Страницы: -
1 -
2 -
3 -
4 -
5 -
6 -
7 -
8 -
9 -
10 -
11 -
12 -
13 -
14 -
15 -
16 -
17 -
18 -
19 -
20 -
21 -
левого телефонного аппарата. Ящичек прижимал оторванную
полоску газетных полей. Андрюха писал перьевой ручкой, и чернила на газетной
бумаге сильно расплылись: "В четверг с Курского 23.10 Ереван. 8 вагон.
Носков шерст. не найдешь для меня? Четверг завтра. Курский вокзал (дважды
подчеркнуто)".
Я отщелкнул крышку и уставился на переключатель шкал, какие-то
настройки, стрелочный индикатор с градуировкой "микрорентген-час". Внутри
глубокой крышки крепились трубчатые секции и датчик со шнуром. Я свинтил из
них штангу и состыковал разъемы, как было указано в открывшейся под трубками
инструкции на металлической табличке. Стрелка явила признаки жизни. В сборе
все это напоминало миноискатель.
Из любопытства и для тренировки я предпринял несколько измерений.
Установил, что в прихожей и ванной фонит приблизительно одинаково и вдвое
меньше, чем в том углу, где холодильник (вспомнились белые тараканы). Что
самая чистая точка в квартире -- на середине пути от письменного стола к
кровати. Шаг за шагом я совершенно погрузился в исследования (хотя
действовал вполне сомнамбулически), даже попробовал выудить из дальней
памяти санитарные нормы, которые зубрил в институте, готовясь к экзамену по
гражданской обороне. Пока до меня не дошло: показаниям нельзя доверять, ибо
снимаются они по младшей шкале и в секторе, ближнем к нулю, -- а в таком
режиме любой прибор, как правило, забывает, к чему предназначен, и начинает
ловить фантомаса.
От возни с радиометром меня отвлек телефон. Я помедлил: поднимать -- не
поднимать? Простенькое бытовое ясновидение -- я сразу догадался, кого
услышу.
-- Нам полезно было отдохнуть друг от друга, -- сказала она. -- Но
пора, наверное, поговорить?
-- Тебе не кажется, что поздновато? -- спросил я.
Она засмеялась:
-- Нет, ты уникальный все же бегемот. Звонит женщина, ночью, тайком от
мужа, с ясными намерениями, которые вообще-то мужчин вдохновляют. А он --
поздновато! Давно ли? Ты что, начал вставать по утрам? На службу устроился?
Сущий талант у нее: что угодно перетолкует в благоприятном для себя
ключе. Мысли не допускает, что с ней могут обойтись резко.
Я перечитал записку. На животе у меня болтался радиометр. Неожиданный
оборот...
-- Лучше завтра побеседуем, -- сказал я. -- Ты дома?
-- Дома. Мужа нет. Сосед учит его по ночам машину водить.
-- А который час?
-- Полдвенадцатого, двенадцать... Куда ты торопишься?
Не в Андрюхином стиле возобновлять уже не задавшийся однажды розыгрыш.
Выглядит так, будто мы правда уезжаем. Тогда мне уйму всего предстоит еще
переделать.
-- На кухню, -- соврал я. -- Ужин грею. Сгорит ведь ужин.
-- Точно, -- вздохнула она, -- бегемот. За что мне такая доля?
Кто бы спорил -- доля незавидная. Тем не менее завтра она собралась ко
мне. Ее подруга подрядилась шить концертные костюмы какому-то казачьему
коллективу и зовет ее в компаньонки. Она должна получить выкройки. Возможно,
она зайдет днем, а отсюда направится к подруге. Но если сосед будет занят, а
муж, соответственно, свободен, если муж согласится уложить ребенка спать --
она объяснит ему, что работа не ждет, что казаки доплачивают за срочность,
поэтому ей необходимо у подруги остаться. И приедет ко мне ночевать.
Я спросил:
-- Он тебе верит? Муж?
-- Не знаю. Но проверять он не станет. Никогда не проверяет. По-моему,
он сам боится ненароком в чем-нибудь меня уличить. Не понимает, как себя
вести со мной, если уже и мне будет известно, что ему известно... Раньше
тебя это не очень-то беспокоило...
