ебный
сад, затем Рюхин, милиционер и Пантелей ввели Иванушку в роскошный  подъезд,
причем Рюхин, ослепленный техникой, все более трезвел и  жадно  хотел  пить.
Затем все оказались в большой комнате, в которой  стоял  столик,  клеенчатая
новенькая  кушетка,  два  кресла.  Круглые  часы  подвешены  были  высоко  и
показывали 11 с четвертью.
     Милиционер,  Пантелей  удалились.  Рюхин  огляделся  и  увидел  себя  в
компании двух мужчин и женщины. Все  трое  были  в  белых  балахонах,  очень
чистых, и женщина сидела за столиком.
     Иванушка, очень тихий, странно широкоплечий в пантелеевском пальто,  не
плачущий, поместился под стеной и руки сложил на  груди.  Рюхин  напился  из
графина с такой жадностью, что руки у него задрожали.
     Тут же дверь бесшумно открылась и в комнату  вошел  еще  один  человек,
тоже в балахоне, из кармашка коего торчал  черный  конец  трубочки.  Человек
этот  был  очень  серьезен.  Необыкновенно  весь  спокоен,  но  при   крайне
беспокойных глазах. И даже по бородке его  было  видно,  что  он  величайший
скептик. Пессимист.
     Все подтянулись.
     Рюхин сконфузился, поправил поясок на толстовке и произнес:
     - Здравствуйте, доктор. Позвольте  познакомиться.  Поэт  Рюхин.  Доктор
вежливо поклонился  Рюхину,  но,  кланяясь,  смотрел  не  на  Рюхина,  а  на
Иванушку.
     - А это... - почему-то понизив голос, представил  Рюхин,  -  знаменитый
поэт Иван Бездомный.
     По доктору видно было, что имя  это  он  слышит  впервые  в  жизни,  он
вопросительно посмотрел на Рюхина. И тот, повернувшись  к  Иванушке  спиной,
зашептал:
     - Мы опасаемся, не белая ли горячка...
     - Пил очень сильно? - сквозь зубы спросил доктор.
     - Нет, доктор...
     - Тараканов, крыс, чертиков или шмыгающих собак не ловил?
     - Нет, - ответил Рюхин, - я его вчера видел. Он речь говорил!
     - Почему в белье? С постели взяли?
     - Нет, доктор, он в ресторан пришел в таком виде.
     - Ага, - сказал доктор  так,  как  будто  ему  очень  понравилось,  что
Иванушка в белье пришел в ресторан, - а  почему  окровавлен?  Дрался?  Рюхин
замялся.
     -Так. Тут совещание шепотом кончилось и все обратились к Иванушке.
     - Здравствуйте, - сказал доктор Иванушке.
     - Здорово, вредитель! - ясным громким голосом ответил Иванушка, и Рюхин
от сраму захотел провалиться сквозь землю. Ему было стыдно поднять глаза  на
вежливого доктора, от бороды которого пахло явно одеколоном.
     Тот, однако, не обиделся, а снял привычным ловким жестом пенсне с  носа
и спрятал его, подняв полу балахона, в задний карман брюк.
     - Сколько вам лет? - спросил доктор.
     - Поди ты от меня к чертям, в самом деле, хмуро ответил Иванушка.
     - Иван, Иван... - робко воскликнул Рюхин. А  доктор  сказал  вежливо  и
печально, щуря близорукие глаза:
     - Зачем же вы сердитесь? Я решительно не понимаю...
     - Двадцать пять лет мне, - сурово ответил Иванушка, - и я завтра на вас
на всех пожалуюсь. И на тебя, гнида! - отнесся он уже персонально к Рюхину.
     - За что же вы хотите пожаловаться?
     - За то, что меня силой схватили и притащили куда-то.
     Рюхин  глянул  тут  на  Иванушку  и  похолодел.  Глаза  у  Иванушки  из
перламутровых превратились в зеленые, ясные. "Батюшки, да он вполне  свеж  и
нормален, - подумал Рюхин. - Зачем же такая чепуха... зачем же мы  малого  в
психическую поволокли. Нормален, только рожа расцарапана".
