Андрея на  вокзале.  Видно,  она  начала плакать
задолго  до  прихода поезда,  нос  ее  был  малиновым,  глаза  сузились за
распухшими веками.
     - Какое счастье, что ты достал билет, - сказала она, увидев Андрея.
     - Тетя.  -  Андрей поставил чемодан,  и тетя прижалась к его груди. -
Тетя Маня, скажи, что случилось? Я же не знаю.
     - Я тебе послала телеграмму. Разве ты не получил?
     - В телеграмме было сказано только про несчастье. Я не знаю - какое!
     - Глаша в ужасном состоянии.
     - Глаша? Что с ней? А Сергей Серафимович?
     - Я не представляю.  Господин Вревский думает,  что они утащили его с
собой.
     - Кто? Зачем?
     - Чтобы пыта-а-ать...
     Тетя начала неудержимо рыдать,  и Андрею было неловко, что все на них
смотрят,  и он постарался увести тетю с перрона.  Пришлось нести чемодан и
одновременно поддерживать Марию Павловну.
     Только дома,  отпоив тетю валерьянкой и  положив ей  на  лоб холодное
полотенце, Андрей смог добиться связного рассказа.
     Случилось все четвертого числа. Ночью.
     Ночь выдалась темная,  ненастная,  с дождем. Никто ничего не слышал и
не видел,  а  следы,  если и  были,  смыло.  На рассвете татарин,  который
разносит хворост для растопки,  увидел в переулке Фильку,  пса Берестовых.
Пес был ранен и  истек кровью.  Он  смог выползти на  улицу,  словно хотел
позвать на помощь.  Татарин побежал к  дому Берестовых,  стал кричать,  но
никто не  откликнулся.  Татарин не  посмел зайти внутрь,  но  на его крики
сбежались соседи,  и вскоре пришел околоточный. В доме нашли только Глашу,
она  была страшно избита и  изранена.  Видно,  грабители думали,  что  она
умерла,  и  потому оставили ее.  Она так и не пришла в себя.  Положение ее
настолько серьезно, что врачи думают, что она недолго протянет.
     Рассказ тети Мани прерывался слезами,  Андрей ходил по комнате, курил
папиросу за папиросой,  а тетя была так расстроена,  что даже не заметила,
что племянник начал курить.
     Сергея Серафимовича не  нашли.  В  кабинете его  были следы отчаянной
борьбы,  весь  ковер в  крови,  отчим сопротивлялся:  отыскали вырванную с
мясом пуговицу от  его пиджака,  мебель перевернута,  в  одном месте ковер
отогнут и вскрыты половицы.
     - Половицы? - тупо повторил Андрей.
     - Да,  следователь считает, что у Сергея Серафимовича был тайник. Там
такая ниша,  в  ней  могла уместиться шкатулка.  Следователь считает,  что
грабители пытали  Сергея Серафимовича,  чтобы  он  признался,  где  хранит
ценности.
     Андрей более не  слышал тетю.  Он уже знал,  что рассказ ее -  чистая
правда,  потому что  он,  Андрей,  видел этот тайник и  даже знал,  что  в
шкатулке хранились драгоценности.  Все это было правдой, глупой, нелепой -
так не бывает, - но правдой.
     Больше  тетя  ничего  рассказать  толком  не   могла.   Дядю  ищут  в
окрестностях Ялты, полицейские прочесали лес за верхней дорогой, но ничего
не нашли.  Господин следователь Вревский уверен,  что преступление -  дело
рук  дезертиров.   В  районе  Ялты  замечена  банда  дезертиров,   которые
уклоняются от мобилизации и уже дали знать о себе дерзкими нападениями.
     Сама Мария Павловна два дня провела в  Ялте,  но  не в  доме отчима -
<Боже меня упаси>,  -  а  в  пансионате.  Но далее ждать она не могла -  в
Симферополе, в госпитале, ее ждали неотложные дела.
     Было еще светло,  и  Андрей сказал,  что он сразу едет в  Ялту.  Тетя
велела подождать.  Андрей решил  было,  что  она  боится остаться одна,  и
потому хотел пойти к  Беккерам и  попросить Нину побыть с  тетей,  но тетя
ждала  совсем  иного.  Вскоре дверь  распахнулась,  и  на  пороге появился
возмужавший усатый Ахмет.  Ничего не говоря,  он подошел к  Андрею и обнял
его.
     Потом сказал:
     - Я позвал Нину Беккер,  она побудет с вами.  Вы,  Мария Павловна, не
беспокойтесь. А мы поехали.
