гастрономические,  писчебумажные,  шляпные,  парикмахерские,
книжные, технические и, наконец, огромные универсальные.
     На оголенные стены цветной волной полезли вывески, с каждым днем новые,
с каждым днем все больших размеров. Кое-где  они  сделаны  на  скорую  руку,
иногда просто написаны на полотне, но рядом с ними появились постоянные,  по
новому правописанию, с яркими аршинными буквами. И  прибиты  они  огромными,
прочными костылями.
     Надолго, значит.
     И  старые  погнувшиеся и облупленные железные листы среди них как будто
подтягиваются  и  оживают,  хилые  твердые  знаки  так  странно  режут глаз.
Дальше  больше,  шире...  Не  узнать  Москвы. Москва торгует... На Кузнецком
целый  день кипит на обледеневших тротуарах толчея пешеходов, извозчики едут
вереницей и автомобили летят, хрипят сигналы.
     За  сотенными  цельными  стеклами  буйная гамма ярких красок: улыбаются
раскрашенными  ликами  фигурки-игрушки  артелей  кустарей.  Выше,  в  бывшем
магазине  Шанкса,  из  огромных  витрин  тучей  глядят дамские шляпы, чулки,
ботинки,  меха.  Это  один  из универсальных магазинов. Моск. потр. общ. Оно
открыло восемь таких магазинов по всей Москве.
     На Петровке в сумеречные часы дня из окон на черные от народа  тротуары
льется непрерывный электрический  свет.  Блестят  окна  конфексионов.  Сотни
флаконов с лучшими  заграничными  духами  граненых,  молочно-белых,  желтых,
разных причудливых форм и фасонов. Волны материй, груды галстухов,  кружева,
ряды коробок с пудрой.  А  вон  безжизненно-томно  сияют  раскрашенные  лица
манекенов, и на плечи их наброшены бесценные по нынешним временам палантины.
Ожили пассажи.
     Громада "Мюр и Мерилиза" еще безмолвно и пусто чернеет своими огромными
стеклами, но уже в нижнем этаже исчезли из витрины  гигантские  раскрашенные
карикатуры на Нуланса и По, а из дверей выметают сор. И  Москва  знает  уже,
что в феврале здесь откроют универсальный магазин Мосторга с 25  отделениями
и прежние директора Мюра войдут в его правление.
     Кондитерские на каждом шагу. И  целые  дни  и  до  закрытия  они  полны
народу.  Полки  завалены  белым  хлебом,  калачами,  французскими   булками.
Пирожные бесчисленными рядами устилают прилавки. Все это чудовищных цен.  Но
цены в Москве давно уже никого не пугают, и сказочные, астрономические цифры
миллионов (этого слова уже давно нет в Москве,  оно  окончательно  вытеснено
словом "лимон") пропускают за день блестящие, неустанно щелкающие кассы.
     В бывшей булочной Филиппова на Тверской, до  потолка  заваленной  белым
хлебом, тортами, пирожными, сухарями и баранками, стоят непрерывные хвосты.
     Выставки гастрономических магазинов поражают своей роскошью. В них горы
коробок с консервами, черная икра, семга, балык, копченая рыба, апельсины. И
всегда у окон этих магазинов как зачарованные стоят прохожие  и  смотрят  не
отрываясь на деликатесы...
     Все 34 гастрономических магазина М.П.О.  и  частные  уже  оповестили  в
объявлениях о том, что у них есть и русское и заграничное вино,  и  москвичи
берут его нарасхват.
     В конце ноября "Известия" в первый раз вышли с объявлениями,  и  теперь
ими  пестрят  страницы  всех  газет  и  торговых  бюллетеней.   А   самолеты
авиационной группы  "Воздушный  флот"  уже  сделали  первый  опыт  разброски
объявлений над Москвой, и теперь  открыт  прием  объявлений  "С  аэроплана".
Строка такого объявления стоит 15 руб. на новые дензнаки.
     Движение на улицах возрастает с каждым днем. Идут трамваи по  маршрутам
3, 6, 7, 16, 17, А и Б, и извозчики во все стороны везут москвичей  и  бойко
торгуются с ними:
     - Пожалуйте, господин! Рублик без лишнего (100 тыс.)! Со мной ездили!
     У "Метрополя", у Воскресенских ворот, у Страстного монастыря,  -  всюду
на перекрестках воздух звенит от  гомона  бесчисленных  торговцев  газетами,
папиросами, тянучками, булками.
     У Ильинских ворот стоят женщины с пирожками в две шеренги. А на Ильинке
с серого здания с колоннами исчезла надпись "Горный совет" и повисла другая,
с огромными буквами: "Биржа", и в нем  идут  биржевые  собрания  и  проходят
через маклеров миллиардные сделки.
     До поздней ночи  движется,  покупает,  продает,  толчется  в  магазинах
московский люд. Но и поздним вечером, когда стрелки  на  освещенных  уличных
часах неуклонно ползут к полночи, когда уже закрыты все  магазины,  все  еще
живет неугомонная Тверская.
     И режут воздух крики мальчишек:
     - "Ира" рассыпная! "Ява"! "Мурсал"!
     Окна бесчисленных кафе освещены, и из них глухо  слышится  взвизгивание
скрипок.
     До поздней ночи шевелится, покупает и продает, ест и пьет за  столиками
народ, живущий в не виданном еще никогда торгово-красном Китай-городе.