     - Куда это меня приволокли? - надменно спросил Иван.
     Рюхину захотелось конспирации, но врач сейчас же открыл тайну.
     -  Вы  находитесь  в  психиатрической   лечебнице,   оборудованной   по
последнему слову техники. Кстати добавлю: где вам не причинят  ни  малейшего
вреда и где вас никто не собирается задерживать силой.
     Иванушка недоверчиво покосился, потом пробурчал:
     - Хвала Аллаху, кажется, нашелся  один  нормальный  среди  идиотов,  из
которых первый - величайшая бездарность и балбес Пашка.
     - Кто этот Пашка-бездарность? - спросил врач.
     - Вот он - Рюхин, - ответил Иванушка и указал на Рюхина.
     - Простите, - сказал доктор.
     Рюхин был красен, и глаза его засверкали. "Вот так так, - думал он, - и
сколько раз я давал себе слово не ввязываться ни  в  какие  истории.  Вот  и
спасибо. Свинья какая-то, и притом нормален". И горькое чувство шевельнулось
в душе Рюхина.
     - Типичный кулачок-подголосок, тщательно маскируется под пролетария,  -
продолжал Иванушка сурово обличать Рюхина, - "и развейтесь красные знамена",
а посмотрели бы вы, что он думает, хе... - и Иванушка рассмеялся зловеще.
     Доктор повернулся спиной к Иванушке  и  шепнул:  -  У  него  нет  белой
горячки.
     Затем повернулся к Ивану и заговорил:
     - Почему, собственно, вас доставили к нам?
     - Да черт их возьми, идиотов! Схватили, затолкали в такси и поволокли!
     - Простите, вы пили сегодня, - осведомился доктор.
     - Ничего я не пил, ни сегодня, ни вчера, - ответил Иван.
     - Гм... - сказал врач, - но вы почему, собственно, в ресторан, вот  как
говорит гражданин Рюхин, пришли в одном белье?
     Вы Москву знаете? - спросил Иван.
     - Да, более или менее... - протянул доктор.
     - Как вы полагаете, - страстно спросил Иван, - мыслимо ли думать, чтобы
вы в Москве оставили на берегу реки что-нибудь и  чтобы  вещь  не  попятили?
Купаться я стал, ну и украли, понятно, и штаны, и толстовку, и  туфли.  А  я
спешил в "Шалаш".
     - Свидание? - спросил врач.
     - Нет, брат, не свидание, а я ловлю инженера!
     - Какого инженера?
     - Который сегодня на Патриарших, - раздельно  продолжал  Иван,  -  убил
Антона Берлиоза. А поймать его требуется  срочно,  потому  что  он  натворит
таких дел, что нам всем небо с овчинку покажется.
     Тут врач вопросительно отнесся к Рюхину. Переживающий еще жгучую обиду,
Рюхин ответил мрачно:
     - Председатель Вседруписа Берлиоз сегодня под трамвай попал.
     - Он под трамвай попал, говорят?
     - Его убил инженер.
     - Толкнул, что ли, под трамвай?
     - Да не толкнул! - Иван раздражился, - почему такое  детское  понимание
вещей. Убил - значит, толкнул! Он пальцем  не  коснулся  Антона.  Такой  вам
толкнет!
     - А кто-нибудь еще видел кроме вас этого инженера?
     - Я один. То-то и беда.
     - Фамилию его знаете?
     - На "Be" фамилия, - хмуро ответил Иван. И стал потирать лоб. - Инженер
Наве?
     - Да не Наве, а на букву "Be"  фамилия.  Не  прочитал  я  до  конца  на
карточке фамилию. Да ну тебя тоже к черту. Что за допросчик  такой  нашелся!
Убирайтесь вы от меня! Где выход?
