Люди в  кабинете не  понимали,  что их дурачат.  Андрей же был в  том
убежден.  Он  прикрыл дверь -  резко,  так,  что  она хлопнула,  и  быстро
спустился по лестнице вниз.  К  себе идти не хотелось,  он вернулся в сад.
Гости,  не  приглашенные наверх,  расположившись вокруг стола,  мирно пили
чай. Было скучно и тихо.
     Ахмет  сидел  рядом  с   молоденькой  княжной  и  изображал  из  себя
таинственного контрабандиста.
     Ирина   Александровна  отошла   к   парапету   с   незнакомой  дамой.
Фортепьянная музыка, еле доносившаяся из кабинета, оборвалась.
     Пожилая  фрейлина Ольга  Петровна глядела,  запрокинув седую  гладкую
головку, в небо, словно считала звезды.
     Из дома вышла Глаша.
     - Чай не остыл? - спросила она, ни к кому не обращаясь.
     И тут раздался вопль юной княжны. Она вскочила.
     Вскочил и Ахмет.
     - Как вы посмели! - кричала она. - Как вы осмелились?
     - Пардон,  пардон.  -  Ахмет  совершенно владел собой.  -  Я  вас  не
понимаю.
     - Это была ваша рука, - заявила княжна Татьяна. - Вот здесь. - Княжна
указала пухлым пальчиком на свое колено.
     - Возможно,  это был дух.  - Андрей показал наверх. - Вызываемые духи
тянутся к женской плоти.
     - Ах, какие могут быть духи! - возразила пожилая фрейлина. - Впрочем,
поздно и пора домой. Там, - она показала в сторону дома, - скоро кончат?
     - Идут уже, - сказала Глаша.
     Андрей отошел к  парапету.  Он  слушал вечернюю симфонию летней Ялты,
состоявшую из громкого стрекота цикад, далекого пароходного гудка, пьяного
голоса на улице,  скрипа колес, шуршания шагов по камням тротуара и тысячи
иных звуков.
     Глаша подошла к нему.
     - Ты зачем это сделал? - спросила она шепотом. - Я буду сердиться.
     - Еще чего не хватало!
     - Значит, это твой татарский дружок?
     - Это был астральный дух.
     - Фу! - сказала Глаша. - Какие еще астральные духи!
     - Ты хорошо играешь, - сказал Андрей. - Я не знал, что ты училась.
     Глаша  подняла брови.  Выразив таким  образом недоумение,  ничего  не
сказала.
     Из дома вышли участники спиритического сеанса.
     Первой попрощалась императрица. За ней потянулись остальные.
     Андрей подошел к Ахмету.
     - Ты  что,  забыл,  что  тебе  пора  на  облучок?  -  спросил  Андрей
язвительно.
     - Ну я схватил,  - сказал Ахмет. - Я за то колено схватил, что было с
твоей стороны. Ловко?
     - Вы  негодяй,  господин Керимов,  -  сказал  Андрей,  которому стало
смешно.  -  Лишь разница в общественном состоянии не позволяет мне бросить
вам перчатку.
     - Нет у  тебя перчаток,  -  сказал Ахмет.  -  Но у  нее очень гладкое
колено, клянусь Аллахом.
     - Внукам будешь рассказывать?
     - Не исключаю, - согласился Ахмет. И кинулся было к воротам следом за
Юсуповыми.
     - Куртку не забудь! - крикнул Андрей. - В моей комнате.
     Снаружи застучали копыта - первый из экипажей покатил вниз. Громыхнул
мотор - шофер императрицы крутил ручку, заводя авто.
     Сергей Серафимович стоял у  ворот,  прощаясь с  последними из гостей.
Господина Теодора не было видно.  Андрей остановился на дорожке,  смотрел,
как Ахмет карабкается на облучок, а князь Юсупов, что уже сидит в экипаже,
что-то выговаривает ему.
