ндмейстерова должность.
     - Прошу слова! - закричал вдруг кто-то, и все, поднявшись, увидели, что
кричал КХУ.
     - Нате вам слово, - сказал председатель.
     КХУ вышел перед собранием, и тут все увидели, что он волнуется.
     - Это я лишний? - спросил КХУ и продолжал: -  большое  спасибо  вам  за
такое выражение по моему адресу. Мерси, Я 24  часа  сижу,  в  своих  отчетах
копаюсь... и при этом я - лишний. Я работаю, как какой-нибудь  вол,  местком
этого ничего не замечает, а потом заявляет, что я  лишний!  Я,  может  быть,
одних бумажек миллион написал! Я лишний?..
     - Правильно... лишний... - загудело собрание.
     - Совершенно лишний, - подтвердил председатель.
     - Неправда, я не лишний! - крикнул КХУ.
     - Ну, лишаю вас слова, - сказал председатель.
     - Я не лишний! - крикнул раздраженно КХУ. Тут председатель позвонил  на
него колокольчиком, после чего КХУ смирился.
     - Прошу слова, - раздался голос, и все увидели брандмейстера. - Я  тоже
лишний? - спросил.
     - Да, - твердо ответил ему председатель.
     - Позвольте узнать, чем вы руководствовались, возбуждая вопрос  о  моем
сокращении? - спросил брандмейстер.
     - Гражданской совестью и защитой хозяйственной бережливости,  -  твердо
ответил ему председатель и устремил взор на портрет Ильича.
     - Ага, -  ответил  брандмейстер  и  никакой  бучи  не  поднимал.  Он  -
мужественный человек благодаря пожарам.
     После этого председатель рассказал про кассу взаимопомощи,  что  в  ней
свыше тысячи рублей, но и того маловато, потому что все деньги на  руках,  и
собрание закрылось. Вот и все наши бахмачские дела.

 * Михаил Булгаков. Страдалец папаша



     Собр. соч. в 5 т. Т.2. М.: Худож. лит., 1992.
     OCR Гуцев В.Н.


I

     После того как пошабашили, Василий стоял и говорил со слезами в голосе:
     - У меня радостное событие, друзья. Супруга моя разрешилась от  бремени
младенцем мужского пола, на  какового  младенца  страхкасса  выдает  мне  18
рублей серебром. На приданое, значит.  Мальцу  пеленки  купить,  распашонки,
одеяльце, чтобы он ночью не орал от холоду,  сукин  кот.  А  что  останется,
пойдет моей супруге на улучшение приварка. Пусть кушает, страдалица мать. Вы
думаете, легко рожать, дорогие друзья?
     - Не пробовали, - ответили друзья.
     - А вы попробуйте, - ответил Василий и удалился в страхкассу, заливаясь
счастливыми слезами.

II

     - У меня радостное событие. Разрешилась страдалица мамаша от бремени, -
говорил Василий, засунув голову в кассу.
     - Распишитесь, -  ответил  ему  кассир  Ваня  Нелюдим.  Одновременно  с
Василием получил за инфлуенцу симпатичный парень Аксиньич 7р. 21 к.

III

     - Радостное событие  у  меня,  -  говорил  Василий,  -  страдалица  моя
разрешилась младенцем...
     - Идем в  кооператив,  -  ответил  Аксиньич,  -  надо  твоего  младенца
вспрыснуть.

IV

     - Две бутылки русской горькой, - говорил Аксиньич в  кооперативе,  -  и
что бы еще такое взять полегче?
     - Коньяку возьмите, - посоветовал приказчик.
     -  Ну,  давай  нам  коньяку  две  бутылочки.  Что  бы  еще  это  такое,
освежающее?..
     - Полынная хорошая есть, - посоветовал приказчик.
     - Ну, дай еще две бутылки полынной.
     - Что кроме? - спросил приказчик.
     - Ну, дай нам, стало быть, колбасы полтора фунта, селедки.