     - Помилуйте, -  воскликнул  доктор,  -  у  меня  и  в  мыслях  не  было
допрашивать вас! Но  ведь  вы  сообщаете  такие  важные  вещи  об  убийстве,
которого вы были свидетелем... Быть может, здесь можно чем-нибудь помочь...
     - Ну, вот именно, а эти негодяи волокут куда-то! - вскричал Иван.
     - Ну вот! -  вскричал  и  доктор,  -  возможно  здесь  недоразумение!..
Скажите же, какие меры вы приняли, чтобы поймать этого инженера?
     - Слава тебе Господи, ты не вредитель, а молодец! -  и  Иван  потянулся
поцеловать, - меры я принял такие: первым делом  с  Москвы-реки  бросился  в
Кремль, но у Спасских ворот стремянные стрельцы не  пустили!  Иди,  говорят,
Божий человек, проспись.
     - Скажите! - воскликнул врач и головой покачал, а Рюхин забыл про обиды
и вытянул шею.
     - Ну-те-с, ну-те-с, - говорил врач, крайне заинтересованный, и  женщина
за столом развернула лист и стала записывать. Санитары стояли  тихо  и  руки
держали по швам, не сводили с Ивана Безродного глаз. Часы стучали.
     - Вооруженные были стрельцы?
     - Пищали в руках, как полагается, - продолжал Иван, - тут я,  понимаешь
ли, вижу, ничего не поделаешь, и брызнул за ним на телеграф, а он  проклятый
вышел на Остоженку, я за ним в квартиру, а там голая гражданка в  мыле  и  в
ванне, я тут подобрал иконку и пришпилил ее к груди, потому что  без  иконки
его не поймать... Ну... - тут Иван поднял голову, глянул на часы и ахнул.
     - Батюшки, одиннадцать, - закричал он, - а я тут с  вами  время  теряю.
Будьте любезны, где у вас телефон?..
     Один из санитаров тотчас загородил его спиной, но врач приказал:
     - Пропустите к телефону.
     И Иван уцепился за трубку и вытаращил глаза на блестящие чашки звонков.
В это время женщина тихо спросила Рюхина:
     - Женат он?
     - Холост, - испуганно ответил Рюхин.
     - Родные в Москве есть?
     - Нету.
     - Член профсоюза?
     Рюхин кивнул. Женщина записала.
     - Дайте Кремль, - сказал вдруг Иван  в  трубку,  в  комнате  воцарилось
молчание. - Кремль? Передайте в Совнарком, чтобы послали сейчас же отряд  на
мотоциклетках в психиатрическую лечебницу... Говорит  Бездомный...  Инженера
ловить, который Москву погубит... Дура. Дура,  -  вскричал  Иван  и  грохнул
трубкой, - вредительница - и с трубки соскочил рупор.
     Санитар тотчас повесил трубку на крюк и загородил телефон.
     - Не надо браниться в телефон! - заметил врач.
     - Ну-ка, пустите-ка меня, - попросил Иван  и  стал  искать  выхода,  но
выход как сквозь землю провалился.
     - Ну, помилуйте, - заметил врач, - куда вам сейчас идти. Поздно, вы  не
одеты. Я настойчиво советую вам переночевать в лечебнице, а  уж  днем  будет
видно.
     - Пропустите меня, - сказал Иван глухо и грозно.
     - Один вопрос: как вы узнали, что инженер убил?
     - Он про постное масло  знал  заранее,  что  Аннушка  его  разольет!  -
вскрикнул Иван тоскливо, - он с  Пилатом  Понтийским  лично  разговаривал...
Пустите...
     - Помилуйте, куда вы пойдете!
     -  Мерзавцы,  -  вдруг  взвыл  Иван,  и   перед   женщиной   засверкала
никелированная коробка и склянки, выскочившие из выдвижного ящика.