 * Михаил Булгаков. "Ревизор" с вышибанием


     Новая постановка


     Собр. соч. в 5 т. Т.2. М.: Худож. лит., 1992.
     OCR Гуцев В.Н.


                                      У   нас  в  клубе  член  правления  за
                                   шиворот  ухватил  члена  клуба и выбросил
                                   его из фойе.
                                           Письмо рабкора с одной из станций
                                                               Донецкой дор.

ДЕЙСТВУЮЩИЕ ЛИЦА:
     Городничий.
     Земляника - попечитель богоугодных заведений.
     Ляпкин-Тяпкин - судья.
     Хлопов - смотритель училищ.
     Член правления клуба.
     Член клуба.
     Суфлер.
     Публика.
     Голоса.
     Сцена представляет клуб при станции N Донецких железных дорог.  Занавес
закрыт.

     Публика. Вре-мя. Времечко!.. (Топает ногами,  гаснет  свет,  за  сценой
слышны  глухие  голоса  безбилетных,  сражающихся   с   контролем.   Занавес
открывается. На освещенной сцене комната в доме городничего.)
     Голос (с галереи). Ти-ша!
     Городничий. Я пригласил вас, господа...
     Суфлер  (из  будки  сиплым  шепотом).  С   тем,   чтоб   сообщить   вам
пренеприятное известие.
     Городничий. С тем, чтоб сообщить вам пренеприятное известие: к нам едет
ревизор!
     Ляпкин-Тяпкин. Как ревизор?
     Земляника. Как ревизор?
     Суфлер. Мур-мур-мур...
     Городничий.  Ревизор  из  Петербурга  инкогнито  и  еще   с   секретным
предписанием.
     Ляпкин-Тяпкин. Вот те на!
     Земляника. Вот не было заботы, так подай!
     Хлопов. Господи боже, еще и с секретным предписанием.
     Городничий. Я как будто предчувство... (За сценой страшный гвалт. Дверь
на сцену распахивается, и вылетает член клуба. Он во  френче  с  разорванным
воротом. Волосы его взъерошены.)
     Член клуба. Вы не  имеете  права  пхаться!  Я  член  клуба.  (На  сцене
смятение.)
     Публика. Ах!
     Суфлер (змеиным шепотом). Выплюнься со сцены. Что ты, сдурел?
     Городничий (в остолбенении). Что вы, товарищ, с ума сошли?
     Публика. Ги-ги-ги-ги...
     Городничий (хочет продолжать роль). Сегодня  мне  всю  ночь  снились...
Выкинься со сцены, Христом-богом тебя прошу... Какие-то  две  необыкновенные
крысы...  В  дверь  уходи,  в  дверь,  говорю!..  Ну,  сукин  сын,   погубил
спектакль...
     Земляника (шепотом). В дверь налево... В декорацию лезешь, сволочь.
     Член клуба мечется по сцене, не находя выхода.
     Публика (постепенно веселея). Бис, Горюшкин! Браво, френч!
     Городничий (теряясь). Право, этаких я никогда не видел... Вот мерзавец!
     Суфлер (рычит). Черные, неестественной величины... Пошел ты к  чертовой
матери!.. Хоть от будки отойди...
     Публика. Га-га-га-га-га...
     Городничий. Я прочту вам письмо... Вот что он пишет. (За сценой  шум  и
голос члена правления: "Где этот негодяй?" Дверь раскрывается, и  появляется
член правления на сцене. Он в пиджаке и в красном галстуке.)
     Член правления (грозно). Ты тут, каналья?
     Публика (в восторге). Браво, Хватаев!.. (Слышен пронзительный  свист  с
галереи.) Бей его!!!
     Член клуба. Вы не имеете права. Я - член!
     Член правления. Я те покажу, какой ты член.  Я  тебе  покажу,  как  без
билета лазить!!!
     Земляника. Товарищ Хватаев! Вы не  имеете  права  применять  физическую
силу при советской власти.
     Городничий. Я прекращаю спектакль. (Снимает баки и парик.)
     Голос (с галереи, в восхищении). Ванька, он молодой, глянь! (Свист.)
     Член правления (в экстазе). Я те покажу!!! (Хватает  за  шиворот  члена
клуба, взмахивает им, как тряпкой, и швыряет им в публику.)
     Член клуба. Караул!!! (С глухим воплем падает в оркестр.)
     Городничий. Пахом, давай занавес!
     Земляника. Занавес! Занавес!
     Публика. Милицию!!! Милицию!!!