V

     Ночью тихо горела лампочка. Страдалица мать лежала в постели и говорила
сама себе:
     - Желала бы я знать, где этот папаша.

VI

     На рассвете появился Василий.
     - И за Сеню я, за кирпичики полюбила кирпичный завод...  -  вел  нежным
голосом Василий, стоя в комнате. Шапку он держа л в руках, и весь пиджак его
почему-то был усеян пухом.
     Увидав семейную картину, Василий залился слезами,
     - Мамаша, жена моя законная, - говорил Василий, плача  от  умиления,  -
ведь подумать только, чего ты натерпелась, моя  прекрасная  половина  жизни,
ведь легкое ли дело рожать, а? Ведь  это  ужас,  можно  сказать!  -  Василий
швырнул шапку на пол.
     -  Где  приданые  деньги  младенчиковы?  -  ледяным  голосом   спросила
страдалица супруга.
     Вместо ответа  Василий  горько  зарыдал  и  выложил  перед  страдалицей
кошелек.
     В означенном кошельке заключались: 85 копеек серебром и 9 медью.
     Страдалица еще что-то сказала, но что - нам неизвестно.

VII

     Через  некоторое  время  делегатка  женотдела  в   мастерской   приняла
заявление, подписанное многими  женами,  в  каковом  заявлении  писано  было
следующее:
     "...чтобы страхкасса выдавала пособия на  роды  и  на  кормление  детей
наших натурой из кооператива и не мужьям нашим, а нам, ихним женам.
     Так спокойнее будет и вернее, об чем и ходатайствуем".
     Подпись: "Ихние жены".
     К подписям ихних жен свою подпись просит присоединить
     Эм.

 * Михаил Булгаков. Пожар


     (С натуры)


     Собр. соч. в 5 т. Т.2. М.: Худож. лит., 1992.
     OCR Гуцев В.Н.


     Сцена  представляет  темную  ночь  на  станции  Ржев-II  М.-Б.-Б.  ж.д.
Неожиданно косая молния и выстрел - бабах!!

     Голос агента охраны. Православные!.. Пакгауз на товарном  дворе  горит!
(выстрел - б-бах!). Го! Го! Го! Го! Пакгауз! (выстрел  -  ба-бах!),  горит!!
Люди добрые! Пакгауз горит! (выстрел). Караул! (выстрелы  -  б-бах!  ба-бах!
бах, бах, бах!!). На тебе еще раз... (На небе зловещая розовая полоса).
     Голос Комарова, Что случилось?
     Голос агента охраны. Товарищи! Бей  тревогу!  Пакгауз  горит.  (Зарево,
виден Комаров - он в одном белье).
     Комаров. Батюшки. По-жарные! Пожарные!! (Танцует на  месте.)  Пожарные,
чтоб вам сдохнуть! Пакгауз горит...
     1-й пожарный на каланче (вниз). Васька, бей тревогу, на товарном горит!
     2-й пожарный (внизу). Горит? (бом! бом! бом!).
     1-й. Да бей же! Полыхает. Ух! Занялось. Бей, Васька!
     2-й. Бом, дин, дин-ли бом... Загорелся кошкин дом! (В отчаянии.) Сидят,
сукины сыны, как насекомые.
     Комаров (врываясь). Батюшки! Где ж брандмейстер-то? Братцы,  вставайте.
Караул, горим! (храп). Товарищ брандмейстер, гражданин Соловьев,  вставайте.
Голубчик, вставай! Миленький.
     Брандмейстер (сквозь сон). М-м...
     Комаров. Красавчик мой, вставай. Ржев-Второй горит, (в  окнах  багровое
зарево - светло, как в полдень).
     Брандмейстер. Эм... мня... мня...
     Комаров (воет).
     Брандмейстер. Какая гнида над ухом воет? Ни минуты покоя нету;  кто  ты
такой?
     Комаров. Комаров я. Голубчик! Комаров.
     Брандмейстер. Какого же ты лешего людей  будишь?  А?  Только  что  лег,
глаза завел, - на тебе! Дня на вас нету, пострелы. Чтоб тебя громом убило. Я
б тебя... Трах! Тарарах!! Tax...
     Комаров. Миленький... пакгауз...
     Брандмейстер. Уйдешь ты или нет?
     Комаров. Пакгауз...
     Брандмейстер. Э, ты, я вижу, не  уймешься  (швыряет  в  него  сапогом),
вон!..
     (Храп пожарных. За сценой  слышно,  как  рушится  потолок  в  пакгаузе.
Женский вопль. За окном пробегает баба с иконой).
     Бабий голос. Пропали, головушки горькие!
     Комаров (с плачем бросается к телефону). Город! Город,  барышня.  Даешь
пожарную команду! Горим!
     Голос в телефоне. Который тут  горит?  Счас.  Сей  минуту.  (За  сценой
грохот колес).
     Труба. Там-та-ра-рам. Та-та-там.
     Голоса за сценой. Сидорчук, качай. Качай, в мать, в душу...  тарарах...
Осади! Рви его крюками. Федорец, дай в зубы этому мародеру.  Публика,  осади
назад. Где ж ваша-то команда?
     Голос Комарова. Спят они. Добудиться не можем.
     Голос. Ах, сукины коты!.. Павленко, качай, качай (рев воды).
     Брандмейстер (просыпается). Как будто шум?
     Пожарные (просыпаются). Горит как будто? (В окнах зарево угасает).
     Брандмейстер. Что же вы  спите,  поросята...  Ванька,  Васька,  Митька!
Вставай, запрягай! Где мои штаны?
     Голоса. Не надо. Потушили...
     Брандмейстер. Кто?
     Голоса. Городская.
     Брандмейстер. Вот черти. И какие быстрые. И до всего им дело есть.  Ну,
ладно. Раз потушили, слава богу. (Ложится и засыпает.) (Храп, тьма).

