аешь,  ты
ей, кажись, тоже понравился.. Волна счастья захлестнула меня, и я уже не мог
ответить: Ну и что?. Я только  рассмеялся,  пожал  ему  руку  и  побежал  по
лестнице, зная, что завтра обязательно позвоню ему. И  мы  пойдем  гулять  с
Викой. И с Аней!
   Ночь прошла беспокойно. Сначала я  долго  не  мог  уснуть,  а  потом  мне
приснился такой сон, что и рассказывать  стыдно.  Скажу  лишь,  что  главным
действующим лицом в нем была Аня...
   Я проснулся, принял душ и  позвонил  Алексею.  Потом  позавтракал.  Потом
отправился на площадь, где мы договорились встретиться. Он опоздал, но  меня
это нисколько не смутило. Я стоял,  нежась  в  прощальных  летних  лучах,  а
прохладный, уже  совсем  осенний  ветерок  носил  по  плитам  пивные  банки,
пластиковые бутылки из под колы и прочий мусор, оставшийся после  вчерашнего
торжества.  Обрывки  оберточной  бумаги  ласково  щекотали  мои  ноги,   уши
плескались в отдаленных голосах рабочих, разбиравших махину сцены... Твердая
рука трясла меня за плечо, и я обернулся. Мы с Лешей пожали друг другу руки.
   Потом мы были в парикмахерской, где Алексей терпеливо объяснял изумленной
женщине во что именно должна превратиться огромная копна густых  свалявшихся
волос у меня на голове. Она поняла и добросовестно  возилась  со  мной  часа
полтора, но когда я разбудил  задремавшего  в  кресле  приятеля,  тот  молча
показал мне: Класс!. Потом мы ходили по модным  магазинам  и  подбирали  мне
прикид (мама,  ошеломленная  очередной  внезапной  переменой,  молча  выдала
деньги).  На  друга  моего  снизошло  вдохновение.   Он   подолгу   объяснял
продавщицам, что именно требуется,  заставлял  меня  мерять  горы  различной
одежды, и только ближе к вечеру, когда воздух  стал  тяжелым,  непрозрачным,
он, очередной раз оглядев меня сног до головы, уважительно  покачал  головой
и, оттопырив губы, произнес: Босс. Это  мне  понравилось.  Потом  мы  купили
цветы и отправились на встречу  с  девушками,  но  на  этот  раз  расстались
быстро. Алексей ушел с Викой, а я... В общем,  вы  поняли.  Объяснение  было
неожиданно легким, поцелуи - мокрыми и приятными. Мы бродили почти до утра и
болтали - стараясь узнать друг о друге все и как можно быстрее. Я  рассказал
ей обо всем, кроме лета. К воспоминаниям о лете я еще не был готов...
   Лгать про отдых в Крыму было неприятно, но даже это  не  могло  испортить
общего впечатления. Я вернулся домой под утро, и мама не ругала меня -  лишь
улыбнулась, заметив след от помады над верхней губой. Пришло утро и я  пошел
в школу. Было первое сентября.
   Одноклассники восприняли мою радость как  должное.  Лицо  мое  омрачалось
лишь на секунду - когда спрашивали  о  лете.  Но  всякий,  заметив  это,  не
противился резкой перемене темы - и все было хорошо. Я был весел,  развлекал
всех  шутками  и  анекдотами  (я  и  не  подозревал,  что  могу  быть  столь
остроумен), и даже удостоился нескольких одобрительных взглядов от  школьных
красавиц - но это так, констатация факта. После школы я едва успел  забежать
домой и оставить
   школьный рюкзак.  Потом  купил  гвоздик  рядом  с  домом  (очень  уж  мне
понравился один букет) и побежал на площадь, где у меня вновь была назначена
встреча - только не с Алексеем, который вместе со своим классом уехал в лес.
На месте я был вовремя - минута в минуту. Аня, как и полагается, опаздывала,
и я нетерпеливо переминался с ноги на ногу, теребя  ни  в  чем  не  повинный
букет. Мимо меня прошла женщина, и ее лицо показалось знакомым. Я  никак  не
мог вспомнить, где ее видел, и бесцеремонно смотрел  на  нее.  Она  шла  мне
навстречу, и я понимал, что она столь же мучительно и  столь  же  безуспешно
пытается вспомнить, откуда знает  меня.  Она  прошла  мимо,  едва  не  задев
плечом, и несколько секунд спустя  я  услышал,  что  кто-то  зовет  меня.  Я
обернулся и словно взглянул на нее другими глазами. Я  узнал  ее.  Это  была
Любка, как называл ее Дедушка, Любка, чей муж Федор  был  верным  Дедушкиным
собеседником по утрам, когда они подолгу курили и лениво переговаривались  с
соседних балконов. Любка, которая до моего появления была непримиримым,  как
казалось, Дедушкиным врагом, а потом столь же верным другом. Любка,  которую
я видел один раз в жизни. Умница,  она  все  же  узнала  меня,  несмотря  на
изменившийся внешний вид. Сейчас она стояла посреди тротуара,  с  авоськами,
полными теплых яблок, желтых  и  красных,  которые  тянули  ее  к  асфальту,
чувствуя под его безжизненной серой твердостью  землю,  породившую  их.  Она
стояла, слегка склонив голову набок, и улыбалась, то ли от смущения, боязни,
что обозналась, то ли от того, что действительно была рада  меня  видеть.  Я
подбежал и хотел поддержать ее  сумки,  но  она  отстранилась.  На  лице  ее
появился укор, которому она и сама была не рада, я видел, что она уже  точно
вспомнила меня и едва заметными движениями  губ  будто  подзывает  мое  имя,
сбежавшее в самый неподходящий  момент.  Семен,  -  подсказал  я.  Семен,  -
вспомнила она. Она ждала, что я спрошу о Дедушке, но  я  не  понимал  этого.