     - С Богом,  -  сказала тетя,  которой,  оказывается,  Ахмет еще утром
обещал отвезти Андрея в Ялту, если сможет освободиться.
     У калитки стоял новый автомобиль,  длинный,  мощный, черный, как сама
ночь, и сверкающий металлическими деталями, как южное небо звездами.
     - Это что такое? - спросил Андрей.
     - Моя новая пролетка.  Больше пока ничего не могу добавить,  - сказал
Ахмет. - Поехали. С ветерком.
     Автомобиль сразу  взял  с  места.  Ахмет  вел  его  уверенно и  лихо,
стараясь показать Андрею, чего он достиг в новом умении.
     - Что в  Ялте?  А  то  тетя ничего толком не  рассказала,  -  спросил
Андрей.
     Ахмет повторил тетин рассказ.  Ничего больше он  не  знал.  Но в  его
изложении не  было тетиной надежды на  благополучный исход,  и  потому все
было проще и трагичней.
     - Ты тоже думаешь, что это дело рук дезертиров?
     - Слушай,  время  изменилось,  понимаешь?  Война  идет,  жизнь  стала
копейка. Только это не дезертиры. Я про них спрашивал. Они ни при чем.
     - Откуда ты знаешь?
     - Там мой брат двоюродный.  Они не убийцы. Они за белого царя воевать
не хотят.
     - Но их поймают и могут расстрелять. Странно...
     - А  ты  кто?  -  спросил Ахмет.  -  Ты  не  дезертир?  Твои товарищи
проливают кровь во славу империи. А ты сидишь в Москве и кушаешь пирожные.
Не морщись, я тоже дезертир. Мой папа большие деньги дал, чтобы от призыва
меня освободить. Плоскостопие у меня нашлось, представляешь, как смешно?
     - Но нельзя же вечно сидеть в горах.
     - А кто говорит - вечно? Эти люди - наша будущая армия.
     - Какая армия?
     - Армия моего народа,  татарская армия Крыма.  Ваш Суворов Крым у нас
отнял, а вы думаете, что он всегда русский был.
     - Ну это было тысячу лет назад.
     - Раньше мы  тоже  так  думали.  Если  хочешь,  я  тебя  на  собрание
национальной партии свожу,  только ты  ничего не поймешь,  там по-татарски
говорят.  Ты мне скажи -  Россия за что борется?  За демократию и свободу,
да?
     - Формально да.
     - Вот именно,  что формально,  все-таки ты  не дурак.  Не зря я  тебя
люблю.  А на самом деле она хочет других славян освобождать,  тех, которых
австрийцы обижают.  А  может  быть,  она  лучше своих освободит?  Поляков,
финнов, татар, чухонцев, а?
     Не сами слова Ахмета звучали странно. Подобные речи Андрей уже слышал
в  Москве,  хотя собственного отношения к  ним у  Андрея не было.  Империя
казалась  настолько  незыблемой,   хоть   и   крайне  несовершенной,   что
прекращение ее  выходило за  пределы сознания.  Это  было  все  равно  что
отменить  христианство -  Андрей  мог  читать  о  зверствах инквизиции,  о
воровстве и  прелюбодеяниях попов,  мог месяцами не заглядывать в церковь,
но она оставалась естественной частью жизни, как воздух и море.
     - Ну освободитесь,  -  сказал Андрей.  -  А дальше что? Сделаете свое
правительство,  своих полицейских, а все равно Крым живет Россией. Кому вы
будете продавать виноград и сдавать квартиры?
     - Можно подумать,  что  это ты  извозчик,  а  я  студент.  Пускай все
приезжают.  И русские,  и турки,  и англичане. Мы всем продадим виноград и
еще таких понастроим отелей, что из Америки приедут.
     - У них есть Гавайские острова.
     - Если тебе нравится приезжать, значит, им тоже понравится.
     - А что вы сделаете со мной, с тетей Маней, с Беккерами?
     - Кто  хочет,  пускай уезжает,  кто хочет -  пускай живет.  Тетя Маня
останется, мы ее уважаем.
     - Глупо это все и наивно,  -  сказал Андрей.  -  Хватит двух дивизий,
чтобы  всю  вашу  независимость  растоптать.  Придут  казачки,  ударит  из
крупного   калибра   <Императрица  Екатерина>,   вот   и   кончилась  ваша
независимость. Будет только лишняя кровь и жертвы.
     - Любопытно бы тебя послушать Вашингтону.
     - Кому?
     - Вашингтону.  Или  лорду Байрону.  Им  бы  сказать -  у  Англии есть
линкоры,  а  у  Турции янычары.  Пускай греки и американцы живут как жили,
иначе будет кровь и жертвы.
