Совет же,  независимо от того,  что  думал  каждый  член  его  в
отдельности, зависел от настроений береговых частей и матросов экипажей. А
те  с  каждым  днем  все  менее  желали  побеждать  Германию  и  соблюдать
дисциплину  и  все менее любили строгого учителя.  Полковник же Верховский
хотел сберечь голову и желательно пост,  даже  если  это  было  связано  с
нелояльностью к Колчаку.
     Коля  Беккер  в  отличие  от  Верховского глубоким  искренним вздохом
выразил полное согласие с  Колчаком.  Беккеру было нечего терять,  зато он
был  многим  обязан  Александру Васильевичу.  И  только ему.  Ведь  именно
вице-адмирал,  умевший ценить преданность и еще более находчивость,  после
инцидента во время митинга вызвал к  себе прапорщика Берестова и предложил
ему  перейти на  флот с  повышением в  чине и  пребывать далее для  особых
поручений при особе командующего.  Карьера Беккера, сделавшая столь скорый
и  неожиданный  скачок,  приобрела  новые  очертания.  Ведь  за  три  года
прозябания в Феодосии в крепостной артиллерии он поднялся всего-навсего от
вольноопределяющегося до  прапорщика.  Здесь же за неделю он стал мичманом
флота,  сшил себе мундир у хорошего портного,  и,  когда Колчак увидел его
впервые в  штабе,  он  несколько секунд,  несмотря на  свою  замечательную
зрительную память,  никак не  мог  сообразить -  кто же  этот знакомый ему
высокий, стройный мичман.
     - Берестов? - сказал он, с некоторым вопросом, потом уже без вопроса.
- Берестов Андрей Сергеевич! Вы рождены для морской формы.
     За  прошедшие дни Беккер пытался вжиться в  структуру морского штаба,
что было нелегко сделать,  а  Колчак ему ничем не  помогал,  полагая,  что
щенки учатся плавать,  только будучи скинуты в воду.  В ином случае пловца
не получится.  Разумеется,  у новых коллег Беккера не было к нему никакого
расположения.   Беккер  попал  в   свиту,   которую  его   новый  знакомец
капитан-лейтенант Сидоренко,  человек,  принадлежавший к  обидчивой породе
украинских националистов,  называл сворой.  Он должен был ждать поручений,
тогда как  каждый из  прочих людей,  окружавших Колчака,  имел  свое дело,
занятие или  основания для безделья.  Впрочем,  последних было мало -  они
быстро пропадали,  если острый взгляд адмирала выхватывал их из толпы, как
трутня из роя пчел.
     - Мы не можем игнорировать этот глупейший донос,  -  сказал Александр
Васильевич,  совершив еще один круг по каюте.  -  Потому что от нас именно
этого и ждут. Мы игнорируем донос, копия его летит, если уже не улетела, в
Петроград, где у нас с вами немало врагов.
     Верховский кивнул,  соглашаясь с тем,  что у адмирала много врагов, а
Коля вскинул голову,  изящно устроенную на высокой шее,  потому что оценил
слово <мы>, сказанное адмиралом.
     - И это именно сейчас,  когда наша настоящая работа идет полным ходом
и достаточно мелочи, чтобы все погубить.
     Верховский кивнул, показывая, какая работа их объединяет с адмиралом,
но Коля кивнуть не посмел, потому что в святая святых его не допускали.
     - Не сегодня-завтра из Петрограда посыплются панические телеграммы, -
уверенно сказал Колчак.  - У них тоже на шее сидит совет, и они еще больше
нас боятся потерять власть.  Меня в  худшем случае отправят в  Соединенные
Штаты закупать оружие или консультировать по минному делу,  а  им придется
идти в отставку... если не на эшафот.
     - Достаточно послать туда доверенного человека,  - сказал Верховский,
- чтобы он установил на месте, кто лжет.
     - Вот  это,   господин  полковник,   -  Колчак  остановился  напротив
Верховского и  кончиками сухих пальцев взял его за  пуговицу на  груди,  -
было бы роковой ошибкой.  Мы должны откликнуться на этот грязный и  глупый
донос,  словно свято верим в каждое его слово.  Мы соберем, причем гласно,
все возможные комиссии, советы и союзы! Бейте в барабаны, полковник!
     - Слушаюсь, - неуверенно отозвался полковник и совершил незаконченное
движение плечами, будто собирался уйти, не двигаясь с места.
     - Сегодня же  с  копией  письма  делегировать представителей Совета и
ЦВИКа  в  Петроград к  Керенскому!  Включить  в  комиссию самых  серьезных
дураков  Севастополя.   Остальные  должны  создать  грандиозную  комиссию.
