- вздохнул Ежиков и машинально скользнул по  таблице  в  500
рублей золотом.
     И сперва он увидел 06. Затем он увидел  066  и  побледнел,  как  зубной
порошок. Потом конец номера - 43 и затем уже сквозь туман середину - 02.
     Со службы Ежиков уходил необычным образом. По лестнице за ним  шла  вся
канцелярия и неизвестные небритые люди из 3-го этажа, показывавшие  на  него
пальцами, курьеры и мальчишки-папиросники. С обеих сторон Ежикова  под  руки
держали две машинистки.
     Ежиков говорил расслабленно:
     - Может быть, это еще опечатка. Я покупаю себе комнату...
     Отдельно уходил унылый и молчаливый Петухов. Его номер, от  ежиковского
разнился только на одну  единицу.  Навеки  Петухов  получил  кличку  "Теория
вероятности".
     Если кто-нибудь думает, что я выдумал  этот  рассказ,  пусть  посмотрит
таблицу выигрышей в 500 рублей золотом.

 * Михаил Булгаков. Рассказ Макара Девушкина



     Собр. соч. в 5 т. Т.2. М.: Худож. лит., 1992.
     OCR Гуцев В.Н.


     Жизнь наша хоть и не столичная, а все же интересная, узловая  жизнь,  и
происшествий  у  нас  происходит  невероятное  количество,  и  одно  другого
изумительнее

БРЮКИ И ВЫБОРЫ
     Был, например, такого рода факт:  купил  себе  наш  секретарь  месткома
Фитилев новые брюки шевиот в  полоску.  Удивительного  тут  ничего  нет  для
такого города мирового, как, например, Москва,  -  там  у  каждого  брюки  в
полоску, а в наших палестинах это обновка!
     Понятное дело, всякому лестно посмотреть на Фитилевы штаны.  Но  только
Фитилев аккуратный человек - не объявляет штанов до поры до времени.  И  вот
расклеивается совершенно неожиданно  повестка  знаменитого  общего  собрания
всех до единого членов нашей станции. И в повестке стоят такие вопросы,  как
доклад предучкпрофсожа, доклад УДР и в заключительном аккорде отчет месткома
с перевыборами, в чем самый главный гвоздь и есть.
     Кроме того, все говорят,  что  на  торжественном  собрании  выступит  и
знаменитый наш Фитилев, секретарь, в новой покупке. Так что  зал  заполнился
до  невыносимых  пределов  духоты,  и  действительно,  появился  Фитилев  со
складками, и штаны как чугунные на памятнике поэта  Пушкина,  в  Москве,  до
того сшиты отлично.
     Нуте-с, отлично. Ровно в  шесть  часов  встал  председатель  и  объявил
собрание открытым, и вышел наш  величественный  предучкпрофсож,  кашлянул  и
врезал собранию речь. Начал докладывать про дорожный съезд, и докладывал с б
часов до 9 часов, а по новому стилю до 21-го часа,  выпив  всего  полграфина
воды из первого класса. Что было в зале, выразить я не могу, за  исключением
того, что неожиданно заснул весь первый ряд, а за ним второй,  как  на  поле
сражения. И даром председатель звонил и призывал к сознательности. Какая  же
сознательность у человека, ежели он спит?
     Но разразилась, нарушив течение профессиональной жизни собрания,  гроза
в лице ремонтного рабочего Васи Данилова. Из ряда поднялся Вася  и  заплакал
так, словно утратил дорогого спутника жизни - жену, -  обратившись  громовым
голосом к докладчику, сказал:
     - Ежели ты не закроешь задвижку,  я  удавлюсь!  Больше  не  могу  после
восьмичасового рабочего дня слышать про твои факты.
     И произошло волнение в сплоченных рядах, и исключили Васю из  заседания
впредь до успокоения.
     Тогда Вася, плача до самой двери, вышел, соблазнив многих, говоря:
     - Иду, дорогие товарищи, в пивную, потому что без пива второй  речи  не
выдержу.
     И с ним ушли некоторые. В  смятении  по  поводу  кворума,  председатель
первого докладчика ликвидировал, а выпустил второго,  и  второй  про  работу
правления говорил до 23 часов, с лишком 2 часа  про  разные  цифры.  Никакие
брюки ничего  не  помогли,  и  сам  Фитилев  пал  лицом  на  белые  руки  и,
притворяясь, что слушает, на самом деле  заснул.  Барышни,  любовавшиеся  на
красавца  Фитилева,  все  ушли,  потому  что  хоть  Фитилев   холостой,   но
невозможно.
     И, наконец, около полуночи кончилось все, и лучше всех убил наповал сам
Фитилев, оживившись по окончании речи.
     Встал Фитилев, прищурился на трибуне и заявил:
     - От имени Российской коммунистической партии большевиков...
     Весь  зал  проснулся,  потому  что  думали,  что   он   радио   объявит
международной важности, а он дальше:
     -  ...ячейки  нашей  станции  и  от  имени  укома  предлагается  список
кандидатов в местком. И чтоб, товарищи, никаких отводов и замен, потому  как
мне поручено провести и я не допущу.
     Вася Данилов  вернулся  к  перевыборам  со  своими  спутниками  бодрый,
собираясь навести рабочую здоровую критику на кандидатов, и даже открыл рот.
     - Вот так клюква! - вскричал Вася и  без  всякой  критики  проголосовал
рукой. А за ним все.
     Но когда разошлись, червь мне сердце источил, и я не вытерпел.  Спросил
у нашего партийного Назар Назарыча - развитого человека:
     - Это правда, что вот, мол, от имени российской и не  сметь  шевельнуть
языком?
     А тот и говорит:
     - Ничего подобного!.. Жалко, что я больной лежал, а я б его  разъяснил.
Безобразие! Хлестаков в полосатых штанах.  Это  не  живое  дело,  а  гнусный
бюрократизм!
     И пошел, и пошел.
     Вот оно какие бывают оригинальные заседания у нас в захолустной жизни.