Семен, - не вытерпела она, - а Фрол Власович умер.  Она  сказала  это  очень
просто, без пауз, без ненужных гримас,  но  я  видел,  насколько  больно  ей
вспоминать об этой смерти и лишь упрек - к моему внезапному исчезновению,  к
моему  праздничному  виду  -  упрек  и  вопрос  и  надежда   на   оправдание
одновременно - удерживали ее. Ее слова сделали свое дело. Праздничная  суета
ушла, мысленно я вновь вернулся на ту улицу, но уже не как преступник -  как
мальчик, запутавшийся в себе и ничего не понимающий в мире. Я  почувствовал,
что огромный камень вины дрогнул, зашатался. Мне стало невыразимо грустно  -
и грусть эта не была легкой - но  она  не  была  безысходной.  Лицо  женщины
расплылось,  и  она,  от  растерянности  не   догадавшись   бросить   сумки,
превозмогая тяжесть, приподняла руки, явно пытаясь обнять, утешить меня.
   Я уезжал, я не мог предупредить, - быстро врал я.  Легкие  женские  слезы
быстро текли по ее щекам и она согласно кивала - совсем как ребенок. Я так и
не заплакал.
   Мы еще немного постояли. Ты знаешь, он уже почти перед...перед тем как...
В общем, он был очень благодарен... Он очень любил тебя.  И  еще,  чтобы  ты
помнил о нем. Так сказала мне эта женщина. Но за секунду  до  этого  вдалеке
показалась Анечка, и я не успел обдумать ее слов.
   В тот вечер мы замечательно погуляли. Были в кафе и на дискотеке, а потом
еще долго-долго  сидели  на  одинокой  лавочке  в  пустынном  дальнем  конце
бульвара. Я проводил  Аню.  Все  было  хорошо,  но  я  не  был  счастлив.  Я
чувствовал это. Усталый и грустный, я вернулся домой, но  только  в  постели
вспомнил последние Дедушкины слова.
   Я плакал: тихо, легко, боясь, что кто-нибудь услышит, и в то же время  не
сдерживая себя. Плача, я вспоминал лето:  мышь,  убитую  перед  экзаменом  и
ночь, полную надежд, встречу с Дедушкой и свой первый визит к  нему,  ребят,
встреченных около дома и  свой  стыд,  первое  письмо  и  убитого  таракана.
Посылки, Дедушка, его гость, сомнения, страх, одиночество,  смерть  Волкова,
холодную улицу, пустую  площадь,  реку,  болезнь,  Лешино  появление  и  мое
знакомство с Аней... Картины сменяли друг друга, порой  задерживаясь,  порой
проносясь со всей скоростью, на которую способно воспоминание. Слезы очищали
их, и я старался не забыть ничего.
   Потом, успокоившись,  я  еще  долго  лежал  без  сна,  затылком  чувствуя
прохладную сырость подушки, но  не  переворачивая  ее.  Я  думал  о  Судьбе,
сначала столь явно помогавшей мне, убедившей меня в правильности  выбранного
пути, а потом жестоко обманувшей, кинувшей  на  острые  камни  раскаяния.  Я
злился на Судьбу, но я понимал, что она не всесильна, что и она  подчиняется
высшей справедливости, которая, должно  быть,  и  есть  Бог.  И  эта  высшая
справедливость куда сильнее и куда  прекраснее  Судьбы  -  ведь  именно  она
послала  мне  Дедушку,  который  стал  моим  преступлением   и   искуплением
одновременно. Она заставила Алексея найти меня, а Вику - взять с собой  Аню.
Благодаря ей Любка (хоть и грешно называть  так  взрослую  женщину)  сначала
запомнила последние Дедушкины слова, а потом сообщила  их  мне,  связав  мои
грех и торжество в Единый Круг Жизни. И именно она, Судьба, непредсказуемая,
но единственно возможная, как ураган, который  уже  прошел,  убила  Волкова,
когда пришел его час - ни секундой раньше и ни секундой позже. Я  чувствовал
гармонию жизни, я чувствал Высшие силы. Это не принесло радости - но я и  не
стремился к ней. Это принесло покой, о котором я мечтал, и я  знал,  что  он
пришел навсегда.
   ЭПИЛОГ
   С тех пор прошло уже несколько месяцев. Унылый  снег  за  окном  навевает
забвение,и  я  все  реже  вспоминаю  то  лето.  Я  живу  с  верой  в  высшую
справедливость, - и это очень помогает. Правда, я слышал  несколько  версий,
убедительно доказывающих, что Волкова убили, но стараюсь не думать о них. Не
потому что не верю, но потому, что  не  хочу  верить.  Поверить  значило  бы
признать, что нет высших сил, а есть шизофреник - такой же как  я.  И  жизнь
стала бы страшной и бессмысленной.
   Все осталось позади, но вошло в мою кровь навсегда. Я живу, но иногда  по
ночам просыпаюсь в испарине и мелкая холодная  дрожь  терзает  мою  душу  до
рассвета. А по утрам я по многу раз  повторяю  перед  зеркалом  единственную
фразу, позволяющую не сойти с ума. Пока все хорошо. Пока все в хорошо.