 * Михаил Булгаков. Ханский огонь



     Собр. соч. в 5 т. Т.2. М.: Худож. лит., 1992.
     OCR Гуцев В.Н.


     Когда солнце  начало  садиться  за  орешневские  сосны  и  бог  Аполлон
Печальный перед дворцом ушел  в  тень,  из  флигеля  смотрительницы  Татьяны
Михайловны прибежала уборщица Дунька и закричала:
     - Иона Васильич! А Иона Васильич! Идите, Татьяна Михайловна вас кличут.
Насчет экскурсий. Хворая она. Во щека!
     Розовая Дунька колоколом вздула юбку, показала голые икры  и  понеслась
обратно.
     Дряхлый камердинер Иона бросил метлу и поплелся мимо заросших  бурьяном
пожарищ конюшен к Татьяне Михайловне.
     Ставни во флигельке были прикрыты, и уже в сенцах сильно пахло йодом  и
камфарным маслом. Иона потыкался в  полутьме  и  вошел  на  тихий  стон.  На
кровати во мгле смутно виднелась кошка Мумка и  белое  заячье  с  громадными
ушами, а в нем страдальческий глаз.
     - Аль зубы? - сострадательно прошамкал Иона.
     - Зу-убы... - вздохнуло белое.
     - У... у... у... вот она, история, - пособолезновал Иона, - беда! То-то
Цезарь воет, воет... Я говорю: чего, дурак, воешь среди бела  дня?  А?  Ведь
это к покойнику. Так ли я  говорю?  Молчи,  дурак.  На  свою  голову  воешь.
Куриный помет нужно прикладывать к щеке - как рукой снимет.
     - Иона... Иона Васильич, - слабо сказала Татьяна Михайловна, -  день-то
показательный - среда. А я выйти не могу. Вот горе-то. Вы уж  сами  пройдите
тогда с экскурсантами. Покажите им все. Я  вам  Дуньку  дам,  пусть  с  вами
походит.
     - Ну что ж... Велика мудрость. Пущай.  И  сами  управимся.  Присмотрим.
Самое главное - чашки. Чашки самое главное. Ходят, ходят разные... Долго  ли
ее... Возьмет какой-нибудь в карман, и поминай как звали. А отвечать - кому?
Нам. Картину - ее в карман не спрячешь. Так ли я говорю?
     - Дуняша с вами пойдет - сзади  присмотрит.  А  если  объяснений  будут
спрашивать, скажите, смотрительница заболела.
     -  Ладно,  ладно.  А  вы  - пометом. Доктора - у них сейчас рвать, щеку
резать.  Одному  так-то  вот  вырвали, Федору орешневскому, а он возьми да и
умри. Это вас еще когда не было. У него тоже собака выла во дворе.
     Татьяна Михайловна коротко простонала и сказала:
     - Идите, идите, Иона Васильич, а то, может, кто-нибудь и приехал уже...