 * Михаил Булгаков. Сотрудник с массой, или свинство по профессиональной линии


     (Рассказ-фотография)


     Собр. соч. в 5 т. Т.2. М.: Худож. лит., 1992.
     OCR Гуцев В.Н.


     Дунька прилетела как буря.
     -  Товарищ  Опишков-е-е,  -  выла  Дунька,  шныряя глазами. - Где ж он?
Товари...
     Басистый кашель раздался с крыльца, и т. Опишков,  подтягивая  пояс  на
кальсонах, предстал перед Дунькой.
     - Чего ты орешь как скаженная? - спросил он, зевая.
     - Кличут вас, - объяснила Дунька, - идите скореича ждуть!
     - Которые ждуть? - беспокойно осведомился Опишков.
     - Собрание... Народу собрамшись видимо-невидимо!..
     Товарищ Опишков плюнул с крыльца.
     - Тьфу, черт! Я думал, что... Приду сейчас, скажи.
     - Чай-то пить будешь? - спросила супруга.
     - А, не до чаю мне, - забубнил Опишков, надевая штаны, -  масса  ждеть,
чтоб ей ни дна ни покрышки... Мне эта  масса  вот  где  сидит  (тут  Опишков
похлопал себя  по  шее).  Какого  лешего  этой  массе...  -  Голос  Опишкова
напоминал отдаленный гром или телегу на плотине... - Масса... У меня времени
нету. Делать им нечего...
     Опишков застегнул разрез.
     - Придешь-то скоро? - спросила супруга.
     - Чичас, - отозвался Опишков,  стуча  сапогами  по  крыльцу,  -  я  там
прохлаждаться не буду... с этой массой...
     И скрылся.
     В зале, вместившем массу транспортников 3-го околотка  1  участка,  при
появлении тов. Опишкова пролетело дуновение и шепот:
     - Пришел... Пришел... Пе-Де... глянь...
     Председатель собрания встал навстречу Опишкову и нежно улыбнулся.
     - Очень приятно, - сказал он.
     - Бур... бур... бур... - загромыхал в ответ опишковский бас. - Чего?
     - Как чего? -  почтительно  отозвался  председатель.  -  Доклад  ваш...
Хе-хе.
     - Да-клад? - изумился Опишков. - Кому доклад?
     - Как кому? Им,  -  и  председатель  махнул  в  сторону  потной  массы,
громоздящейся в рядах.
     - Вр... пора... гу... гу... - зашевелилась и высморкалась масса.
     Кислое выражение разлилось по всему лицу  Опишкова  и  даже  на  куртку
сползло.
     - Ничего не пойму, - сказал он, кривя рот, - зачем это доклад? Гм...  Я
доклады делаю ежедневно Пе-Че, а чего еще этим?..
     Председатель густо покраснел, а  масса  зашевелилась.  В  задних  рядах
поднялись головы...
     - Нет уж, вы, пожалуйста,  -  забормотал  председатель,  -  Пе-Че  само
собой, а это, извините за выражение, само собой, потрудитесь...
     - Гур... Гур... - забурчал Опишков и сел на стул. - Ну, ладно.
     В зале сморкнулись в последний раз.
     - Тиш-ше! - сказал председатель.
     - Гм, - начал Опишков. - Ну, стало быть... чего ж тут  говорить...  Ну,
сделано 3 версты разгонки.
     В зале молчали, как в гробу.
     - Ну, - продолжал Опишков, - шпал тыщу штук сменили.
     Молчание.
     - Ну, - продолжал Опишков, - траву пололи. (Молчание.)
     - Ну, - продолжал Опишков, - путь, как его, поднимали.
     Молчание нарушил тонкий голос:
     - Ишь, трудно ему докладать. Хучь плачь!
     И опять смолкло.
     - Ну? - робко спросил председатель.
     - Что "ну"? - спросил Опишков, заметно раздражаясь.
     - А сколько это стоило, и вообще, извиняюсь,  какая  продолжительность,
как говорится, и прочее... и прочее...
     -  Я  не  успел  это  подготовить,  -  отозвался  Опишков  голосом   из
подземелья.
     - Тогда, извиняюсь, нужно было  предупредить...  ведь  мы  же  просили,
извиняюсь.
     Опишковское терпение лопнуло,  и  лицо  его  стало  такого  цвета,  как
фуражка начальника станции.
     - Я, - заорал Опишков, - вам не подчиняюсь!.. (В зале гробовое.)
     - Ну вас к богу!.. Надоели вы мне, и разговаривать я с вами  больше  не
желаю, - бухнул Опишков и, накрывшись шапкой, встал и вышел.
     Гробовое молчание царило три минуты. Потом прорвало.
     - Вот так клюква! - пискнул кто-то.
     - Доложил!
     - Обидели Опишкова...
     - Вот дык свинство учинил!
     - Что же это, стало быть, он плювает на нас?!
     Председатель  сидел  как  оплеванный  и  звонил в колокольчик. И чей-то
рабкоровский голос покрыл гул и звон:
     - Вот я ему напишу в "Гудок"! Там ему загнут салазки!! Чтобы  на  массу
не плювал!!