Я сказал: ладно, годится, завтра увидимся. Но мне тоже придется
отлучиться, и тоже пока не решилось, днем или ближе к вечеру. Так что
предварительно набери мой номер. Не хочу, чтобы ты оказалась у запертой
двери.
Теперь -- извини, моя еда превращается в угли.
Я учитывал: она одна, ей некуда спешить и ночь располагает к разговору,
-- стоит мне сейчас заикнуться о моем вдруг обрисовавшемся отъезде, долгого
разбора отношений не миновать. А завтра, пусть она и успеет дозвониться, --
наверняка с чужого телефона или из будки, на бегу, что выгодно скомкает
всякое обсуждение факта, перед которым я ее поставлю.
Я по-прежнему не сомневался, что предпочел бы распрощаться с ней прямо
и честно. Только время, увы, поджимает...
И все-таки эти расчеты вынудили меня поежиться от некоторой гадливости
к себе.
Потом еще старательнее, чем в прошлый раз, я вымыл полы, навел содой
глянец на сантехнику и посуду; кастрюли и чайник откипятил в ведре с мыльной
водой. В результате, за вычетом вспученного паркета и барашков отслоившейся
краски на потолке (их бы ободрать до уборки, в первую очередь, но я упустил,
а после -- значит, все усилия псу под хвост, начинай по новой), квартира
приобрела довольно сносный вид. Кусочком прогорклого сала я промазал свои
туристские ботинки. Пошуровав в ящиках письменного стола, разжился катушкой
оранжевых ниток и подлатал кое-какие ненадежные места на джинсах и куртке.
Но пока я в комнате управлялся с иголкой, в кухне повторился старый трюк с
краном и тряпочкой: вода на полу уже стояла вровень с порожком, отделявшим
кухню от прихожей, и накапливала силы для дальнейшего наступления. Проклиная
хозяина -- почему не отремонтировал краны, -- проклиная вечно сопутствующие
мне убожество и разруху, проклиная родителей за то, что вообще произвели
меня на свет, я опять опустился на четвереньки с тряпкой и металлической
кружкой в руках. Когда выгонял из-под плиты и холодильника последние волны,
за окном заурчала, разогреваясь, ранняя машина.
До сих пор цель своих приготовлений я как-то выносил за скобки. Зачем
Андрюхе тащить меня в воюющую Армению? Должно быть, образовалась у него
новая идея типа нашей охотничьей, и с поезда мы сойдем где-нибудь на
полдороге. Не принимать же за чистую монету сказку о бомбе.
А прибор, а "микрорентген-час"?..
Меньше чем через сутки мы встретимся на вокзале -- и все выяснится. Я
свободен не ехать. Свободен. Но не для того ли я и забился с осени в эту
пустынь-нору, чтобы никто и ничто не связывало меня, когда выпадет мой шанс
разомкнуть опостылевшие круги?
Я рассуждал: если бомба все же не миф и мы действительно направляемся
за ней -- мало надежды, что удастся Андрюхин замысел. Скорее всего, нам и до
места не добраться. Только это роли никакой не играет. Главное, война,
подобная идущей там, как представляется мне, обязательно меняет вокруг самый
дух времени. Попасть в ее орбиту -- все равно что полностью ввериться
непредсказуемому случаю, а то и чуду. Я как будто раскусил головоломку.
Желания повоевать у меня никогда и в детстве не возникало. От стрельбы из
автомата закладывает уши. Андрюха, несмотря на свойственные ему закидоны,
тоже, думаю, не любитель очертя башку лезть под пули и рисковать жизнью, --
и даст бог, мы сумеем удержаться на расстоянии от зоны настоящих боев и не
совершим ничего, за что даже по военным законам нас можно было бы взять и
спровадить на цугундер. Но чудо и случай -- вот где зарыта собака! Пора
признаться: вряд ли есть что-нибудь притягательнее для меня.