     - В то время не было линкоров.
     - Вот видишь, когда ответить нечего, придираются к мелочам.
     - Но вас же мало! Среди татар почти нет политиков, адвокатов, ученых,
наконец! Кто создаст цивилизованное государство?
     - А  зачем нам цивилизованное государство?  У  тебя и  у  меня совсем
разное понимание цивилизации.  Для меня мечеть -  цивилизация,  а для тебя
церковь. Для тебя пристав - цивилизация и казаки - цивилизация, а для меня
дворец в Бахчисарае и Коран.
     - Ты тоже споришь не по существу. Оттого, что вы разрушите церкви, вы
не станете умнее.
     - А может, и не разрушим. В Турции есть церкви.
     - А погромы армян - это цивилизация?
     - А погромы евреев - это цивилизация?
     Они  почти кричали,  а  мотор авто рычал спокойно,  ровно,  и,  когда
наступила неловкая пауза, Андрей подумал, что за рулем сложной современной
машины,  которую он сам водить не умеет,  сидит татарчонок,  с которым они
еще  недавно дрались в  гимназическом саду и  который,  может быть,  прав,
потому что если империя не выдержит этой войны и рухнет,  то на развалинах
ее,  как  на  развалинах Римской  империи,  возникнут другие  государства,
большие и  маленькие,  которые почитают себя  вправе  быть  независимыми и
добьются этого права,  а  какое-то из них через пятьсот лет создаст новую,
свою,  скажем мордовскую,  империю.  Какое право у него,  Берестова, волей
судьбы  жителя  этой  татарской  страны,  претендовать на  владение  этими
темными горами,  этими золотыми октябрьскими лесами,  этим крутым берегом?
Но  такое понимание и  примирение с  историей вызывало в  самом же желание
спорить и  сопротивляться будущему,  которое пугало,  потому что  никак не
исходило из установленного и упорядоченного прошлого.
     - У  нас выгодное положение,  -  сказал Ахмет.  Он копировал кого-то,
своего наставника,  вождя, который вложил в него эти слова и мысли. - Если
перекопать перешеек  за  Джанкоем  и  восстановить крепость  у  Арабатской
стрелки,  Россия может кинуть против нас несколько дивизий,  но они в Крым
не прорвутся.  Финнам никогда не добиться независимости -  у них с Россией
слишком большая общая граница - маленькому народу такую длинную границу не
защитить.  А мы,  татары,  всегда этим пользовались.  Помнишь,  как царица
София посылала к нам своего любовника князя Гагарина?
     - Голицына.
     - Вот  именно.   Войско,  обессиленное  в  степях,  наталкивалось  на
Перекоп. Вот и конец похода.
     - У вас все рассчитано.
     - Мы думаем, - сказал Ахмет.
     - А каковы планы Турции? - спросил Андрей.
     - Турки  -  наши  старшие братья,  -  ответил Ахмет.  -  Скоро Турция
вступит в  войну на  стороне Германии.  У  меня точные сведения,  прямо из
Стамбула. И мы можем рассчитывать на помощь.
     - Как же  ты себе это представляешь?  Десант на турецких броненосцах?
Ты забыл о Черноморском флоте,  который потопит все турецкие броненосцы за
полчаса.  Я думаю,  для турок будет страшной глупостью вступать в войну. С
их армией и  флотом они тут же потеряют Карс и  Трапезунд.  И  наши войска
наконец-то снова прибьют щит к вратам Царьграда.
     - Тебе с  такими мыслями надо сидеть в  окопах,  -  сказал Ахмет.  Он
рванул машину вперед,  и она отчаянно завизжала шинами по гравию, чтобы не
слететь под откос.
     - Осторожнее,  - сказал Андрей. - Татарская революция потеряет своего
солдата!
     - Турция не одна. За Турцией Германия. Ты об этом подумал?
     - Честно говоря,  мне  сейчас обо  всем  об  этом неинтересно думать.
Российская империя,  татарская империя,  Чингисхан. А через два-три часа я
увижу дом отчима. Мне даже страшно, честное слово.
     Ахмет ответил не сразу.  Дорога стала круче,  и в наступившей темноте
Ахмету  приходилось  внимательно  смотреть  вперед,  чтобы  не  проскочить
поворот.
     - Ты,  наверное,  все-таки подозреваешь, что это сделали наши люди? -
Ахмет все еще по инерции продолжал спор. - Чтобы купить бомбы...
     - И кидать их в губернаторов, - докончил Андрей.
     - Не в  наших принципах заниматься грабежами.  Наша партия серьезная.
Если она станет якшаться с бандитами, мы потеряем моральное право говорить
от имени народа.