 * Михаил Булгаков. Смуглявый матерщинник



     Собр. соч. в 5 т. Т.2. М.: Худож. лит., 1992.
     OCR Гуцев В.Н.


                                      Распроклятый тот карась
                                      Поносил меня вчерась
                                      Да при всем честном собранье
                                      Непечатной разной бранью!
                                                       Из "Конька-Горбукъка"

                                      Прекратите,  товарищи, матерщину раз и
                                   навсегда. Это - позор-с!
                                                         Лозунг фельетониста

     Ругаются  у нас здорово, как известно, на станции Ново-Алексеевка Южных
ж.  д.,  но так обложить, как обложил трех безбилетных 24 сентября 1924 года
по  новому стилю старший агент охраны поезда э 31, еще никто не обкладывал в
жизни человеческой!
     Вся публика сбежала в ужасе, не говоря  уже  о  женщинах,  даже  сторож
удрал.
     Я считаю это явление позорным на транспорте и написал стихи:

          Сопровождая тридцать первый,
          Охраны агент -  парень  смелый  -
          Трех безбилетных зацепил,
          К ДС в контору потащил.
          Все это так, но на перроне
          Его смуглявое лицо
          Заволокло вдруг тучей черной
          И передернуло всего.
          "Я... вашу мать, в кровь, в бога, в веру!!!
          Сей агент начал тут кричать, -
          Я покажу вам для примеру,
          Как зайцем ездить... вашу мать!!"
          А женщин много. Вот беда!
          И от стыда бежать... куда?!
          "В кровь, боженят!! Я вас сгребу!!" -
          Ревет наш агент, как в трубу.
          О, агент! Выслушай совет:
          Лови ты зайцев беспощадно,
          Но не позорь ты белый свет
          Своею бранию площадной!

 * Михаил Булгаков. Благим матом



     Собр. соч. в 5 т. Т.2. М.: Худож. лит., 1992.
     OCR Гуцев В.Н.