     Андрей прошел к себе в комнату. Он думал, что ляжет и сразу заснет, -
день выдался долгим и  утомительным.  Сел на кровать.  Спать совершенно не
хотелось.  Дом был чужой,  даже враждебный.  Почему он здесь?  Почему этот
старый человек считается его отчимом? Что за комедию они разыгрывали перед
знатными  гостями?  Андрей  не  сомневался,  что  стал  свидетелем  именно
комедии. И почему он позволяет себе обращаться с Андреем как с мальчишкой?
     С каждой  секундой  раздражение  все  более овладевало Андреем,  и он
понял,  что избавиться от него сможет,  лишь покинув не только эту  тесную
душную  комнату,  но  и  сам  дом...  Что удерживает его здесь?  Проклятые
побрякушки под половицей?  Он прожил восемнадцать лет без побрякушек и сам
найдет себе место в жизни.  Черная магия,  медиумы - как все это ничтожно!
Жалки и те,  кто сидел вокруг стола,  с индюшачьим доверием  слушая  голос
чревовещателя, и те, кто обманывал этих индюков и индюшек. Словно два дома
увидел он за день -  один  при  свете  солнца,  с  мирной  уютной  Глашей,
кормящей  курочек,  и отчимом,  подрезающим розы.  И ночной:  дом-балаган,
дом-обманка!  вертеп с Глашей,  которая делала вид, что играла на пианино,
тогда как,  наверное,  звук исходил от умело припрятанного граммофона... А
молодец Ахмет!  Зря Андрей на него рассердился. Ахмет оказался свободнее и
смелее всех - что ж,  сын извозчика подержал за коленку княжну и убедился,
что коленка у нее гладкая.  Молодец...  Сейчас поднимусь  и  уйду  отсюда.
Выйду на шоссе,  к утру доберусь до Алушты.  А оттуда до Симферополя ходит
линейка.  Не вставая с койки,  Андрей вытащил из-под нее  свой  чемодан  и
открыл его.  Потом остановился:  у него все равно не осталось ни копейки -
придется взять у отчима. Или у Глаши? Лучше у Глаши. И он уйдет. Навсегда.
Нет,  у Глаши брать нехорошо. Она узнает - начнет отговаривать. Ее обижать
неловко.  К тому же он,  как джентльмен, должен попрощаться с отчимом. Да,
конечно,  он  поднимется  сейчас же наверх и сообщит,  что неотложные дела
требуют его немедленного присутствия в Симферополе.  А  жаль,  что  он  не
знает, где живет Лидочка. Он бы пробрался на рассвете к ее окнам и положил
на подоконник букет полевых цветов.  Она  услышала  бы  шорох,  подошла  к
открытому окну,  щурясь и протирая еще заспанные голубые глаза,  и ахнула:
<Вы что здесь делаете так рано, Андрюша?> И тут Андрей поймал себя на том,
что Лидочка совсем не одета, и ему стало стыдно, как будто он в самом деле
уже подошел к ее окну.  <А почему мне не переехать в гостиницу? Я возьму у
отчима  денег  -  у  него  много,  скажу,  что уехал в Симферополь,  а сам
переселюсь  во  <Францию>.  И  завтра  пойду  на  пляж,  искупаюсь,  а  на
набережной  наверняка  встречу  Лидочку с Маргаритой>.  Он начисто забыл о
Коле - настолько ему не хотелось о нем думать.
     Теперь,  когда все было решено, остался пустяк, правда, пустяк весьма
неприятный - надо было подняться наверх и сообщить о решении отчиму.
     Андрей вышел в коридор и остановился,  прислушиваясь. Из-под двери на
кухню  пробивалась полоска света.  Там  лилась вода.  Глаша  мыла  посуду.
Тусклый свет проникал сверху, со второго этажа. Значит, отчим не спит. Это
хорошо, потому что будить его было бы неприлично, а ждать утра - опасно. К
утру решимость может выветриться.
