ли
живы-здоровы, только у меня не было нужды их видеть.
     - А где они?
     - Они живут в  Одессе.  Вашего отца перевели туда по службе,  а  ваша
мать часто приезжает в Ялту в надежде, что вы уже вернулись. Наверняка она
оставляет какие-то  весточки для вас.  Вы не пробовали обратиться на почту
рестанте?
     - Ой,  конечно,  спасибо!  -  воскликнула Лидочка.  -  Конечно же, до
востребования! Я завтра же пойду.
     - Вы чудо, - улыбнулся снова Теодор. - Сколько вам лет?
     - Мне? Уже восемнадцать.
     - Вот видите.  -  Теодор откинулся в  кресле и  сплел длинные пальцы.
Улыбка была как приклеенная. - Разве можно так себя выдавать?
     - Выдавать?
     - Если вам восемнадцать, сколько вам было два с половиной года назад?
     Теодор  рассмеялся  скрипучим  смехом  человека,  который  так  редко
смеется, что не знает, насколько неприятно его смех звучит для окружающих.
     - Осталась последняя загадка, - сказал Теодор, вдоволь насмеявшись, -
откуда у вас второй транслятор?
     - Транслятор?
     - Небольшой  прибор,  похожий  на  табакерку.  Прибор,  который  дает
возможность плыть во времени.  Один вы получили или унаследовали от Сергея
Серафимовича. А второй?
     - Второй был у Глаши. Она же отдала его Андрею!
     - Так  я  и  думал.  Все  сходится.  Теперь,  прежде чем я  скажу вам
главное,  моя девочка,  -  сказал Теодор отеческим голосом, - скажите мне,
где бумаги Сергея Серафимовича.
     Но Лидочка была уже готова к этому вопросу -  разговор давно двигался
именно к нему.
     - Их  спрятал Андрей,  -  сказала она  спокойно,  по  крайней мере ей
казалось, что она говорит спокойно. - Он успел их спрятать.
     - Где? Неужели он не сказал вам где?
     - А зачем? Зачем они мне?
     - Чтобы отдать тем, кому они принадлежат.
     - Простите,  но  ваши  вопросы  мне  кажутся  чересчур  настойчивыми.
Задавайте их Андрею.
     Теодор помолчал. Потом сказал тише:
     - Впрочем,  вы  правы.  Вряд ли  у  вас  было время,  чтобы обсуждать
содержание этих бумаг.
     Теодор медленно поднялся с кресла и навис над Лидочкой.
     - Разумеется,  я  мог бы  проверить -  не  обманули ли  вы  меня,  не
скрываете ли бумаги здесь,  -  но мне так хочется вам верить! К сожалению,
так  часто обманывают те,  кто  по  всем  законам божеским и  человеческим
должен быть безукоризненно честным. И знаете почему? Для людей благородных
и   искренних  ложь  во  спасение  близких  оказывается  выше  абстрактной
честности.  Вряд ли  вы это сейчас поймете.  Но предупреждаю -  берегитесь
честных людей. Уж они обманывают так обманывают!
     Теодор на цыпочках подошел к двери и приоткрыл ее,  прислушиваясь, но
неожиданно для него некто из коридора рванул дверь на себя, и не ожидавший
этого Теодор потерял равновесие и буквально вывалился в коридор - это было
как  в  цирке,  где мим борется с  собственной тенью.  Потеряв равновесие,
Теодор пал  на  колени,  а  над  ним возникла дурацкая физиономия военлета
Васильева.
     - Ты здесь,  моя крошка?  -  спросил он сонно.  Но, приглядевшись, он
понял, что Лидочка - не его дама сердца, и сказал: - Экскьюзе муа, поняла?
     Теодор быстро и ловко вскочил с пола и толкнул Васильева в грудь.  Но
для того,  видно,  толчок не был неожиданностью. Он его парировал, и после
этого получилось так,  что  мужчины как бы  обнялись и  начали толкаться и
рычать.
     Лидочка кинулась на  помощь Теодору,  повисла на Васильеве,  стараясь
разжать его  пальцы,  -  все  они  забыли,  что всего четыре часа утра.  В
коридоре начали открываться двери,  люди высовывались в коридор, ругались,
проклинали пьяниц.
     Теодор вывернулся,  ловко заломил Васильеву руку за спину, и из руки,
звякнув,  выпал  пистолет -  Лидочка даже  и  не  успела  разглядеть,  как
Васильев успел  его  вытащить.  Затем  Теодор повел  согнутого Васильева к
лестничной площадке и ударил ниже спины. Васильев исчез.