                                      В  трудовом  литерном  поезде  участка
                                   Р...  Ряз.-Ур. рабочие каждый день играют
                                   в   карты  -  в  козла.  Эта  игра  стала
                                   занятием рабочих, в процессе которой идет
                                   ругань матершинная, невозможно какая.
                                      Безобразие!
                                                               Рабкор э 3009

     Вагон. Махорка.
     - А я дамой!
     - А мы твою даму по... (одно непечатное слово)! Хлоп!
     - Ах ты, трах-тара-там... (три непечатных слова).
     - Иван Миколаич, ходи под него королем!
     - Ходи ты своим королем в... (одно непечатное слово)! У нас  на  твоего
короля, бум-тара-трах (три непечатных слова), туз имеется!
     - А мы его двойкой козырной, старого... (одно непечатное  слово)  по...
(одно непечатное слово). Бац-тара-бум! (три).
     Дзинь!
     - Братцы, что это?
     - Фонарь, буц-там-тарарах (три) лопнул! Не выдержал!
     - Рази иван-миколаичевский разговор выдержишь? Он как скажет, будто  из
пушки выстрелит.
     -  Потеха!  Тут,  братцы,  позавчера  проходила  жена  железнодорожного
мастера, а Васька как раз хлопнул Иван-Миколаевичева  валета  дамой.  Тот  и
начал. Я тебе, говорит!.. Я б его, говорит... Трах-тара мать твою,  говорит,
я ее бы, твою даму, говорит, семь раз, говорит, трах-тарарах, говорит. Что б
ее, говорит! Я ее, говорит!! Чисто град по станции пошел! Та, бедняжка,  как
облокотилась на вагон, стоит и двинуться не может, руки-ноги трясутся,  сама
бледная. Корзину уронила. А Иван Миколаич трехдюймовым беглым  кроет.  Минут
восемь работал. Родителей этой дамы отделал, принялся за валетову  тетку,  я
б, говорит, эту тетку, да я бы ее!! После тетки прошел  в  боковую  линию  -
своячениц, сноху и шурина изнасиловал. Потом поднялся до предков, прабабушку
чью-то обесчестил, потом по внукам начал чесать. Наконец на  восьмой  минуте
хлопнул двоюродного племянника пиковой десяткой и закрыл клапан.
     Та пот утерла, корзину подняла, идет и плачет.
     - Бабам нашей игры не выдержать!
     - Что бабам! Тут вчера на лошади приехал один крестьянин. Привязал ее у
шлагбаума, а Петя в это время  роббер  доигрывал  и  начал  выражаться.  Дык
лошадка постояла, постояла, как плюнет! Потом отвязалась и говорит:
     - Пойду, - говорит, - куда глаза глядят.  Потому  что  такого  сраму  в
жизнь свою лошадиную не слыхала. Ловили ее потом два часа в поле.
     - Лошадка-то женского пола была? (Три непечатных слова.)
     - Кобылка, понятное дело.

 * Михаил Булгаков. Воспоминание...



     Собр. соч. в 5 т. Т.2. М.: Худож. лит., 1992.
     OCR Гуцев В.Н.


     У многих,  очень  многих  есть  воспоминания,  связанные  с  Владимиром
Ильичем, и у меня есть одно. Оно чрезвычайно прочно, и расстаться с ним я не
могу. Да и как расстанешься, если каждый вечер, лишь только  серые  гармонии
труб нальются теплом и приятная волна потечет по комнате, мне вспоминается и
желтый лист  моего  знаменитого  заявления,  и  вытертая  кацавейка  Надежды
Константиновны...
     Как расстанешься, если каждый вечер, лишь только нальются нити лампы  в
пятьдесят свечей, и в зеленой тени абажура я могу писать и читать, в  тепле,
не помышляя о том, что на дворе ветерок при восемнадцати градусах мороза.
     Мыслимо ли расстаться, если, лишь только я подниму голову, встречаю над
собой потолок. Правда, это отвратительный потолок -  низкий,  закопченный  и
треснувший,  но  все  же  он  потолок,  а  не  синее  небо  в  звездах   над
Пречистенским  бульваром,  где,  по  точным   сведениям   науки,   даже   не
восемнадцать градусов, а двести семьдесят один - и все они ниже нуля. А  для
того, чтобы прекратить мою  литературно-рабочую  жизнь,  достаточно  гораздо
меньшего количества их. У меня же под черными фестонами паутины - двенадцать
выше нуля, свет, и книги, и карточка жилтоварищества. А это  значит,  что  я
буду существовать столько же, сколько и весь дом. Не будет пожара - и я жив.
     Но расскажу по порядку.