                            Занавес закрывается.

 * Михаил Булгаков. При исполнении святых обязанностей



     Собр. соч. в 5 т. Т.2. М.: Худож. лит., 1992.
     OCR Гуцев В.Н.


                                                 Бумага, адресованная ВЧ-25.
                                               Со ст. Алатырь Казанской дор.
                                                        Фельдшерицы Поденке.

                                      Довожу  до  вашего сведения, что в мое
                                   дежурство  15-го  июня  с.  г.  в  7 час.
                                   вечера в больницу явился в нетрезвом виде
                                   представитель    учстрахкассы    А.    К.
                                   Сергиевский,  без моего ведома вломился в
                                   родильное  отделение,  а  оттуда прошел в
                                   гинекологическую    палату,   где   начал
                                   осматривать  белье  у женщин, говоря, что
                                   оно  грязное,  кричал, перепугал больных,
                                   назвал  дежурную  фельдшерицу  свиньей, а
                                   одну из больных проходимкой.
                                                        Подпись фельдшерицы.
                                                            Подпись сиделки.
                                                            Подпись больных.

                                                      Подпись рабкора э 994.

     Хорошо и тихо было в железнодорожной  больнице.  Вечер.  Поправляющиеся
больные занимались чтением газет и разных полезных книг. Около тяжелобольных
суетились сиделки и фельдшерицы.
     Из родильного отделения доносились временами стоны.
     Там - рожали.
     Словом, все как полагается в приличном месте.
     И вот... раздались громкие шаги, затем негромкое икание, и  в  больнице
появился гражданин Сильнейший запах пива появился  вслед  за  гражданином  и
смешался с запахом иода и хлороформа.
     - Позвольте... э .. узнать, где у вас тут... э... родильное  отделение?
- спросил гражданин, загадочно улыбаясь.
     - А вам зачем? - удивленно осведомилась фельдшерица.
     - Я родить желаю, - пояснил гражданин.
     - Как - родить? Вы - мужчина, - ответила  фельдшерица,  не  веря  своим
ушам.
     - А п-почем вы знаете? Хи-хи! Впрочем, я пошутил. Я ..  пошутил,  м-моя
цыпочка,  -  молвил  гражданин  и  сделал  попытку  взять   фельдшерицу   за
подбородок, но промахнулся.
     - Я вам не  цыпочка,  -  неуверенно  ответила  фельдшерица,  пораженная
уверенными действиями посетителя, - а кто вы такой?
     - Я, м-моя м-милая,  представитель  учстрахкассы,  -  объяснил  дорогой
гость.
     - Что же вам угодно?
     - А вот сейчас узнаете, - зловеще молвил гость.
     Тут он очень ловко открыл дверь в родильное  и  появился  там  во  всей
своей красоте. Пораженные ею родильницы встретили посетителя легким визгом.
     - Я в-вам помешал? - обиженно спросил гость.
     - Гражданин, уйдите, что вы! - в ужасе сказала фельдшерица.
     - Довольно странно, гм... как же это я уйду? Только что пришел и сейчас
же уйду?.. Нет-с, я сейчас белье буду осматривать.
     С этими словами посетитель сделал пять косых шагов к крайней койке.
     В родильном завыли.
     Несколько ошеломленный, посетитель покачался, как маятник, и заметил:
     - Ну, л-ладно. Если вы такие пугливые... я... зайду па-па-зн-е-е.
     И вышел, и пошел в гинекологическое, и направился к  крайней  койке,  и
взялся за одеяло.
     Фельдшерица набралась храбрости.
     - Прошу прекратить этот осмотр, вы беспокоите больных.
     - Что-о?! - спросил  посетитель,  и  ярость  начала  выступать  на  его
малиновом лице, - как ты сказала? Я беспокою? Я?! Я?! Я?!!  (Головы  сиделок
появились в дверях.) Я?!! Член учстрахкассы, беспокою больных! Да ты знаешь,
кто ты такая после всех твоих замечаний?
     - Кто? - спросила бледная фельдшерица.
     - Свинья ты, вот ты кто!
     Фельдшерица вынула носовой платок и заплакала в него.
     - Вон! - гаркнул вдруг посетитель на  сиделок  таким  голосом,  что  те
мгновенно провалились сквозь землю. Уничтожив таким образом низший персонал,
алкогольный ревизор вновь обратился к среднему персоналу, именно  к  той  же
фельдшерице.
     - Ты знаешь, что я с тобой могу сделать? Ты у меня в 24 минуты вылетишь
на улицу... и на этой улице сгниешь под забором... Ты у  меня  пятки  будешь
лизать и просить прощения. Н-но. Я т-тебя не прощу!.. Пойми,  несознательная
личность, что это моя святая обязанность - осмотр  больных  и  выявление  их
нужд. Может быть, они на что-нибудь жалуются?
     - Гражданин, - взмолился женский  голос  из-под  одеяла,  -  уйдите  вы
отсюда...
     - Под каким одеялом это сказали?! - грозно  осведомился  гость.  -  Под
этим, с полосками?! Молчи, проходимка!!
     Под одеялом с полосками заплакали. Потом заплакали под другим одеялом.
     Ревизор покачался на месте и сказал:
     - Хорошо-с, очень хорошо вы меня приняли.  Так  и  запишем.  Будете  вы
помнить, как оскорблять представителя страхкассы  при  исполнении  им  своих
обязанностей. Я вам покажу .. кузькину мать ..
     И с этими словами "высокий" посетитель под дружный женский  плач  отбыл
из больницы...
     Куда - мне неизвестно. Но,  во  всяком  случае,  да  послужит  ему  мой
фельетон на дальнейшем его пути фонарем.