     Лидочка подбежала к Теодору.
     - Он вам не сделал больно? - спросила она.
     - Нет,  ничего, - сказал Теодор. Он спрятал в карман пиджака пистолет
Васильева. - Не стоит оставлять ему пушку, правда?
     - У него рука раненая.
     - Я  его знаю уже три года -  он не расстается с  черной повязкой,  -
сказал Теодор. - Вернемся к вам в номер - здесь нас могут услышать. У меня
осталось две минуты.
     Теодор закрыл за собой дверь,  прошел к  окну и стал отрывать клейкую
бумагу, чтобы раскрыть его. Рама раскрылась со скрипом, и из окна потянуло
холодом.
     - Слушайте и  не  перебивайте меня.  Вы не встретите Андрея.  Вы меня
поняли? Здесь вы не встретите Андрея.
     - Что вы говорите! Не смейте!
     - Не перебивайте,  говорю вам!  - В дверь постучали. - Вы должны уйти
еще на сто дней вперед.  Но только осторожно. Никогда не ставьте указатель
между рисок.  Вы  меня поняли?  Завтра же  или  сегодня -  лучше сегодня -
аккуратно уйдите на сто дней вперед. Иначе потеряете Андрея...
     Дверь раскрылась.  В ней стоял портье.  За его спиной -  другие лица.
Теодор прыгнул на подоконник и  исчез в синеве.  Всей толпой люди от двери
побежали к  окну и  стали смотреть вниз и  что-то кричать вслед убегающему
Теодору.
     Портье первым повернулся к Лидочке, вспомнил о ней.
     - Как он здесь оказался?  -  спросил он строго,  будто именно Лидочка
была во всем виновата.
     - Я  же  вам  говорила,  я  же  говорила!  -  чужим  кухонным голосом
закричала на него Лидочка. - Я же просила, умоляла перевести меня в другой
номер!
     Портье  даже  опешил  и  развел руками.  Он  сказал,  обращаясь не  к
Лидочке, а к прочим свидетелям:
     - Я перевел, как и просили, а почему-то он здесь оказался.
     - И ваш военлет Васильев здесь оказался!  - Лидочка тоже апеллировала
к свидетелям. - Что, я его тоже привела?
     - Это  безобразие какое-то,  -  сказал  господин в  ночном  колпаке и
длинной белой ночной рубашке. Неясно было, кого он обвиняет. А может, он и
сам не знал.
     - Вот что,  -  сказал портье,  - пойдете со мной, мадемуазель. Будете
досыпать в  швейцарской -  мне  вход  в  нее  виден,  -  я  за  вами  буду
присматривать.    И    не   возражать!    -    последнее   было   рявкнуто
по-фельдфебельски.
     По охваченной недосыпной рассветной дрожью публике прошел гул. Некто,
облеченный доверием и  авторитетом в  дни,  когда не стало ни доверия,  ни
авторитетов, взял на себя ответственность за жизнь юной особы.
     - Ясно, - сказала Лидочка. - Спасибо вам большое.


     В швейцарской стоял старый кожаный диван,  когда-то мягкий, но теперь
весь  -  словно горная система -  пружины неровно торчали сквозь порванную
кожу. Поверх пружин был положен плед, от которого пахло псиной и табаком.
     Лидочка больше не заснула.  Лидочка думала.  И ей казалось,  что если
она уснет,  так и  не  решив загадок,  возникших здесь,  то случится нечто
страшное.
     Кто тот господин Теодор?  Посланник Вревского?  Грабитель? Или, может
быть,  в  самом деле тот,  за  кого себя выдает,  -  друг покойного Сергея
Серафимовича и  также  путешественник во  времени.  Ведь  если  есть  один
путешественник, если их два - может быть и десять, и сто... А вдруг каждый
десятый  человек  умеет  путешествовать  во  времени  и  именно  от  этого
возникает недонаселенность мира в давние эпохи и перенаселение,  о котором
столь много писали в газетах, в мире сегодняшнем и завтрашнем? Может быть,
в  самом деле сотни и  тысячи людей,  подобно Лидочке,  несутся в будущее,
чтобы избавиться от  страхов и  несчастий нынешнего дня,  и  там,  завтра,
собираются,  подобно божьим коровкам по весне, чтобы в покое обсудить свою
давнюю жизнь?  Нет, эта мысль никуда не годится - если бы путешественников
во  времени было много,  кто-то,  не имеющий табакерки,  давно бы узнал об
этом и,  узнав,  позавидовал. А позавидовав, сообщил другим людям. Значит,
почти наверняка обладание табакеркой редчайший дар...  дар? А если так, он
предусматривает дарителя?  Ведь не Сергей Серафимович выдумал и  изготовил
табакерку и портсигар.  Наверное, нужна для этого специальная лаборатория,
а  то  и  фабрика,  и  уж,  конечно,  не  российская,  а  немецкая.  Левши
подковывают  блох   только   в   произведениях  патриотически  настроенных
российских писателей.