Грандиозную. Но совершенно секретную. Эта комиссия совершенно тайно должна
будет обследовать резиденции всех Романовых и близких к ним лиц. Секретно,
Верховский. Так, чтобы весь Крым знал и смеялся. Теперь вы все поняли?
     - Теперь  я  все  понял,  -  улыбнулся Верховский улыбкой гимназиста,
догадавшегося, что корень из четырех - два.
     - Идите.  А вы, мичман Берестов, задержитесь на минутку. У меня будет
к вам другое задание.


     - Ну  и  как у  вас дела?  -  спросил Колчак,  усаживаясь в  кресло и
показывая Беккеру на соседнее. Садясь, адмирал нажал какую-то невидную для
Беккера кнопку,  потому что  тотчас же  отворилась дверь и  вошел матрос в
белой блузе с подносом,  на котором стояли две рюмки, хрустальный графин с
коньяком и черная пузатая бутыль.
     - Рюмку коньяка,  лейтенант?  -  спросил Колчак,  показывая движением
руки поставить поднос на столик.
     - Благодарю вас, - сказал Коля.
     <Что ему нужно от меня?  Конечно, не исключено, что адмирал нуждается
в  преданных  людях  -  достаточно заглянуть в  исторические труды,  чтобы
понять -  ни один великий полководец не входил в историю,  не окружив себя
заранее верными маршалами.  Именно умение отыскать этих будущих соратников
и есть главная черта таланта покорителя вселенной>.
     - А я побалуюсь виски,  -  сказал адмирал, сам наливая себе из черной
бутылки,  и  в  Коле возникла жгучая зависть и  обида -  обида была от той
легкости,  с  которой Колчак,  видно,  берегший виски,  а коньяк имевший в
избытке,  не  удосужился предложить рюмку -  одну  маленькую рюмочку Коле.
<Жалко,  -  неожиданно подумал Коля,  - жалко, что у меня нет собаки, я бы
приходил домой и ее бил>, - и он улыбнулся этой детской и очень правильной
мысли.
     - Вы хотели что-то сказать? - спросил Колчак.
     - Нет, ваше превосходительство.
     - Давайте договоримся, Коля, - сказал Колчак, - когда мы на людях - я
принимаю только формальное обращение мичмана к  вице-адмиралу.  Но  здесь,
вдвоем, без свидетелей... Ваше здоровье.
     Коля поднял рюмку и заметил, как дрогнула его рука.
     Адмирал назвал его Колей. Это не было галлюцинацией.
     - Допивайте, допивайте, - сказал Колчак добродушно. - В такое трудное
время доверие -  основная связь между людьми. Все остальное слишком опасно
- ни  страх,  ни  деньги  не  могут  обеспечить  длительную  преданность -
преданность в  страшные дни всеобщего предательства.  Доверие!  А  доверие
должно быть взаимным!
     - Вы не спрашивали меня...
     - Зачем?  Чтобы заставить тебя  лгать?  А  так  твоя  маска оказалась
прозрачной,  и  контрразведка полковника Баренца за  полдня узнала о  тебе
столько, сколько ты знаешь о себе сам.
     Коля хотел подняться, но Колчак уловил движение, сказал жестко:
     - Сиди. Умел врать, умей и слушать. Почему взял документы Берестова?
     - Он мне сам их дал, ваше превосходительство!
     - Меня зовут Александром Васильевичем,  и  наш уговор я  не  отменял.
Когда же он успел их тебе дать?
     - Я  видел его перед бегством.  Перед бегством в  Румынию.  Он хотел,
чтобы я передал их его тете. Но тетя умерла, а документы остались у меня.
     - Он жив?
     - Нет, он погиб. Я бы не посмел взять бумаги живого человека.
     - Бунтовщиков испугался?
     - Как я могу доказать каждому пьяному матросу, - сказал Коля, - что я
такой же русский, как он?
     - Разумно.  Но  чтобы больше мне не  лгать.  Никогда.  Ты  хочешь еще
что-то сказать?
     - Нет, Александр Васильевич.
     - Почему ты оказался в Севастополе? Почему дезертировал?
     - Здесь  тоже  делаются  дела,  Александр Васильевич.  Вы  смогли  бы
провести такие дни в феодосийской глуши?
     - Я действую иначе. Виски хочешь?
     - Нет, спасибо.
     - Ты неглуп. Ты догадался, что это моя последняя бутылка. Не посылать
же авизо в Одессу? Ладно, Беккер... или фон Беккер?