                                 ---------

     Иона отпер чугунную тяжелую калитку с белым плакатом:

УСАДЬБА-МУЗЕЙ
                              ХАНСКАЯ  СТАВКА
       Осмотр по средам, пятницам и воскресеньям от 6 до 8 час. веч.

     И в половине седьмого из Москвы на дачном поезде приехали  экскурсанты.
Во-первых, целая группа молодых смеющихся людей  человек  в  двадцать.  Были
среди них подростки в рубашках-хаки, были девушки  без  шляп,  кто  в  белой
матросской блузке, кто в пестрой кофте. Были в сандалиях  на  босу  ногу,  в
черных стоптанных туфлях; юноши в тупоносых высоких сапогах.
     И вот среди молодых оказался немолодой  лет  сорока,  сразу  поразивший
Иону.  Человек  был  совершенно   голый,   если   не   считать   коротеньких
бледно-кофейных штанишек, не доходивших до колен  и  перетянутых  на  животе
ремнем с бляхой "1-е реальное училище", да еще  пенсне  на  носу,  склеенное
фиолетовым сургучом. Коричневая застарелая сыпь покрывала сутуловатую  спину
голого человека, а ноги у него были разные  -  правая  толще  левой,  и  обе
разрисованы на голенях узловатыми венами.
     Молодые люди и девицы держались так,  словно  ничего  изумительного  не
было в том, что голый человек разъезжает в поезде и осматривает усадьбы,  но
старого скорбного Иону голый поразил и удивил.
     Голый между девушек, задрав голову, шел от ворот ко дворцу, и один ус у
него был лихо закручен и бородка подстрижена, как у образованного  человека.
Молодые, окружив Иону, лопотали, как птицы, и все время  смеялись,  так  что
Иона  совсем  запутался  и  расстроился,  тоскливо   думая   о   чашках,   и
многозначительно подмигивал Дуньке на голого. У той щеки готовы были лопнуть
при виде разноногого. А тут еще Цезарь, как на грех, явился откуда-то и всех
пропустил  беспрепятственно,  а  на  голого  залаял  с  особенной   хриплой,
старческой злобой, давясь и кашляя. Потом завыл - истошно, мучительно.
     "Тьфу, окаянный, - злобно и растерянно думал Иона, косясь на  незваного
гостя, - принесла нелегкая. И чего Цезарь воет.  Ежели  кто  помрет,  то  уж
пущай этот голый".
     Пришлось Цезаря съездить по ребрам ключами, потому что вслед за  толпой
шли  отдельно  пятеро  хороших  посетителей.   Дама   с   толстым   животом,
раздраженная  и  красная  из-за  голого.   При   ней   девочка-подросток   с
заплетенными длинными косами. Бритый высокий господин  с  дамой  красивой  и
подкрашенной  и  пожилой  богатый  господин-иностранец,  в   золотых   очках
колесами, широком светлом пальто, с тростью. Цезарь с голого перекинулся  на
хороших посетителей и с тоской в мутных старческих глазах сперва  залаял  на
зеленый зонтик дамы, а потом взвыл на иностранца  так,  что  тот  побледнел,
попятился и проворчал что-то на не известном никому языке.
     Иона не вытерпел и так угостил Цезаря, что тот оборвал вой, заскулил  и
пропал.