     - Чепуха,  -  сказал Андрей.  - Все революционеры, как бы они ни вели
себя, оправдывают свои дела любовью к народу.
     - Русские - да! Татары - нет!
     Стало холодно.  Ветровое стекло не защищало от жгучего ветра, который
бил сбоку,  стараясь столкнуть машину с  дороги.  Андрей не  взял впопыхах
шинели - в Москве было еще тепло.
     - Возьми на заднем сиденье кошму, - сказал Ахмет. - Накройся.
     - А ты?
     - У меня кожаная куртка, ее не продувает.
     Андрей накрылся кошмой.  Войлок как щит защищал от ветра. Сразу стало
тепло.
     - Я все равно ничего не понимаю,  - сказал Андрей. - Мой отчим никому
не мешал,  жил небогато.  Если у  него и  были деньги,  то никому он их не
показывал.
     - Те, кто грабил, знали, что искать.
     - А может,  они только подозревали?  Может,  они его пытали, чтобы он
признался? И он признался.
     - Ты сам себе противоречишь,  русский Иван.  Совсем голова слабенький
стал. Как так - ни с того ни с сего - люди приходят в бедный дом и думают,
а  не попытать ли нам этого ботаника-мотаника?  Может,  у  него припрятана
шкатулка... Интересно, что в ней было?
     - Ценности, - сказал Андрей.
     - Это я и без тебя знаю.  А ты уверен?  Может быть, там были какие-то
секретные бумаги? Может быть, твой отчим был шпион?
     - Этого еще не хватало!
     - Слушай,  Андрюша,  я тебя давно знаю, ты меня давно знаешь. Ты ведь
не  молчальник -  у  тебя  язык  нараспашку.  Тебе  даже тайны доверять не
стоит... Не сердись, я не ругаюсь, я константирую.
     - Констатирую.
     - Брось меня  учить,  поздно.  Я  уже  образованней тебя.  Я  чуть  в
Сорбонну не уехал.  А  ведь ты о своем отчиме ничего не знаешь.  Что он за
человек?  Ты  даже  не  знаешь,  откуда он  родом,  какая у  него  фамилия
настоящая.
     - Значит, и у меня ненастоящая?
     - Конечно,   ненастоящая.   Но   ты   не  хозяин  жизни,   ты  жертва
обстоятельств.  А твой отчим себе на уме. Может, он большая фигура, может,
он немецкий резидент в Крыму.  Не мигай,  пока ты мне не докажешь, что это
не так,  я буду прав.  Скажи,  куда твой отчим делся? Ну пришли грабители,
пришли бандиты или кто хочешь. Откуда-то они догадались, что у отчима есть
деньги?  Может,  побили его,  а  то и  прикончили.  Но зачем увозить его с
собой? Зачем и кому ограбленный человек нужен? Не нужен никому ограбленный
человек.  А вот шпион,  который что-то знает,  он нужен.  Его еще пытать и
пытать...
     - Кончай, Ахмет, пожалуйста.
     - Неприятно тебе  слушать?  Конечно,  неприятно.  Все-таки  не  чужой
человек.  А  у  тебя  воображение  развито  -  картину  представляешь.  Но
возразить мне не можешь.
     - Ты думаешь, что он жив?
     - Нет,  не думаю. А если жив, то уже в Турции. Я, конечно, что смогу,
узнаю - у меня в Ялте свои люди. Но не надеюсь.
     - Может, Глаша знает?
     - Если она знает,  ничего не скажет,  - возразил Ахмет. - Тут большая
политика.
     Переехали  перевал.   Слева   мелькнули  огоньки   ресторанчика.   Но
останавливаться  не  стали.  Мощный  мотор  работал  как  часы.  В  Алуште
остановились,  и  Ахмет наполнил бензином бак из  запасной,  прикрепленной
сзади плоской фляги,  в которую вмещалось, по словам Ахмета, пять галлонов
бензина.
     Дальше ехали  быстро,  по  верхней дороге.  Андрею было  жалко Глашу.
Глаша должна жить,  он сделает все,  чтобы она осталась жива.  Потом мысли
перекинулись на встречу с Лидочкой. Он не хотел бы, конечно, чтобы встреча
произошла именно в  такой  день...  Последние письма Лиды  были  коротки и
вежливы.
     В деревне,  верстах в двадцати за Алуштой,  Ахмет остановил машину и,
сказав,  что вернется через десять минут, ушел. Возвратился он через час -
Андрей успел задремать.  Очнулся от  тихих голосов.  Говорили по-татарски.