     - Ах, так, ах, так... - забормотал Иван, - это, стало быть, нормального
человека силой задерживать в сумасшедшем доме. Гоп! - И  тут  Иван,  сбросив
Пантелееве пальто, вдруг головой вперед бросился в окно,  прикрытое  наглухо
белой шторой. Коварная сеть за шторой без всякого вреда для Ивана спружинила
и мягко бросила поэта назад и прямо в руки санитаров. И в эту минуту в руках
у доктора оказался шприц. Рюхин застыл на месте.
     - Ага, - прохрипел Иван, - вот какие шторочки завели в домиках,  ага...
- Рюхин глянул в лицо Ивану и увидел,  что  оно  покрылось  потом,  а  глаза
помутнели, - понимаем! Помогите! Помогите!
     Но крик Ивана не разнесся по зданию. Обитые мягким, стеганые  стены  не
пустили воплей несчастного никуда. Лица санитаров исказились и побагровели.
     -  Ад-ну...  адну  минуту,  голову,  голову...  -  забормотал  врач,  и
тоненькая иголочка впилась в кожу поэта, - вот и все, вот и все...  -  и  он
выхватил иглу, - можно отпустить.
     Санитары тотчас разжали руки, а женщина выпустила голову Ивана.
     - Разбойники! - прокричал тот слабо, как бы томно, метнулся  куда-то  в
сторону, - еще прокричал:  -  И  был  час  девятый!..  -  но  вдруг  сел  на
кушетку... - Какая же ты сволочь, - обратился он к Рюхину, но уже не криком,
а печальным голосом. Затем повернулся к доктору и пророчески грозно  сказал:
- Ну, пусть погибает Красная столица, я в лето от Рождества Христова  1943-е
все сделал, чтобы спасти ее! Но... но  победил  ты  меня,  сын  погибели,  и
заточили меня, спасителя.
     Он поднялся и вытянул руки,  и  глаза  его  стали  мутны,  но  неземной
красоты.
     - И увижу  се  в  огне  пожаров,  в  дыму  увижу  безумных  бегущих  по
Бульварному Кольцу... - тут он сладко и зябко передернул плечами,  зевнул...
и заговорил мягко и нежно:
     - Березки, талый снег, мостки, а под  мостки  с  гор  потоки.  Колокола
звонят, хорошо, тихо...
     Где-то за стеной протрещал звоночек,  и  Рюхин  раскрыл  рот:  стеганая
стена ушла вверх, открыв лакированную красную стену, а затем та распалась  и
беззвучно на резиновых шинах въехала кровать. Ивана она  не  заинтересовала.
Он глядел вдаль восторженно, слушал весенние  громовые  потоки  и  колокола,
слышал пение, стихи...
     - Ложитесь, ложитесь,  -  услышал  Иван  голос  приятный  и  негрозный.
Правда, на мгновение его перебил густой и тяжелый бас инженера и тоже сказал
"ложитесь", но тотчас же потух.
     Когда кровать с лежащим Иваном уходила в стену, Иван уже спал, подложив
ладонь под изуродованную щеку. Стена  сомкнулась.  Стало  тихо  и  мирно,  и
вверху на стене приятно стучали часы.
     - Доктор... это что же, он, стало быть, болен? -  спросил  Рюхин  тихо,
смятенно.
     - И очень серьезно, - ответил доктор, сквозь пенсне  проверяя  то,  что
написала женщина. Он устало зевнул, и Рюхин увидел, что  он  очень  нервный,
вероятно, добрый и, кажется, нуждающийся человек...
     - Какая же это болезнь у него?
     - Мания фурибунда, - ответил доктор и добавил, - по-видимому.
     - Это что такое? - спросил Рюхин и побледнел.
     - Яростная мания, - пояснил доктор и закурил дрянную смятую папироску.
     - Это, что ж, неизлечимо?
     - Нет, думаю, излечимо.
     - И он останется здесь?
     - Конечно.
     Тут доктор изъявил желание попрощаться и слегка поклонился  Рюхину.  Но
Рюхин спросил заискивающе:
     - Скажите, доктор, что это он все инженера ловит и поминает!  Видел  он
какого-нибудь инженера?