Какой тут сон! Напрасно я ворочался в кровати и считал баранов. Я был
очень возбужден, воображал нас то удирающими из-под стражи, то скитающимися
в горах, то пересекающими турецкую границу. Вдобавок мне уже предносился
образ Андрюхиного бутерброда. Бутерброд, по уму, следовало пока приберечь --
не так давно меня от души накормили в гостях, а до поезда иной еды не
предвидится, -- но я не вытерпел. И вся обстановка моего скудного завтрака
-- что вот и последнюю свою, со слоном, пачку чая я опустошаю, что
сахарницу, тщательно обколов присохший к стенкам песок, ставлю под горячую
струю, а единственную насельницу холодильника, банку окаменевшей аджики,
кинул, понюхав, в пакет с мусором -- сложилась словно в чин прощания, будила
добрую грусть. С тем хорошо бы и уйти -- но мне-то еще целый день сидеть,
зубы на полке...
И тут я вспомнил, что в куртке, да не в одном кармане, звякали монеты
-- мелкая сдача с немногочисленных покупок. Высыпал их на стол --
образовалась приличная горка. Отделил, сколько понадобится, чтобы доехать
вечером до вокзала. Остаток вроде бы тянул на булку или дешевый батон.
Булочная на углу возле зоопарка открывалась (однажды я прочитал часы работы
и обратил внимание) раньше других магазинов -- туда я и двинулся, когда
совсем рассвело. Падавший ночью медленный снежок лежал еще не везде убитый.
На воздухе ум мой стал сух и резок -- вроде того, как бывает наутро после
качественной водки. В булочной разгружали с машины хлеб, почему-то через
входную дверь, и я подождал в стороне, в компании трех старушек. Взгляд
блуждал самостоятельно и монтировал, как Дзига Вертов: вот троллейбус
причалил к остановке напротив, и пассажиры потянулись в переход, привычно
ругая власти, поставившие на многолетний ремонт ближний вестибюль метро; две
галки перелетели с крыши через улицу и состязались, толкаясь, за съедобный
обглодыш возле бордюрного камня, -- как они видят, на таком расстоянии?..
вот всепогодный районный придурок, старый, в старой милицейской шинели и
ушанке с промятым следом кокарды, волочит авоськи по земле -- в них
скомканные грязные газеты и треснувшая молочная бутылка; а вот он я иду:
топ-топ -- смерть в животе, атомная бомба под мышкой, по душу великого
князя. И ни черта уже не найдет весь этот муравейник, чем бы меня
переманить...
Дома я записал в тетрадь с максимами: "Свобода начинается там, где вещи
перестают намекать на что-либо, кроме самих себя". Туманно -- ну и пускай,
зато весомо. Тетрадь сперва убрал в кофр, который оставлял здесь то ли на
хранение, то ли в наследство, -- но, поразмыслив, достал снова и положил на
виду: что плохого, если она развлечет хозяина и его пассию. Перед зеркалом
обкорнал себе волосы. В теплой ванне все же задремал и проснулся оттого, что
вода остывала. А взялся за телефон узнать время -- в трубке не оказалось
гудка. Ну, это совсем ни в какие ворота! Мало того, что я еще должен сегодня
ориентироваться, -- простая порядочность требовала, пускай мне не по силам
произвести ремонт или остановить течь в кранах, прочее все вернуть в
исправности. Как назло, пропала отвертка. Пришлось лезть в ящик за
принадлежностью к карабину. Битый час я колдовал над аппаратом, пока не
определил по наитию: причина не в нем. На кухне, в черной плашке с
контактами, при потопе сделалось замыкание. Отвинтил плашку вовсе, скрутил
проводки на живую (теперь монтера сюда лучше не вызывать: упадет в обморок)
-- и телефон немедленно затрезвонил.
Я со злостью ткнул кулаком в пол и поднялся. Конечно, мы ведь
условились, что она будет звонить! И конечно, я опять попадаюсь ей в
раздрае, не собранный, не готовый ни рубить сплеча, без обиняков, ни вести
тяжелый для обоих разговор на полутонах и улыбке.
Но спросил меня, по фамилии, незнакомый женский голос.
-- У вас постоянно занято, -- сказала женщина, пожилая очевидно.
-- Простите, а кто говорит?
-- Я насчет Андрюши. Это его бабушка.
