Лысый Череп утереть лицо Христу, и  о  сапожнике,  помогавшем  Иисусу  нести
тяжелый крест, и о самой казни. То есть  во  второй  главе  первой  редакции
сконцентрированы все  те  события,  которые  впоследствии  были  "разнесены"
автором по нескольким "историческим" главам. В более поздние редакции романа
не вошел ряд важных эпизодов главы  (заседание  Синедриона,  шествие  Иисуса
Христа на казнь и некоторые другие).
     Глава третья имеет четкое название - "Доказательство инженера".  В  ней
наконец иностранец представляется друзьям-писателям, назвав себя профессором
Вельяром Вельяровичем Воландом. Действует он по-прежнему в одиночестве,  без
помощников.  Выступая  как  дьявол-искуситель,  он  своими   провокационными
выпадами против наивного Иванушки доводит последнего до состояния безумия, и
тот разметает им же нарисованное на песке изображение Христа. Но Воланд  тем
самым испытывал не столько Иванушку, сколько Берлиоза, которого  и  призывал
остановить своего приятеля от безумного  действия.  Но  Берлиоз,  понимавший
суть происходящего, уклонился от вмешательства и позволил Иванушке совершить
роковой шаг. За что, собственно, и поплатился.  Смерть  Берлиоза  описана  в
деталях,  с  жуткими  подробностями.  Не  мог  Булгаков   простить   лидерам
писательского мира их полного духовного падения.
     Четвертая и пятая главы в названии имели первым словом "Интермедия...".
В разметке глав - "Интермедия в..." (возможно, в "Шалаше" или  в  "Хижине").
Но для четвертой главы более подходит  название  "На  вед/ьминой  квартире/,
которое дано автором в подзаголовке. В этой небольшой главе рассказывается о
некоей поэтессе Степаниде Афанасьевне, которая все свое время делила  "между
ложем и телефоном" и разносила по Москве всевозможные  небылицы  и  сплетни.
Именно она распространила весть о гибели Берлиоза и о сумасшествии Иванушки.
Исследователи,  очевидно,  справедливо  полагают,   что   Булгаков   намечал
"разместить" Воланда именно в  квартире  Степаниды  Афанасьевны,  поэтому  и
глава названа "На ведьминой квартире". Но затем творческий замысел  писателя
несколько изменился, в результате чего и сама глава бесследно исчезла.
     Пятая же глава, которую условно  можно  назвать  "Интермедия  в  Шалаше
Грибоедова", по содержанию незначительно отличается от последующих редакций.
Но совершенно иной в первой редакции  финал  главы.  Дежурившие  в  больнице
санитары заметили  убегающего  черного  пуделя  "в  шесть  аршин".  Это  был
Иванушка Бездомный. Более  подробно  с  содержанием  этих  двух  глав  можно
ознакомиться в "Литературном обозрении" э  5  за  1991  год,  где  читателям
предложена попытка реконструкции их текста, подготовленная М. О. Чудаковой.
     Следующая, шестая глава "Марш фюнебров" больше не встречается в  других
редакциях, хотя в ней  рассказывается  о  довольно  значительном  событии  -
похоронах Берлиоза. Бежавший из больницы Иванушка появляется на процессии  в
виде трубочиста, внеся в ее ряды дикую сумятицу. Затем, овладев  повозкой  и
телом друга, он мчится по Москве, сея вокр