     - Просто Беккер.
     - Разумеется,  просто -  вариант с <фон> годился только до войны. Мне
надо, чтобы ты немедленно выехал в Ай-Тодор. Знаешь, где это?
     - Разумеется.
     - Поедешь   туда   инкогнито.   Отвезешь  мое   письмо   вдовствующей
императрице.  Оно никому не должно попасть в руки.  Только императрице. От
этого  зависит  судьба  России,   которая  тебе,   Коля,  не  должна  быть
безразлична.
     - Когда выезжать? - Коля поднялся.
     - Немедленно.


     Коля добрался до  Ай-Тодора с  ветерком;  на штабном моторе.  Шоффер,
немолодой матрос Ефимыч,  был неразговорчив. Когда за Байдарскими воротами
дорогу впереди перегородило овечье стадо  и  пришлось простоять минут пять
на  людной  дороге,  шоффер  откинул полу  бушлата,  расстегнул деревянную
кобуру маузера и так сидел -  рука на рукояти. Видно, имел приказ охранять
пассажира.
     За   Байдарскими  воротами  поехали  вниз,   из   тумана  и   холода,
спускавшегося с  гор,  в  весеннюю теплынь моря.  Проехали Симеиз,  и Коля
вспомнил  далекое  лето,  Лидочку  -  милую,  смышленую ялтинскую девочку,
ставшую спутницей несчастного Андрюши.  Коле  было искренне жалко Андрея -
ничего против него  он,  разумеется,  не  имел  и,  сложись обстоятельства
иначе,  рад бы отдать руку за своего товарища.  Впрочем, он ничего плохого
Андрею и не сделал - тому не стоило суетиться и слушаться Ахмета. Ахмет...
вот еще одна потеря. Где он? В Стамбуле?
     Дворец  императрицы  в   Ай-Тодоре,   который  она  делила  со  своим
племянником Александром Михайловичем, был скромен, и густая растительность
тем более скрадывала его размеры. Коля хлопнул себя по груди, проверяя, на
месте ли  письмо.  Он делал это уже сотый раз за дорогу,  и  грудь немного
побаливала.  Потом  поправил синие очки  -  как  у  слепого.  Это  он  сам
придумал,  чтобы  его  случайно не  узнали по  дороге.  Автомобиль проехал
открытые ворота,  остановился у  подъезда.  Шофер поднялся по ступенькам и
позвонил в звонок. Дверь долго не открывали.
     Сидя в автомобиле,  Коля достал из коробки на сиденье фуражку,  надел
ее вместо кепи,  что было на нем для конспирации, снял синие очки, положил
их во внутренний карман.
     Дверь во дворец открылась -  пожилой лакей в красной,  обшитой желтым
басоном ливрее высунулся из нее, испуганно спросил:
     - Вам чего?
     - Господин  офицер   от   командующего  флотом   к   императрице!   -
отрапортовал шоффер неожиданно громко и четко. Коля и не подозревал, что у
него такой голос.
     - Ну и слава Богу,  -  сказал лакей.  -  Пускай господин офицер внизу
подождут.
     Он приоткрыл дверь шире,  чтобы разглядеть автомобиль и  Колю в  нем.
Вид его удовлетворил,  дверь раскрылась еще шире, и лакей стал виден весь.
На нем были черные штиблеты и белые чулки.
     Коля,  думая, что на него смотрят из окон, легко и изящно выскочил из
авто  и  прошел к  двери,  на  ходу расстегивая львиные головы -  застежку
черного плаща.
     Он передал плащ лакею -  бакенбарды висели у того по щекам, как брыли
дога.  Лакей аккуратно подхватил плащ,  но так и  остался с  ним в  руках,
словно забыл, что надо делать дальше.
     В  прихожей было холодно,  словно не  топили,  и  сыро.  По  лестнице
спустилась горничная в белом передничке и наколке.
     - Я слышала,  слышала,  Жан, - отмахнулась она, видя, что лакей хочет
объяснить. - Пойдемте за мной, господин офицер.
     Горничная была миниатюрная, точеная и очень чистенькая. Коля подумал,
как она изящна и изысканна в постели.
     - Вы  надолго?  -  спросила  горничная.  Такие  вопросы  горничные не
задают, но если ты так хороша, к тому же служишь императрице...
     - Я сегодня же уеду, - сказал Коля. - Но думаю, скоро вернусь.
     - Возвращайтесь,  -  сказала горничная.  -  У  нас  совсем  мужчин не
осталось. Вы не представляете, как все разбегаются. Даже смешно.