     Андрей поднялся по лестнице. Наверху горела электрическая лампочка.
     Дверь в  кабинет была приоткрыта.  Андрей постучал и сразу вошел,  не
дождавшись  приглашения.  Он  увидел  людей,  испуганных  его  неожиданным
вторжением.  Господин Теодор стоял у  стола,  перед ним  открытый саквояж,
который он быстро захлопнул.  Но Андрей догадался о том, что видит маэстро
Теодора,  только по одежде.  На самом же деле без парика, лежавшего черной
медузой на столе рядом с  пиявками-бровями,  Теодор превратился в  жившего
когда-то в этом доме дядю Федю, пегого, почти лысого, нескладного, страшно
умного и  ученого.  Андрею тогда было лет семь-восемь,  они гуляли с дядей
Федей по берегу моря, дядя Федя был очень добрый и знал много удивительных
сказок...
     Рука пана Теодора непроизвольно дернулась к  парику,  схватить его  и
спрятать,  но тут маэстро узнал Андрея и покраснел,  словно его застали за
постыдным занятием. Только крупный костистый нос остался белым.
     - Ты  что?   -  спросил  раздраженно  Сергей  Серафимович.  -  Что-то
случилось?
     - Нет.  -  Андрею  было  неловко за  свое  вторжение.  -  Ничего.  Но
обстоятельства требуют...  -  Голос сорвался,  пришлось сглотнуть слюну. -
Моего немедленного возвращения в Симферополь.
     Пан Теодор хмыкнул.  Он уже пришел в  себя.  Парик и брови исчезли со
стола.
     - Высокий штиль, - сказал он. - Так изъяснялись маркизы.
     - Извините,  если я не так выразился. - Участие в маскараде дяди Феди
еще более превращало все в балаган.
     - Прости,  что я открылся тебе не сразу,  -  сказал пан Теодор.  - Но
сначала тебя не было, а потом уж было поздно...
     - Ничего,  дядя Федя,  -  сказал Андрей. - Каждый зарабатывает деньги
как знает.
     - Пан Теодор сейчас уходит,  -  резко произнес отчим.  -  Позволь мне
сначала проводить его. Потом поговорим.
     - Ты не прав, - сказал Теодор. - Ты же не знаешь, а судишь...
     Но Андрей уже сбегал вниз по лестнице.
     Он вышел в сад. Стрекотали цикады. У непогашенных фонариков беззвучно
мелькали летучие мыши. Отчим и медиум прошли к калитке.
     - Как говорится,  с Богом,  -  сказал отчим.  Медиум обнял его, и оба
замерли на секунду.
     Потом,  когда калитка за господином Теодором закрылась, отчим остался
возле нее,  глядя на  улицу.  И  даже не скрыл удивления,  когда,  наконец
повернувшись к дому, увидел пасынка.
     - Извини, - сказал он. - Я задумался.
     Он  направился к  террасе,  не  сомневаясь,  что Андрей идет за  ним.
Достигнув парапета, он оперся на него и сказал, глядя на море:
     - В  кабинете душно...  Так  что  ты  так  торопился мне сказать?  Ты
уезжаешь?
     - Да, - сказал Андрей. Весь пыл и гнев куда-то испарились.
     - Тебя смутил сеанс и моя роль в нем?  Сам виноват -  никто не просил
тебя подглядывать.
     Тон отчима не  осуждал и  не  требовал ответа.  Сделав паузу,  Сергей
Серафимович продолжал:
     - Смущает неожиданное.  За годы наших редких свиданий ты составил обо
мне мнение: состоятельный и несколько чудаковатый старик. Не от мира сего,
далекий от  тебя  и  неинтересный.  Сегодня за  день  ты  дважды удивился.
Сначала в  моем кабинете...  это таинственное и  театральное представление
сокровищ.  Вряд  ли  тебе  оно  понравилось,  но  наверняка нарушило  твое
душевное равновесие, ибо большие деньги обязательно смущают человека.