x x x

     Был конец 1921 года. И я приехал в Москву. Самый  переезд  не  составил
для  меня  особенных  затруднений,  потому  что  багаж  мой  был  совершенно
компактен. Все мое имущество помещалось в ручном чемоданчике. Кроме того, на
плечах у меня был бараний полушубок. Не стану описывать его. Не стану, чтобы
не возбуждать в читателе чувство отвращения, которое и до  сих  пор  терзает
меня при воспоминании об этой лохматой дряни.
     Достаточно сказать, что в первый же рейс по Тверской улице я шесть  раз
слышал за моими плечами восхищенный шепот:
     - Вот это полушубочек!
     Два дня я походил по Москве и, представьте, нашел место.  Оно  не  было
особенно блестящим, но и не хуже других мест: также  давали  крупу  и  также
жалованье платили в декабре за август. И я начал служить.
     И вот тут в безобразнейшей наготе предо мной встал вопрос... о комнате.
Человеку нужна комната. Без комнаты человек не  может  жить.  Мой  полушубок
заменял мне пальто, одеяло, скатерть  и  постель.  Но  он  не  мог  заменить
комнаты, так же, как и чемоданчик. Чемоданчик был слишком мал.  Кроме  того,
его нельзя было отапливать. И, кроме того, мне казалось  неприличным,  чтобы
служащий человек жил в чемодане.
     Я отправился в жилотдел и простоял в  очереди  шесть  часов.  В  начале
седьмого часа я в хвосте людей, подобных  мне,  вошел  в  кабинет,  где  мне
сказали, что я могу получить комнату через два месяца.
     В  двух  месяцах  приблизительно  шестьдесят  ночей,   и   меня   очень
интересовал вопрос, где я их проведу. Пять из  этих  ночей,  впрочем,  можно
было отбросить: у меня было пять знакомых семейств в Москве. Два раза я спал
на кушетке в передней, два раза - на стульях и один раз - на газовой  плите.
А на шестую ночь я пошел ночевать на Пречистенский бульвар. Он очень красив,
этот бульвар, в ноябре месяце, но ночевать на нем нельзя больше одной ночи в
это время. Каждый, кто желает, может в этом убедиться.  Ранним  утром,  лишь
только  небо  над  громадными  куполами  побледнело,  я   взял   чемоданчик,
покрывшийся серебряным инеем, и отправился на Брянский  вокзал.  Единственно
чего я хотел после ночевки на бульваре - это покинуть  Москву.  Без  всякого
сожаления я оставлял рыжую крупу в мешке и ноябрьское жалованье, которое мне
должны были выдавать в феврале. Купола, крыши, окна и московские  люди  были
мне ненавистны, и я шел на Брянский вокзал.
     Тут и случилось нечто, которое нельзя назвать иначе как чудом. У самого
Брянского вокзала я встретил своего приятеля. Я полагал, что он умер.
     Но он не только не умер, он жил в  Москве,  и  у  него  была  отдельная
комната. О, мой лучший друг! Через час я был у него в комнате.
     Он сказал:
     - Ночуй. Но только тебя не пропишут.
     Ночью я ночевал, а днем я ходил в домовое управление  и  просил,  чтобы
меня прописали на совместное жительство.
     Председатель домового  управления,  толстый,  окрашенный  в  самоварную
краску человек в барашковой шапке  и  с  барашковым  же  воротником,  сидел,
растопырив локти, и медными глазами смотрел на дыры моего  полушубка.  Члены
домового управления в барашковых шапках окружали своего предводителя.
     - Пожалуйста, пропишите меня, - говорил я, - ведь хозяин комнаты ничего
не имеет против того, чтобы я жил в его комнате. Я очень  тихий.  Никому  не
буду мешать. Пьянствовать и стучать не буду...
     - Нет, - отвечал председатель, - не пропишу. Вам не полагается  жить  в
этом доме.
     - Но где мне жить, - спрашивал я, - где? Нельзя мне жить на бульваре.
     - Это не касается, - отвечал председатель.
     -  Вылетайте  как  пробка!  -  кричали  железными  голосами   сообщники
председателя.
     - Я не пробка... я не пробка, - бормотал я в  отчаянии,  -  куда  же  я
вылечу. Я - человек. Отчаяние съело меня.
     Так продолжалось пять дней, а на шестой явился какой-то хромой  человек
с банкой от керосина в руках и заявил, что, если я не уйду завтра сам,  меня
уведет милиция.
     Тогда я впал в остервенение.

x x x

     Ночью  я  зажег  толстую   венчальную   свечу   с   золотой   спиралью.
Электричество было сломано уже неделю, и мой  друг  освещался  свечами,  при
свете которых его тетка вручила свое сердце и руку его дяде.  Свеча  плакала
воско