     Продолжая говорить,  горничная, не стучась, вошла в библиотеку, где в
кресле,  колени накрыты пледом,  сидела императрица.  Оттого,  что шкафы с
книгами были столь высоки, а императрица столь ушла в мякоть кресла, чтобы
сохранить тепло,  она казалась маленькой и  беспомощной.  И сознание того,
что  перед ним  сама  российская императрица,  жена  и  мать  императоров,
наполнило  Колю  сознанием  важности  собственной жизненной миссии,  и  он
почувствовал, что глубоко, до слез, растроган этим моментом.
     - Наташа,  -  сказала Мария Федоровна с  акцентом,  -  не  так хорошо
разговаривать с молодыми офицерами.
     - Других нету,  Мария Федоровна,  -  сказала Наташа, в ответе не было
нарочитой наглости -  была  фамильярность,  которую позволяют себе  верные
слуги.  -  Господину офицеру от  моего  разговора веселее.  Ему  здесь  не
оставаться, ему на фронт, под пули.
     - Я  с посланием от командующего флотом,  ваше величество,  -  сказал
Коля.
     - Оставь нас, Наташа, - сказала императрица горничной.
     Наташа тут же  вышла из комнаты,  не выказывая обиды или спеси.  Игра
есть игра.  Так же выходит из комнаты изгнанная хозяином собака, зная, как
опасно испытывать хозяйское терпение.
     - Я вас слушаю,  поручик,  - сказала Мария Федоровна, не зная разницы
между чинами морскими и сухопутными.
     - Разрешите передать  вам  письмо  от  вице-адмирала  Колчака.  -  На
маленьком овальном столике у локтя, где лежали французские книжки, вязание
и  какие-то  женские  предметы,  государыня отыскала  костяной  ножик  для
бумаги, вскрыла конверт и, надев очки, принялась читать, с трудом разбирая
почерк.  Потом отложила конверт и подняла голову. Коля увидел, что ее щеки
покраснели.
     - Господин поручик,  - сказала она, - отправитель этого письма просит
передать ответ вам на словах.  Мой ответ будет таков:  я готова вступить в
отношения с  господином адмиралом,  о  котором имею весьма высокое мнение.
Что  касается  присутствующих...  Александр  Васильевич  упомянул  Николая
Николаевича. Разумеется, его кандидатура бесспорна. Если Петр Николаевич в
имении, я пошлю человека - пускай он будет...
     Императрица задумалась.
     Дверь  дернулась,  открылась,  ворвался ветер,  возникший от  слишком
быстрого движения одетого в  адмиральский мундир  средних лет  подтянутого
человека с правильным приятным лицом.
     - Этот господин полагает,  -  воскликнул он с порога, не видя Колю, -
что грузовик и  мотор ему нужны для освобождения народа от  нашей с  тобой
власти? Ничего подобного! Он будет на них перевозить вино!
     - Мой дорогой,  -  сказала императрица по-французски,  - разреши тебе
представить господина поручика...
     - Берестов!  -  сказал  Коля.  Получилось громко.  -  Берестов Андрей
Сергеевич, к вашим услугам.
     - Очень   приятно.   Александр   Михайлович,   -   сказал   племянник
императрицы. - Вы не сын покойного Сергея Серафимовича?
     - Нет,  -  твердо сказала императрица.  -  У меня идеальная память на
лица. Наш гость - не пасынок Сергея Серафимовича.
     - Я  знаю,  о  ком вы говорите,  -  поспешил с ответом Коля.  -  Но я
слышал, что он погиб.
     - Невероятная трагедия, - сказала императрица. - Это была такая милая
семья.
     - Скажите, мичман, - обратился к нему Александр Михайлович, - вы не в
Севастополе служите?
     - Так точно,  ваше высочество,  - сказал Коля, ощущая, как приятно во
рту складываются слова -  величество,  высочество... как естественны они в
разговоре.
     - Будьте   любезны   передать   там   мою   жалобу   на    начальника
севастопольской авиационной школы,  который  потребовал,  чтобы  я  вернул
предоставленные мне грузовик и автомобиль.
     Коля вспомнил,  что Александр Михайлович был командующим авиацией. Он
только что уволен от этой должности Временным правительством. Конечно, ему
обидно -  чернила еще не высохли,  а  какой-то начальник школы уже требует
казенное имущество.
     - Я сегодня же доложу о вашей жалобе господину командующему флотом, -
сказал Коля.