     - Меня не смутили.
     - Ты  сам не  знаешь себя.  На твоем месте я  бы обязательно подумал,
зачем выжившему из ума старику эти побрякушки?  Лучше бы отдал их сразу. И
я  бы снял квартиру в  Москве,  купил бы хороший дом тете Марии и шил бы у
лучшего портного на Петровке.
     Андрей не  стал возражать,  хоть и  признавал этим неприятную правоту
отчима.
     - Не мне тебя упрекать.  И ах как глупо упрекать юношу, перед которым
раскинулся мир, наполненный столькими соблазнами...
     Сергей Серафимович гулко откашлялся,  вытащил из  внутреннего кармана
сюртука трубку и кисет и принялся набивать ее табаком.
     - Но,  ангел мой,  -  сказал он, доставая спички. - То, что ты увидел
сегодня,  -  тебе не принадлежит. До тех пор, пока я жив. Я не хочу, чтобы
ты превратился в богатого бездельника.
     - Я не просил показывать.
     - После Глаши ты -  самый близкий мне человек.  В  этом мире,  в этот
момент... Я отлично знаю, что соблазн завладеть моим богатством никогда не
овладеет тобой  настолько,  чтобы  ты  потерял честь.  И  когда я  сегодня
показывал тебе мои сбережения, я внимательно следил за тобой.
     - Я прошел испытание?
     - Опять этот задиристый тон! Впрочем, не исключаю, что на твоем месте
я  вел  бы  себя так же.  Человек ищет защиты от  неприятной или необычной
обстановки.
     - Давайте договоримся,  Сергей Серафимович.  Я  ничего не видел и обо
всем забыл. Даю вам честное слово.
     - Очень мило.  Во-первых,  ты ничего не забыл и  я не хочу,  чтобы ты
забывал. Во-вторых, ты не до конца меня понял...
     Сергей Серафимович сделал паузу  и  вдруг  задал  вопрос,  в  котором
звучала просьба:
     - Лучше было бы сделать это завтра, но ты ведь спешишь?
     - Да, - сказал Андрей, - мне надо в Симферополь.
     Он испугался,  что отчим станет допытываться, с какой целью он спешит
домой.  Тогда придется что-то  придумывать,  а  он не придумал заранее,  и
отчим сразу догадается, что Андрей лжет.
     - Что же,  не  могу спорить.  Надеюсь,  ты проведешь ночь здесь и  не
пойдешь пешком через горы?
     Отчим  говорил серьезно,  словно  в  самом  деле  верил,  что  Андрей
собирается ночью идти в  Симферополь,  и  в  этой подчеркнутой серьезности
была  издевка,  которую Андрей  постарался не  замечать.  И  напоминание о
детском поступке, который, оказалось, не был забыт.
     - Я уеду утром, - сказал Андрей.
     - Тогда перенесем наш разговор на июнь следующего года.
     - На июнь?
     - Допускаю,   что  ты   вряд  ли   найдешь  время  посетить  меня  на
рождественских каникулах, поэтому жду тебя сразу после весенних экзаменов.
Но не позже. Ни в коем случае не позже.
     - Ждете катаклизмов?
     - Я уверен в катаклизмах, - сказал Сергей Серафимович.
     Он глубоко затянулся, и красные искры вырвались из трубки.
     - Хорошо, - сказал Андрей.
     - Глаша тебе даст денег на дорогу, - сказал Сергей Серафимович.
     - Спасибо.
     - Вот вроде и все. Ты хотел что-то еще спросить?
     - Нет.
     - Неправда,  Андрюша.  Ведь главной причиной,  как я понимаю,  твоего
неожиданного вторжения в  мой  кабинет,  когда ты  так испугал моего друга
Федора...
     - Господина Теодора?
     - Вот  именно.  Тебе  не  понравилось  то  действо,  которое  мы  тут
устроили. Не так ли?
     - Зачем это было?