     Господи,  тут клопы!  Лидочка, панически боявшаяся клопов, вскочила с
дивана и пересела на стул. Потом осторожно выглянула из приоткрытой двери.
Портье дремал, положив голову на скрещенные на стойке руки. Лидочка хотела
перейти на  кресло в  холл,  но  потом  поняла -  лучше остаться здесь,  в
уголке, в темноте, где ее никто не видит.
     Если  господин  Теодор  -   путешественник  во  времени,  это  многое
объясняет и  тогда ему можно верить.  Впрочем,  а  почему ему надо верить?
Если его поведение в первые минуты разговора можно было понять -  он искал
бумаги и  хотел узнать подробности о  случившемся с Сергеем Серафимовичем,
то  последние его  слова  все  разрушали.  Почему  он,  вместо того  чтобы
выхватить у  Лидочки  сумку,  начинает  говорить о  какой-то  ошибке,  что
совершила Лидочка,  неаккуратно поставив риску на  шкале табакерки...  или
как ее называют путешественники во времени?  Транслейтор? Нет. Транслятор.
Зачем ему понадобилось именно в последнюю минуту пугать Лидочку? И говорил
он так нервно,  так быстро, как человек, который решил объясниться в любви
после того, как ударил колокол к отправлению поезда. Чего он потребовал от
нее?  Чтобы она немедленно перешла еще на сто дней вперед. <Если хотите, я
сам поставлю вам срок>, - а она тогда схватила сумку и прижала ее к груди,
выдав  этим  местонахождение табакерки и  показав,  что  не  доверяет пану
Теодору. Вот тут-то ему и надо было хватать сумку - все равно убежит. А он
печально покачал головой и не сделал попытки овладеть сумкой и табакеркой.
<Вы потеряете Андрея>. Что означают эти страшные слова?
     Портье тяжело закашлялся. Лидочка замерла.
     Слышно было, как он поднялся и подошел к двери в швейцарскую. Лидочка
хотела  было  кинуться к  дивану и  хотя  бы  сделать вид,  что  спит,  но
отвращение перед клопами было сильнее ее.
     Портье удивился:
     - А это что такое?
     - Не хочется спать.
     - Боишься?
     - Клопов боюсь.
     - Это  так...  Если бы  три года назад мне сказали,  что в  <Мариано>
будут клопы, я бы собственными руками его задушил.
     - Вы бы лучше клопов задушили.
     - Они живучие,  -  неожиданно усмехнулся портье,  и лицо у него стало
добрее. - Я тебя знаю? Видел?
     - Может быть,  -  сказала Лидочка.  -  Я здесь раньше жила. До войны.
Потом уезжала.
     - Знакомая  фамилия.   И  что-то  у  меня  с  ней  связано.  Какое-то
воспоминание.
     - Вы тоже из-за меня не выспались, - сказала Лидочка.
     - Ничего,  постояльцев немного.  Ты постарайся, поспи. Клоп до смерти
не закусает.
     Портье ушел.  Сейчас он вспоминает,  подумала Лидочка.  Он думает и к
утру обязательно вспомнит -  зачем я сказала ему,  что здешняя? И тут же в
ушах зазвучал голос Теодора -  он  грозил ей,  что  если она не  нажмет на
кнопку, то никогда больше не увидит Андрюшу... Но почему?
     - Почему? - спрашивала она Теодора. - Почему?
     Но он уходил,  не оборачиваясь,  и,  уже заснув,  Лидочка поняла, что
видит сон.


     Утром Лидочка пошла на  почтамт и  там получила целую пачку писем <до
востребования> от  мамы,  которая  не  уставала ей  писать  в  расчете  на
Лидочкину сообразительность.  Лида отписала маме, что у нее все в порядке,
она  здорова  и  надеется,  что  сможет  в  ближайшие месяцы  ее  увидеть.
Обратного адреса на конверте она не написала из осторожности и опасения не
столько Вревского, сколько маминого немедленного приезда.
     Она много думала, не подчиниться ли совету Теодора, но в конце концов
решила им пренебречь. Она не может рисковать - лучше уж дождаться Андрюшу,
чем рисковать разойтись с ним снова.