     Доктор вскинул на Рюхина глаза и ответил:
     - Не знаю.
     Потом подумал, зевнул, страдальчески сморщился, поежился и добавил:
     - Кто его знает, может быть, и видел  какого-нибудь  инженера,  который
поразил его воображение...
     И тут поэт и врач расстались.
     Рюхин вышел в волшебный сад с каменного крыльца дома  скорби  и  ужаса.
Потом долго мучился. Все никак не  мог  попасть  в  трамвай.  Нервы  у  него
заиграли. Он злился,  чувствовал  себя  несчастным,  хотел  выпить.  Трамваи
пролетали переполненные. Задыхающиеся люди висели, уцепившись за поручни.  И
лишь в начале второго Рюхин совсем больным неврастеником приехал в  "Шалаш".
И тот был пуст. На веранде сидели только двое. Толстый и нехороший, в  белых
брюках и
          желтом поясе, по которому вилась золотая цепочка от часов, и женщина. Толстый
пил рюмочкой водку, а женщина ела шницель. Сад молчал, и ад молчал.
     Рюхин сел и больным голосом спросил малый графинчик... Он пил  водку  и
чем больше пил, тем становился трезвей и тем больше темной злобы на  Пушкина
и на судьбу рождалось в душе...


     Помоги, Господи, кончить роман.
     1931 г.



ПОЛЕТ ВОЛАНДА

     - Об чем волынка, граждане? - спросил Бегемот  и  для  официальности  в
слове "граждане" сделал ударение на "да". - Куда это вы скакаете?
     ::::::::::::::::::::::::::::::::::
     Кота в Бутырки? Прокурор накрутит вам хвосты.
     ::::::::::::::::::::::::::::::::::
     Свист.
     ...и стая галок поднялась и улетела.
     - Это свистнуто, - снисходительно заметил Фагот, - не спорю, свистнуто!
Но, откровенно говоря, свистнуто неважно.
     - Я не музыкант, - отозвался Бегемот и сделал вид, что обиделся.
     - Эх, ваше здоровье! - пронзительным тенором обратился Фагот к Воланду,
- дозвольте уж мне, старому регенту, свистнуть.
     - Вы не возражаете? - вежливо обратился Воланд к Маргарите и ко мне.
     - Нет, нет, - счастливо вскричала Маргарита, -  пусть  свистнет!  Прошу
вас! Я так давно не веселилась!
     - Вам посвящается, - сказал  галантный  Фагот  и  предпринял  некоторые
приготовления. Вытянулся, как резинка, и  устроил  из  пальцев  замысловатую
фигуру.
     Я глянул на  лица  милиционеров,  и  мне  показалось,  что  им  хочется
прекратить это дело и уехать.
     Затем Фагот вложил фигуру в рот.  Должен  заметить,  что  свиста  я  не
услыхал, но я его увидал. Весь кустарник вывернуло с корнем и унесло. В роще
не осталось ни одного листика. Лопнули обе шины в  мотоциклетке,  и  треснул
бак. Когда я очнулся, я видел, как сползает берег в реку, а  в  мутной  пене
плывут эскадронные  лошади.  Всадники  же  сидят  на  растрескавшейся  земле
группами.
     - Нет, не то, - со вздохом сказал Фагот,  осматривая  пальцы,  -  не  в
голосе я сегодня.
     - А вот это уже и лишнее, - сказал Воланд, указывая на землю, и  тут  я
разглядел, что человек с портфелем лежит  раскинувшись  и  из  головы  течет
кровь.
     - Виноват, мастер, я здесь ни при чем.  Это  он  головой  стукнулся  об
мотоциклетку.
     - Ах, ах, бедняжка, ax, - явно лицемерно заговорил  весельчак  Бегемот,
наклоняясь к павшему, - уж  не  осталась  бы  супруга  вдовою  из-за  твоего
свиста.
     - Ну-с, едем!