                                 ---------

     - Ноги о половичок вытирайте, -  сказал  Иона,  и  лицо  у  него  стало
суровое и торжественное, как всегда,  когда  он  входил  во  дворец.  Дуньке
шепнул: "Посматривай, Дунь..." - и отпер тяжелым ключом стеклянную  дверь  с
террасы. Белые боги на балюстраде приветливо посмотрели на гостей.
     Те стали подыматься по  белой  лестнице,  устланной  малиновым  ковром,
притянутым золотыми прутьями. Голый оказался впереди всех, рядом с Ионой,  и
шел, гордо попирая босыми ступнями пушистые ступени.
     Вечерний свет, смягченный тонкими белыми шторами, сочился наверху через
большие стекла за колоннами. На верхней площадке экскурсанты,  повернувшись,
увидали пройденный провал лестницы, и балюстраду с белыми статуями, и  белые
простенки с черными полотнами портретов, и резную люстру, грозящую с  тонкой
нити сорваться в провал. Высоко, улетая куда-то, вились и розовели амуры.
     - Смотри, смотри, Верочка, - зашептала  толстая  мать,  -  видишь,  как
князья жили в нормальное время.
     Иона стоял в сторонке, и гордость мерцала у него на  бритом  сморщенном
лице тихо, по-вечернему.
     Голый поправил пенсне на носу, осмотрелся и сказал:
     - Растрелли строил. Это несомненно. Восемнадцатый век.
     - Какой Растрелли? - отозвался Иона, тихонько кашлянув. - Строил  князь
Антон Иоаннович, царствие ему небесное, полтораста лет назад. Вот как, -  он
вздохнул. - Прапрапрадед нынешнего князя.
     Все повернулись к Ионе.
     - Вы не понимаете, очевидно, - ответил голый, - при Антоне  Иоанновиче,
это верно, но  ведь  архитектор-то  Растрелли  был?  А  во-вторых,  царствия
небесного не существует и князя нынешнего, слава богу, уже нет. Вообще, я не
понимаю, где руководительница?
     -  Руководительша,  -  начал  Иона и засопел от ненависти к голому, - с
зубами  лежит,  помирает, к утру кончится. А насчет царствия - это вы верно.
Для  кой-кого  его  и нету. В небесное царствие в срамном виде без штанов не
войдешь. Так ли я говорю?
     Молодые захохотали  все  сразу,  с  треском.  Голый  заморгал  глазами,
оттопырил губы.
     - Однако, я вам скажу, ваши симпатии к царству небесному  и  к  князьям
довольно странны в теперешнее время... И мне кажется...
     - Бросьте, товарищ Антонов, -  примирительно  сказал  в  толпе  девичий
голос.
     - Семен Иванович, оставь, пускай! - прогудел срывающийся бас.
     Пошли дальше. Свет последней зари падал сквозь сетку плюща, затянувшего
стеклянную  дверь  на  террасу с белыми вазами. Шесть белых колонн с резными
листьями  вверху  поддерживали  хоры,  на  которых  когда-то  блестели трубы
музыкантов. Колонны возносились радостно и целомудренно, золоченые легонькие
стулья чинно стояли под стенами. Темные гроздья кенкетов глядели со стен, и,
точно  вчера  потушенные,  были в них обгоревшие белые свечи. Амуры вились и
заплетались  в гирляндах, танцевала обнаженная женщина в нежных облаках. Под
ногами  разбегался скользкий шашечный паркет. Странна была новая живая толпа
на  чернополосных  шашках,  и  тяжел и мрачен показался иностранец в золотых
очках,  отделившийся  от  групп.  За  колонной он стоял и глядел зачарованно
вдаль через сетку плюща.
     В смутном говоре зазвучал голос голого. Повозив  ногой  по  лоснящемуся
паркету, он спросил у Ионы:
     - Кто паркет делал?