     - Эта комедия была нужна нам для цели достойной.
     - Может быть. Я же ничего не сказал.
     - Тогда считай, что мы с ним карбонарии, которые таким образом смогли
выведать настроения и мнения правящей фамилии.
     - Вы не хотите говорить со мной серьезно.
     - Нет,  не хочу.  Между делом ты ничего не поймешь.  Глаша рассказала
мне о поступке твоего друга...
     - Он пошутил.
     - Это безобразие, - вдруг рассмеялся Сергей Серафимович. - Хватать за
коленку великую княжну! С ума сойти! Ну и друзья у тебя, Андрюша!
     - Он мне не друг. Он приятель по гимназии.
     - Не спеши отрекаться. Еще не прокричал петух.
     Андрей глядел вниз.  Огоньков было куда меньше,  чем вечером.  Только
выделялась цепочкой  искр  набережная да  светились иллюминаторы парохода,
что швартовался у мола.
     Большая ночная  бабочка ударилась о  фонарь так,  что  он  закачался,
спланировала вниз и уселась на рукав Сергею Серафимовичу.
     - Ты все забыл? - спросил отчим.
     Андрей  пригляделся к  бабочке.  Толстое  мохнатое тело,  пеструшкины
крылья чуть ли не в пядь.
     - Церура винула, - сказал Андрей. Вернее, сказал его язык - он сам не
думал, что помнит название этой редкой хохлатки.
     - Правильно,  Большая гарпия.  Чудесный экземпляр. У меня в коллекции
куда хуже.
     Бабочка  лениво  взмахнула крыльями  и  поползла по  рукаву,  набирая
разбег. Потом сорвалась и полетела в темноту.
     - А славно было в горах, - сказал Сергей Серафимович. И Андрей понял,
что отчим ждет подтверждения своим словам.
     - Славно, - согласился он.
     Небо очистилось от  облаков,  и  звезды на нем были яркими,  чистыми,
словно между ними и  Андреем не было ничего -  ни воздуха,  ни расстояния.
Где-то  там  внизу спит Лидочка.  Ее  волосы разметались по  подушке,  она
улыбается во сне...
     - Как спокоен и гармоничен этот мир, - произнес отчим. - Он не ведает
ни смерти,  ни крови.  Хотя именно сейчас вон в том доме - видишь огонек -
умирает от  чахотки красивая молодая женщина.  Она задыхается,  она просит
свою мать спасти ее...  Впрочем,  даже эти страдания и  эта приближающаяся
смерть не могут нарушить общей гармонии.
     Андрей смотрел на одинокий огонек на склоне горы,  ему казалось,  что
он летит к нему, к той комнате, где распахнуты окна, чтобы впустить ночной
воздух,  словно он видит, как та женщина приподнялась на локте и тянется к
звездам, которые она видит в последний раз...
     Огонек мигнул и погас.
     - Что? - спросил Андрей вслух.
     - Я ошибся,  -  просто ответил Сергей Серафимович. - Сцена, которую я
тебе нарисовал,  происходит в другом доме.  А там, куда ты смотрел, только
что легли спать. И потушили свет.
     - Вы не знали?  - Андрей почувствовал себя обманутым. Отчим был самым
раздражающим человеком на Божьем свете.
     - Завтра встанет солнце.  Перед отъездом ты еще искупаешься и,  может
быть,  даже увидишь прекрасную незнакомку... если не увидел ее сегодня. Ты
находишься  в  том  счастливом романтическом возрасте,  когда  прекрасное,
каким бы  хрупким оно ни  было,  легко находит путь к  твоему сердцу.  Мне
приятно, что ты добрый и честный человек, Андрюша.
     - Люди меняются.