     :::::::::::::::::::::::::::::::::..
     Нежным голосом завел Фагот... "черные скалы мой покой...".
     :::::::::::::::::::::::::::::::::..
     - Ты встретишь там Шуберта и светлые утра.



КОНСУЛЬТАНТ С КОПЫТОМ

     На закате двое вышли на Патриаршие  Пруды.  Первый  был  лет  тридцати,
второй - двадцати четырех. Первый был в пенсне, лысоватый, гладко  выбритый,
глаза живые, одет в гимнастерку, защитные штаны и сапоги.  Ножки  тоненькие,
но с брюшком.
     Второй в  кепке,  блузе,  носящей  идиотское  название  "толстовка",  в
зеленой гаврилке и дешевеньком  сером  костюме.  Парусиновые  туфли.  Особая
примета: над правой бровью грандиозный прыщ.
     Свидетели? То-то,  что  свидетелей  не  было,  за  исключением  одного:
домработницы   Анны   Семеновой,   служащей   у   гражданки   Клюх-Пелиенко.
Впоследствии на  допросе  означенная  Семенова  Анна  показала,  что:  а)  у
КлюхПелиенко она служит третий год, б) Клюх - ведьма... Семенова  собиралась
подавать в народный  суд  за  то,  что  та  (Клюх)  ее  (Семенову)  обозвала
"экспортной дурой", желая этим сказать, что она (Семенова) не простая  дура,
а исключительная. Что в профсоюз она платит  аккуратно,  что  на  Патриарших
Прудах она оказалась по приказанию Клюх, чтобы прогулять сына Клюх Вову. Что
Вова  золотушен,  что  Вова  идиот  (экспортный).  Ведено  водить  Вову   на
Патриаршие Пруды.
     Товарищ Курочкин, на что был опытный человек, но еле избавился от всего
этого потока чепухи и поставил вопрос в упор: о чем они  говорили  и  откуда
вышел профессор на Патриаршие? По первому вопросу  отвечено  было  товарищем
Семеновой, что лысенький в пенсне ругал господа бога, а молодой слушал, а  к
тому времени, как человека зарезало, они с Вовой уже были дома. По второму -
ничего не знает. И ведать не ведает. И если бы она знала такое дело, то  она
бы и не пошла на Патриаршие. Словом, товарищ Курочкин добился  только  того,
что товарищ Семенова действительно дура, так что и в суд, собственно, у  нее
никаких оснований подавать на гражданку Клюх нету.  Поэтому  отпустил  ее  с
миром. А более действительно в аллее у Пруда, как на грех, никого не было.
     Так что уж позвольте мне рассказывать, не беспокоя домработницу.
     Что ругал он господа бога - это, само собой, глупости. Антон  Миронович
Берлиоз (потому что это именно был он)  вел  серьезнейшую  беседу  с  Иваном
Петровичем   Тешкиным,   заслужившим   громадную   славу   под   псевдонимом
Беспризорный.   Антону   Миронычу   нужно   было   большое   антирелигиозное
стихотворение в очередную книжку  журнала.  Вот  он  и  предлагал  кой-какие
установки Ване Беспризорному.
     Солнце в  громе,  удушье,  в  пыли  падало  за  Садовое  Кольцо,  Антон
Миронович, сняв кепочку и вытирая платком лысину,  говорил,  и  в  речи  его
слышались имена
      .......................................................................................................................::..
     Иванушка рассмеялся и сказал:
     - В самом деле, если  бог  вездесущ,  то,  спрашивается,  зачем  Моисею
понадобилось на гору лезть, чтобы с ним беседовать? Превосходнейшим  образом
он мог с ним и внизу поговорить.
     В это время и показался в аллее гражданин. Откуда он вышел?  В  этом-то
весь и вопрос. Но и я на него ответить не могу. Товарищу  Курочкину  удалось
установить
     .......................................................................



СЕАНС ОКОНЧЕН

     Заведующий  акусти