Невидимый в  темноте человек помог положить в машину парусиновый мешок,  в
котором было  что-то  железное.  Когда  поехали дальше,  Андрей  спросил у
Ахмета:
     - Ничего нового не узнал?
     - Я и не спрашивал. Здесь они ничего не знают.
     - А в Крыму турецкие агенты есть?
     - В Крыму все есть.
     - Не бойся. Я тебя не выдам.
     - Разве  камень с  горы  можно остановить?  А  камни уже  посыпались.
Только ты не слышишь.
     - Мне в самом деле политика неинтересна.
     - Дурак,  она не  будет тебя спрашивать,  что тебе интересно.  Ты  же
песчинка в лавине.
     - Постараюсь отойти в сторону.
     - Как же ты отойдешь, если ты ее не слышишь? - засмеялся Ахмет.
     Когда подъезжали к  Ялте,  Андрей спохватился,  что  Иваницких он  не
предупредил,  хотя можно было телеграфировать из  Симферополя.  Сейчас,  в
одиннадцатом часу ночи, появляться без предупреждения неприлично. А в доме
отчима никого нет  -  да  и  как ночевать в  доме,  где произошло страшное
преступление?
     - Ты сам где будешь ночевать? - спросил Андрей.
     - У своего человека. Конечно, ты можешь там переночевать, только тебе
не очень удобно будет.
     - Наверное, я остановлюсь в гостинице, - сказал Андрей.
     - Во <Франции>? Или в <Мариано>?
     - В <России>.
     - Там дорого. Там великие люди жили.
     - Она наверху - оттуда недалеко до дома отчима...
     - А до дома, где твоя Лидочка живет, - два шага?
     - Ты провидец, Ахмет!
     - Тогда  у  меня  есть  предложение -  посмотрим  на  дом?  Мне  тоже
интересно.
     - Спасибо, мне неловко было тебя просить об этом.
     - Ехать на  моей машине от  самого Симферополя ему ловко,  а  до дома
доехать неловко.
     Дом Берестова был неосвещен.  Андрей увидел его издали,  от поворота,
когда машина медленно взбиралась в гору.  Старинным зловещим ночным замком
он  поднимался  над откосом.  Странное чувство полной нереальности владело
Андреем.  Он не имел отношения к этому дому и тому страшному,  что было  с
ним связано.  Он был не более чем читателем этой повести,  понимающим, что
все эти ужасы созданы воображением романиста. И отчим его, странная фигура
на велосипеде с трубкой,  и Глаша, и Филька, что выбегает к калитке, чтобы
встретить гостя, - все они - давно читанная книга.
     Андрей потер виски, чтобы отделаться от наваждения.
     Ахмет затормозил,  не  доезжая до  калитки.  Свет  фар  осветил синий
мундир  и  оранжевый  галун  на  синем  погоне.  Полицейский поднял  руку,
защищаясь от  света фар,  и  шагнул вперед,  положив пальцы другой руки на
эфес шашки.
     - Кто такие? - спросил он громко.
     Андрей вышел из машины и подошел к полицейскому.
     - Моя фамилия Берестов, - сказал он. - Я сын господина Берестова.
     - Завтра,   -  сказал  полицейский.  -  Завтра  с  утра  будет  здесь
следователь, господин Вревский. А сейчас прохода нет.
     - Простите,  -  сказал Андрей,  -  а  вы не знаете,  в какой больнице
находится жившая здесь женщина Глафира?
     - Не могу знать, - сказал полицейский. - Завтра приходите.
     - В больницу поздно, - сказал Ахмет.
     Когда машина, развернувшись, поехала вниз, Ахмет сказал:
     - Мои опасения подтверждаются. Они оставили пост.
     - А чего в этом такого?
     - Где и  когда ты  слышал,  чтобы у  ограбленного дома,  где никто не
живет, через четыре дня после событий стоял ночью полицейский? Власти тоже
думают, что это не простое ограбление.
     Ахмет остановил машину возле <России>.  Широкие веранды были темными.
Портье спал,  положив голову на стойку.  Места в гостинице были -  сколько
угодно.  Отдавая Андрею ключ,  портье сказал,  что  впору закрывать отель.
Людям не до Ялты. А раньше в <Россию> записывались заранее. Даже Горький и
Бунин.
     Положив чемодан,  Андрей вышел на веранду. Набережная была обозначена
редкими фонарями.  Между ними зияли темные ночные пространства.  Это  была
совсем не та Ялта, что весело бурлила совсем недавно. Даже в октябре жизнь
в ней не стихала до полуночи.
     Невидимые волны накатывались на камни и  мерно ухали,  потом шуршали,
уползая на