                                 Глава 4

                           МАРТ-АПРЕЛЬ 1917 г.

     Формально  переговоры  вел  Фриц  Платтен.   Он  был  респектабельным
швейцарцем.  Германский советник в  Берне мог принимать его,  не привлекая
особого  интереса  корреспондентов и  не  рискуя  потерять лицо.  Впрочем,
опасения дипломата были  не  столь  уж  обоснованны.  Притом  что  сделка,
которую они с  Платтеном готовы были совершить,  призвана была перевернуть
судьбы мира,  мало кто ожидал,  что перемены в  мире могут походить именно
отсюда - от русских социалистов, которые, числом несколько десятков, давно
уже жили на подачки сочувствующих, проводя дни по тихим библиотекам Женевы
и  Базеля,  либо  так  же  спокойно и  аккуратно,  подчиняясь швейцарскому
воздуху, вели дискуссии о судьбах революции в России. Журналисты полагали,
что судьбы революции решатся именно в России,  а судьбы Европы -  на полях
Бельгии и  Франции,  в крайнем случае на Дарданеллах,  -  но уж никак не в
Швейцарии.
     Журналисты ошибались.  Будь  Александр Васильевич Колчак  чуть  более
везуч,  а  секретные агенты Германии чуть менее прозорливы,  все  могло бы
произойти иначе.
     До  Цюриха сведения о  революции дошли лишь на третий день.  Владимир
Ильич Ленин узнал обо всем,  когда собирался после обеда в библиотеку.  Он
уже надел пальто и потянулся за мягкой серой шляпой, как в дверь зазвонили
отчаянно и нервно,  отчего Владимир Ильич поморщился -  он знал, насколько
это было неприятно хозяйке, обладавшей обостренным слухом.
     Ворвался Бронский.  Бронский без  шляпы и  растрепан,  будто спал  на
бульваре. Не вытерев ног, он закричал с порога:
     - Вы ничего не знаете? В России революция!
     - Голубчик, - оборвал его Ленин, - прихожая не место для политических
бесед. Давайте пройдем в комнату, и вы мне все расскажете.
     Бронский был потрясен столь спокойной реакцией Ленина на новости.  Но
Владимир Ильич умел владеть собой,  и лишь слишком крепкая хватка пальцев,
сжавших тонкие косточки локтя Бронского, выдавала волнение Ленина.
     Ленин не дал Бронскому долго разглагольствовать.  Он спросил, вычитал
ли тот новости из газет либо получил их иным путем.
     - Ну каким же иным? - удивился Бронский. - Ко мне почтовые голуби еще
не летают.
     - Тогда дайте мне сюда газету и помолчите, пока я ее прочту, - сказал
Ленин.
     И  когда он кончил читать -  дважды,  но быстро,  мгновенно скользнул
взглядом   по   скупым   строкам   -   сообщениям  различных  агентств   и
корреспондентов -  более домыслы,  нежели знание обстановки, - когда Ленин
кончил читать, впитал в себя всю информацию, он кинул взгляд на замершую у
дверей Надежду Константиновну -  точно  знал,  где  она  должна находиться
именно  в  эту  секунду,  и  сказал  ей  -  не  Бронскому же,  который  не
пользовался доверием и уважением:
     - Я  давно  предупреждал об  этой  революции.  Наши  социал-демократы
проморгали момент.  Мы должны немедленно, повторяю, немедленно вернуться в
Россию.
     - Это невозможно, Владимир Ильич! - воскликнул Бронский.
     - Это так опасно, Володя, - сказала Надежда Константиновна.
     - Революционер не должен бояться опасностей, - сказал Владимир Ильич.
- В конце концов,  сделаем себе парики,  сбреем бороды и проникнем прямо в
центр!  В центр событий!  -  И Владимир Ильич показал указательным пальцем
направление к центру событий.
     Эмигранты  еще  не   покинули  пределов  законопослушной  нейтральной
Швейцарии,  но  мысленно они  уже  неслись к  беззаконной России.  Сначала
возник проект Мартова -  ехать  домой  через  Германию,  обещав Германии и
Австро-Венгрии передать за пропуск через их территорию нужное, может, даже
грандиозное  число  пленных  немцев.  Совещание,  где  выступил  со  своим
проектом велеречивый Мартов,  было 19 марта -  Мартова никто не поддержал.
Все  полагали,  что  на  родине  у  власти  находятся в  большинстве своем
политические противники эмигрантов,  и  не в  их интересах выменивать себе
врагов, вступая в сомнительные отношения с другими врагами.