 * Михаил Булгаков. Самогонное озеро


     (Повествование)


     Собр. соч. в 5 т. Т.2. М.: Худож. лит., 1992.
     OCR Гуцев В.Н.


     В десять часов  вечера  под  Светлое  Воскресенье  утих  наш  проклятый
коридор. В блаженной  тишине  родилась  у  меня  жгучая  мысль  о  том,  что
исполнилось мое мечтанье и бабка  Павловна,  торгующая  папиросами,  умерла.
Решил это я потому, что из комнаты Павловны не доносилось криков истязуемого
ее сына Шурки.
     Я сладострастно улыбнулся, сел в драное кресло и развернул томик  Марка
Твена. О, миг блаженный, светлый час!..
     ...И в десять с четвертью вечера в коридоре трижды пропел петух.
     Петух - ничего особенного. Ведь жил же у Павловны полгода  поросенок  в
комнате. Вообще Москва не Берлин, это раз, а во-вторых,  человека,  живущего
полтора года в коридоре  э  50,  не  удивишь  ничем.  Не  факт  неожиданного
появления петуха испугал меня, а то обстоятельство, что петух пел  в  десять
часов вечера. Петух - не соловей и в довоенное время пел на рассвете.
     - Неужели эти мерзавцы напоили петуха?  -  спросил  я,  оторвавшись  от
Твена, у моей несчастной жены.
     Но та не успела ответить. Вслед  за  вступительной  петушиной  фанфарой
начался непрерывный вопль петуха. Затем завыл мужской голос. Но как! Это был
непрерывный  басовой  вой  в  до-диез,  вой  душевной   боли   и   отчаяния,
предсмертный тяжкий вой.
     Захлопали все двери,  загремели  шаги.  Твена  я  бросил  и  кинулся  в
коридор.
     В  коридоре  под  лампочкой,  в  тесном   кольце   изумленных   жителей
знаменитого  коридора,  стоял  неизвестный  мне  гражданин.  Ноги  его  были
растопырены, как ижица, он покачивался и, не  закрывая  рта,  испускал  этот
самый исступленный  вой,  испугавший  меня.  В  коридоре  я  расслышал,  что
нечленораздельная длинная нота (фермато) сменилась речитативом.
     - Так-то, - хрипло давился и завывал неизвестный  гражданин,  обливаясь
крупными слезами, -  Христос  Воскресе!  Очень  хорошо  поступаете!  Так  не
доставайся же никому!! А-а-а-а!!
     И с этими словами он драл пучками перья из  хвоста  у  петуха,  который
бился у него в руках.
     Одного взгляда было достаточно, чтобы убедиться, что  петух  совершенно
трезв. Но на лице у петуха была  написана  нечеловеческая  мука.  Глаза  его
вылезали  из  орбит,  он  хлопал  крыльями  и  выдирался   из   цепких   рук
неизвестного.
     Павловна, Шурка, шофер, Аннушка,  Аннушкин  Миша,  Дуськин  муж  и  обе
Дуськи стояли кольцом в совершенном молчании и неподвижно, как вколоченные в
пол. На сей раз я их не виню. Даже они лишились дара слова. Сцену  обдирания
живого петуха они видели, как и я, впервые.
     Квартхоз квартиры э 50 Василий  Иванович  криво  и  отчаянно  улыбался,
хватая петуха то за неуловимое крыло, то за  ноги,  пытался  вырвать  его  у
неизвестного гражданина.
     - Иван Гаврилович! Побойся бога!  -  вскрикивал  он,  трезвея  на  моих