     - Вы  меня  крайне  обяжете,  крайне  обяжете.  -  Великий князь  был
неуверенным в себе человеком.  Но магия титула оставалась.  Должны, видно,
пройти месяцы, прежде чем титул станет клеймом.
     - Сандро,  -  сказала императрица, не скрывая раздражения, - господин
Колчак  сообщает,  что  ходят  слухи  о  нашем  заговоре против Временного
правительства. В Севастополе собирают комиссию, чтобы нас расследовать!
     - Нас? Расследовать? Еще чего не хватало!
     - А почему бы и нет?  -  сказала Мария Федоровна.  -  Мы не присягали
новой власти и мечтаем о том, чтобы она пала.
     На  обратном пути Коля приказал шофферу проехать по  набережной Ялты.
Тот был недоволен и не скрывал недовольства, умудряясь не сказать при этом
ни  слова.  Но  Коля был в  синих очках,  цивильной кепи,  и  вряд ли  его
кто-нибудь мог узнать.
     Не узнала его  и  Лидочка,  которая  как  раз  вышла  на  набережную,
убежденная,  как  и вчера,  что сегодня Андрюша придет к платану.  Лидочка
увидела автомобиль и успела отойти в сторону,  чтобы не попасть под  него.
Она  видела и странного седока - молодого человека в черном морском плаще,
сером кепи и синих  очках,  напомнившего  ей  английского  сыщика  Шерлока
Холмса,   который  любил  переодеваться.  Конечно  же  -  в  машине  сидел
переодетый человек!  Но и чем-то знакомый  -  прямой  посадкой  головы  на
длинной шее,  линией плеч,  скрытых морским плащом. Ощущение знакомства не
вылилось в узнавание,  и Лидочка отвела взгляд,  хотя успела заметить, что
синие очки повернулись к ней, как бы изучая.
     Коля,  разумеется,  узнал Лидочку и  чуть  было не  окликнул ее,  так
обрадовался  встрече.   Оказывается,   он  соскучился  по  ней!   Как  она
похорошела! Сколько прошло - почти три года? Ей уже двадцать один! Значит,
она не погибла, как все думали! Значит, она вернулась?
     Автомобиль уже миновал <Ореанду> и повернул наверх по плохой мостовой
вдоль речки,  к  повороту на  шоссе,  а  Коля все оглядывался,  словно мог
увидеть Лидочку.
     Сначала он решил, что обязательно приедет в первый же свободный вечер
в  Ялту,  чтобы повидать Лидочку.  Но  тут же  он вспомнил,  что живет под
именем и по документам Андрея - не дай Бог, если она случайно узнает!


     На следующее утро Коля доложил адмиралу о поездке к императрице.
     Колчак подошел к столу.  Достал оттуда отпечатанный на машинке листок
бумаги.
     - Комиссия уже создана,  -  сказал он.  -  В  ней тридцать три члена.
Тридцать три богатыря...  Все члены ЦВИКа.  Цвик-цвик-цвик...  Это или кур
сзывать, или из Гофмана. Откуда?
     - Скорее из Гофмана, Александр Васильевич, - сказал Коля.
     - Точно  -  муниципальный советник бундесрата Герберт Цвик.  Здесь  у
меня список комиссии -  вчера утвердили на совете. Вот здесь расписание их
секретных визитов.  Под различными причинами. Четвертого апреля - Ливадия,
пятого -  Чаир,  шестого - Дюльбер и так далее. Да, смотрите-ка, не забыли
дачу эмира бухарского.  Разве он  здесь?  Значит,  здесь.  Эту бумагу надо
будет сегодня же  отвезти императрице,  надеюсь,  вам  это не  в  тягость,
лейтенант?  Впрочем,  погодите,  зайдите потом к каперангу Немитцу, нашему
демократу.  Если  у  него  есть свободная минутка от  встреч и  братаний с
матросами,  пусть подпишет приказ о  назначении вас  моим  адъютантом.  Не
благодарите.  Так  удобнее и  приличнее -  не  мичмана Беккера посылаю,  а
существо десятого класса с аксельбантом.
     В  тот день Коля возил второе письмо к  императрице и потому не успел
заказать аксельбант и  вколоть  в  погоны  четвертые звездочки.  Но  когда
горничная Наташа - четкие каблучки, круглая попка - сказала, впустив его в
прихожую: <Наш поручик приехал>, - Коля позволил себе ее поправить:
     - Я лейтенант, Наташа. Это равно штабс-капитану от инфантерии.
     - Фи!  - сказала Наташа, отстраняя его руку, по-отечески тронувшую ее
плечо