     - Крепостные крестьяне, - ответил неприязненно Иона, - наши крепостные.
     Голый усмехнулся неодобрительно.
     - Сработано здорово, что и говорить. Видно,  долго  народ  гнул  спину,
выпиливая эти штучки, чтоб потом тунеядцы на них ногами шаркали.  Онегины...
трэнь... брень... Ночи напролет,  вероятно,  плясали.  Делать-то  ведь  было
больше нечего.
     Иона про себя подумал: "Вот чума голая навязалась, прости  господи",  -
вздохнул, покрутил головой и повел дальше.
     Стены исчезли под  темными  полотнами  в  потускневших  золотых  рамах.
Екатерина  II,  в  горностае,  с  диадемой  на  взбитых  белых  волосах,   с
насурьмленными бровями, смотрела  во  всю  стену  из-под  тяжелой  громадной
короны. Ее пальцы, остроконечные и тонкие,  лежали  на  ручке  кресла.  Юный
курносый, с четырехугольными  звездами  на  груди,  красовался  на  масляном
полотне напротив и с ненавистью глядел на свою мать. А вокруг сына и  матери
до самого лепного плафона глядели княгини и  князья  Тугай-Бег-Ордынские  со
своими родственниками.
     Отливая  глянцем,  чернея  трещинами,  выписанный  старательной  кистью
живописца XVIII  века  по  неверным  преданиям  и  легендам,  сидел  в  тьме
гаснущего от времени  полотна  раскосый,  черный  и  хищный,  в  мурмолке  с
цветными камнями, с самоцветной рукоятью сабли, родоначальник  -  повелитель
Малой Орды Хан Тугай.
     За полтысячи лет смотрел со стен род князей Тугай-Бегов,  род  знатный,
лихой, полный княжеских,  ханских  и  царских  кровей.  Тускнея  пятнами,  с
полотен вставала история рода с пятнами то боевой славы, то  позора,  любви,
ненависти, порока, разврата...
     На пьедестале бронзовый позеленевший бюст старухи  матери  в  бронзовом
чепце с бронзовыми лентами, завязанными под подбородком, с шифром на  груди,
похожим на мертвое  овальное  зеркало.  Сухой  рот  запал,  нос  заострился.
Неистощимая  в  развратной  выдумке,  носившая  всю  жизнь   две   славы   -
ослепительной красавицы и  жуткой  Мессалины.  В  сыром  тумане  славного  и
страшного города на севере была увита  легендой  потому,  что  первой  любви
удостоил ее уже на склоне своих дней тот самый белолосинный генерал, портрет
которого висел в кабинете рядом с Александром I. Из рук его перешла  в  руки
Тугай-Бега-отца и  родила  последнего  нынешнего  князя.  Вдовой  оставшись,
прославилась тем, что ее нагую на канате  купали  в  пруду  четыре  красавца
гайдука...
     Голый, раздвинув толпу, постучал ногтем по бронзовому чепцу и сказал:
     - Вот, товарищи, замечательная  особа.  Знаменитая  развратница  первой
половины девятнадцатого века...
     Дама с животом побагровела, взяла девочку за руку и быстро отвела ее  в
сторону.
     - Это бог знает что такое... Верочка, смотри, какие портреты предков...
     - Любовница Николая Палкина, - продолжал голый, поправляя пенсне,  -  о
ней даже в романах писали некоторые буржуазные писатели. А  тут  что  она  в
имении вытворяла - уму непостижимо. Ни одного не было смазливого  парня,  на
которого  она  не  обратила  бы  благосклонного  внимания...  Афинские  ночи
устраивала...
     Иона перекосил рот, глаза его налились мутной влагой и руки затряслись.
Он что-то хотел молвить, но ничего не молвил, лишь два раза  глубоко  набрал
воздуху. Все с  любопытством  смотрели  то  на  всезна