     Лишь  Ленин поддержал эту  идею -  сначала безуспешно,  на  собрании,
потом у  Мартова дома,  где пытался влить в  него уверенность.  Но тот уже
потерял кураж - через всю Германию ехать было страшно.
     Давно уже Ленин не  был столь энергичен и  боевит.  За  двое суток он
побывал у  всех  мало-мальски достойных внимания эмигрантов,  встретился с
деятелями немецкими и  швейцарскими -  отыскал Платтена и Гримма -  и даже
добился  негласного постановления эмигрантской группы  уполномочить Гримма
на переговоры со швейцарским правительством.
     Швейцарское правительство не пожелало вести переговоры, потому что не
видело в  них  никакого смысла.  Парвус подключил вездесущего Ганевского -
тот начал нажимать кнопки в Берлине. Его люди дошли до Генерального штаба:
неужели не  ясно,  что  прибытие в  Россию  группы влиятельных пацифистов,
противников войны и врагов престола, еще более нарушит баланс сил в России
и толкнет ее к поискам выхода из войны,  а может,  и капитуляции?  Так что
когда Фриц Платтен начал переговоры с  германским посольством в Швейцарии,
то уже имелись негласные инструкции способствовать переговорам,  однако не
было инструкций принимать решения. Решения будет принимать Берлин. Там еще
оставались сомневающиеся,  и  чем выше,  тем больше,  -  в провозе русских
пацифистов через Германию было  нечто постыдное,  до  чего  не  опускаются
тевтонские рыцари.  Кронпринц полагал,  что  воевать  надо  честно,  а  не
засылая в  тыл  противника чуму или бунтовщиков,  готовых на  любую сделку
ради того,  чтобы прорваться к власти.  Кронпринц не любил революционеров,
даже в тех случаях,  когда их можно было использовать в интересах державы.
Кайзер, занятый проблемами более важными, не был поставлен о переговорах в
известность.
     Переговоры тянулись до конца марта. Ленин потерял терпение.
     Утром в пятницу произошел разговор с Надеждой Константиновной.
     Владимир  Ильич  буквально ворвался  на  кухню,  где  Крупская жарила
омлет.
     - Все! - воскликнул он с порога, терзая в крепкой руке смятую газету.
-  Больше  терпеть  нельзя  ни часу - промедление смерти подобно!  Надюша,
пойми,  они укрепляют  свои  позиции.  Не  сегодня-завтра  эсеры  раздадут
крестьянам землю и полностью одурачат пролетариат.  Где мы тогда будем? На
задворках истории?
     - Но ты же знаешь,  Володичка,  -  ответила Надежда Константиновна, -
что тебе нельзя волноваться.
     - Я больше волнуюсь от безделья! Мы должны ехать. Ехать!
     - Фриц сказал, что со дня на день он ждет решения из Берлина.
     - Фриц может и не дождаться. Его-то ничего не торопит.
     - И что же делать? - Надежда сняла сковородку с плиты.
     - Я знаю.  Надо достать паспорт шведа.  Или норвежца. Да, лучше всего
норвежца. Никто не знает норвежского языка...
     - Володя, ты руки вымыл? Ты же с улицы пришел.
     - Иду, иду...
     Ленин бросил газеты на стол и кинулся в туалет к умывальнику.
     - Наденька!  -  донесся оттуда его голос. - Наденька, ты не знаешь, у
исландцев есть заграничные паспорта или они ездят по датским?
     - Иди в комнату. Я ничего не слышу.
     За столом Владимир Ильич разъяснил жене свой план:
     - Первое  -  мы  достаем паспорт.  Норвежца или  шведа.  И  по  этому
паспорту мы едем через Германию.
     - И   как   только   к   тебе   кто-то   обращается  по-шведски,  все
проваливается, - сказала Надежда Константиновна. - Омлет не соленый?
     - Чудесно, чудесно. Тогда это будет глухонемой швед. Да! Великолепно.
- Ленин бросил вилку,  вскочил и  подошел к окну.  -  Это будет глухонемой
швед или даже глухонемой норвежец.  Тебе приходилось встречать глухонемого
норвежца?
     - Володя,  не волнуйся,  -  сказала Крупская. - Садись за стол. Омлет
остынет.
     - Господи!  -  Ленин  опустился  на  стул,  руки  бессильно упали  на
скатерть.  -  Сколько лет я ждал этого момента, я положил жизнь ради того,
чтобы приблизить его,  и,  смею  тебе сказать,  без  моей деятельности эт