глазах. - Никто твоего петуха не берет, будь он  трижды  проклят!  Не  мучай
птицу под Светлое Христово Воскресение! Иван Гаврилович, приди в себя!
     Я  опомнился  первым  и  вдохновенным  вольтом  выбил  петуха  из   рук
гражданина. Петух взметнулся, ударился грузно о лампочку, затем  снизился  и
исчез за поворотом, там, где  Павловнина  кладовка.  И  гражданин  мгновенно
стих.
     Случай был экстраординарный, как хотите, и лишь поэтому он кончился для
меня  благополучно.  Квартхоз  не  говорил  мне, что я, если мне не нравится
эта  квартира,  могу подыскать себе особняк. Павловна не говорила, что я жгу
лампочку до пяти часов, занимаясь "неизвестно какими делами", и что я вообще
совершенно напрасно затесался туда, где проживает она. Шурку она имеет право
бить, потому что это ее Шурка. И пусть я заведу себе "своих Шурок" и ем их с
кашей. "Я, Павловна, если вы еще раз ударите Шурку по голове, подам на вас в
суд,  и  вы  будете  сидеть  год  за  истязание  ребенка", - помогало плохо.
Павловна  грозилась,  что  она  подаст  "заявку"  в  правление,  чтобы  меня
выселили. "Ежели кому не нравится, пусть идет туда, где образованные".
     Словом, на сей раз ничего не было. В гробовом  молчании  разошлись  все
обитатели  самой  знаменитой  квартиры  в  Москве.  Неизвестного  гражданина
квартхоз и Катерина Ивановна под руки вывели на  лестницу.  Неизвестный  шел
багровый, дрожа и покачиваясь, молча и выкатив убойные, угасающие глаза.  Он
был похож на отравленного беленой (atropa belladonna).
     Обессилевшего петуха Павловна и  Шурка  поймали  под  кадушкой  и  тоже
унесли.
     Катерина Ивановна, вернувшись, рассказала:
     - Пошел мой сукин сын (читай "квартхоз" - муж Катерины  Ивановны),  как
добрый, за покупками. Купил-таки у Сидоровны четверть. Гаврилыча пригласил -
идем, говорит, попробуем. Все люди  как  люди,  а  они  налакались,  прости,
господи, мое согрешение, еще поп в церкви не звякнул. Ума не приложу, что  с
Гаврилычем сделалось. Выпили они, мой ему и говорит: чем тебе,  Гаврилыч,  с
петухом в уборную иттить, дай я его подержу. А тот возьми и  взбеленись.  А,
говорит, ты, говорит, петуха моего хочешь присвоить? И начал выть.  Что  ему
почудилось, господь его ведает!..
     В два часа ночи квартхоз, разговевшись, выбил все стекла, избил жену  -
и свой поступок объяснил тем, что она заела ему жизнь. Я в это время  был  с
женою у заутрени, и  скандал  шел  без  моего  участия,  Население  квартиры
дрогнуло и вызвало председателя  правления.  Председатель  правления  явился
немедленно.  С  блестящими  глазами  и  красный,  как  флаг,  посмотрел   на
посиневшую Катерину Ивановну и сказал:
     - Удивляюсь я тебе, Василь Иваныч. Глава дома - и  не  можешь  с  бабой
совладать.
     Это был  первый  случай  в  жизни  нашего  председателя,  когда  он  не
обрадовался своим  словам.  Ему  лично,  шоферу  и  Дуськину