     - Чепуха.  Я тебя отлично знаю. Хотя бы потому, что куда внимательнее
наблюдал за  твоим ростом и  возмужанием,  чем  тебе кажется.  Мне  нельзя
привязываться к людям, привязанность ведет к страданию. После смерти твоей
матери я старался отрешиться от привязанностей.  Может быть, я тебя обижал
невниманием и  кажущимся  равнодушием.  Когда-нибудь  ты  поймешь,  что  я
старался это делать ради твоего же блага.
     Сергей Серафимович замолчал,  словно ждал вопроса,  но  не дождался и
продолжал:
     - Неумолимый и  быстрый  поток  времени  несет  нас  вперед,  и  там,
впереди,  обязательное расставание.  Даже если ты можешь отчасти управлять
этим  потоком,  поправляя курс  лодки хрупким веслом,  даже если тебе дано
убежать от  времени,  оно  все  равно догонит тебя  и  сожрет.  У  Хроноса
ненасытная пасть.  Если  бы  ты  знал,  сколько  мне  довелось пережить...
Впрочем,  тебе это  неинтересно,  потому что  пока ты  не  замечаешь,  как
стремителен этот поток.  Ты  видишь лишь искры,  что отражаются от золотых
рыбок в глубине... Иди, тебе пора спать.
     - Да, я пойду. Спасибо.
     Сергей  Серафимович чуть  приподнял брови,  словно  удивился быстрому
согласию пасынка,  потом  протянул руку,  и  Андрей пожал  ее.  Рука  была
сильной, прохладной и сухой.


                                  * * *

     Андрей ощупью прошел к своей комнате.
     У  кровати  горел  ночник,  возле  него  носилась  наперегонки ночная
мошкара.  Андрей задул ночник и  думал,  что  заснет,  но  сон не  шел.  В
закрытые  глаза  било  солнце,   оно  ореолом  окружало  профиль  Лидочки.
<Господи, до чего я несчастен и одинок!>
     Скрипнула половица, затем запели ступеньки. Отчим поднимался к себе в
кабинет.  Потом за стеной звякнуло,  словно ложка о стакан.  Значит, Глаша
еще не спит. Вдали забрехала собака.
     Воображение создало  образ  Глаши,  что  раздевается за  стенкой,  но
звуки, доносившиеся оттуда, были непонятны... Все стихло.
     Андрей не помнил,  как поднялся.  Он очнулся у Глашиной двери. Сердце
билось,  как после бега.  Надо было толкнуть дверь, но рука была тяжелой и
не подчинялась.  Андрей мысленно уговаривал Глашу:  ведь ты знаешь,  что я
здесь, ты должна открыть дверь...
     Дверь  не  открывалась,  и,  поняв  наконец,  что  стоять  далее  так
невозможно,  Андрей толкнул дверь ладонью. Дверь была заперта. Он удивился
- от кого бы заперлась Глаша?  Потом постучал костяшками пальцев. Никакого
ответа. Он постучал снова.
     И  тогда  услышал,  как  скрипнули пружины  кровати  и  босые  ступни
зашлепали к двери.
     - Ты что,  Андрюша?  -  послышался шепот из-за двери,  и Андрею стало
сладко оттого,  что она догадалась,  кто именно пришел к  ней ночью,  и не
сердится.
     Андрей с  ужасом сообразил,  что не  подготовил никаких слов,  он  не
знает, что надо сказать и что положено говорить в таких случаях.
     - Глаша, мне надо поговорить с тобой.
     - Завтра поговоришь, Андрюша, спи.
     - Глаша, я на минутку. Я только скажу два слова.
     - Поздно.
     - Но я тебя умоляю!
     Звякнул крючок. Дверь приоткрылась.
     Глаша была в длинной ночной рубашке, волосы распущены, глаза казались
совсем черными.  <Странно,  - подумал Андрей. - Здесь совсем темно, а я ее
вижу>.
     Одной рукой Глаша придерживала дверь,  другую положила себе на грудь,
прикрывая ее.
     - Иди спать,  -  шептала она, удерживая дверь, потому что Андрей тупо
нажимал на нее,  норовя войти, словно