Юрьев день, подумал я. Что-то случилось. И поинтересовался, откуда у
нее номер. (Откуда? Известно откуда: из рыбы, которую я поймала, а в ней
заяц, которого я догнала, а в нем утка, которую я застрелила, а в утке яйцо,
которое я разбила, а в яйце перстень медный, на нем нацарапан твой телефон,
и если прочесть цифирь задом наперед -- тутова тебе, Кощей, отшельник
хренов, и грянет карачун.)
-- Я подсмотрела, -- созналась бабушка. -- В Андрюшиной записной
книжке. Потому что вдруг что-нибудь срочное... Мы же его неделями не видим.
А у вас, я знаю, он часто бывает...
Я согласился:
-- Бывает иногда. Но сейчас его нет. Да что произошло?
И она рассказала, что Андрюшин папа купил -- у коллеги, дав
символическую цену, -- прицеп к машине. До лета (прицеп нужен только в
дачный сезон) решил поместить его в пустующий гараж. А там какие-то люди, --
она замялась, -- неприятные люди. Разгружают коробки с сигаретами, и водка
стоит, целые штабеля. Он сначала ничего не понимал, кричал на них, чтобы они
все уносили, хотел ехать в милицию. Но пришел их главарь, видимо, и заявил
очень грубо, что Андрюша должен деньги и за эти деньги с ним могут поступить
так, что она даже боится повторить. Андрюшин папа растерялся, он вовеки ни с
чем подобным не сталкивался. Он заплатил, сколько они назначили, очень
много, почти все свои сбережения. А кто поручится, что его не обманули, не
назвали больше, чем Андрюша должен по-настоящему? И не выкатываются они из
гаража, хотя с ними уже два дня как рассчитались. Отговариваются: завтра,
завтра -- некуда, мол, пока. Как теперь поступать? Обратиться все-таки в
милицию? Но не повредит ли это и Андрюше?..
-- Его, наверное, втянули в махинации... -- Тут она всхлипнула и
расплакалась.
-- Только не я. Мне не во что втягивать.
-- Разве я вас обвиняю? Но нам хотя бы разобраться. А от него ни слуху
ни духу. Если он вам небезразличен...
Дурдом! Поди нащупай правильные слова для утешения рыдающей бабушки
тридцатилетнего мужика. Ладно бы брошенная жена -- еще туда-сюда...
Я сказал: нет, небезразличен. Однако он не обсуждает со мной каждый
свой шаг. Не надо так волноваться. Совсем не обязательно он замешан в чем-то
ужасном. Такие стали нравы и порядки: занимаешь всего ничего, потом не
удается вернуть к назначенному дню -- и нарастает вдвое, втрое. И
беспокойство за гараж, по-моему, напрасное. Раз долг полностью погашен --
съедут, потерпите. Может, пока действительно -- некуда.
Помолчал и добавил:
-- А деньги отцу он отдаст. Со временем.
-- Он слишком доверчивый, -- сообщила бабушка. -- И все этим
пользуются. Ему всегда доставалось за других. Даже в детском саду.
Я не притворялся, я искренне ей сочувствовал. Тем более, что едал ее
хлеб с маслом. В отношении своей родни Андрюха, натурально, стервец. А ведь
питает к ним глубокую нежность! И где он, любопытно, болтается, когда ему
положено латать рюкзак и складывать спальники?
-- Вы если повстречаетесь с ним, -- попросила она, -- передайте, чтобы
домой -- пулей.
Я пообещал. Не исключено, что Андрюха раздобыл необходимую амуницию на
стороне и в Люберцах сегодня не покажется. Узнает от меня о звонке бабушки
прямо у поезда. И что потом? Повернет он -- перед самым-то отправлением?
-- И пожалуйста, поговорите с Андрюшей тоже. Как друг, как мужчина с
мужчиной. Он к вам прислушается. Он отзывался о вас с большим уважением.
Повернет или не повернет? По-человечески -- стоило бы. Одно дело --
деньги: тут уже все, заплатили и заплатили, останется Андрюха или уедет -- в
любом случае ничего не поправишь. Но я отнюдь не был убежден, что
оправдается мой оптимистический прогноз по поводу гаража. Люберецкие
ушкуйнички, понятно, не упустили возможности подоить лохов-владельцев.
Однако отсюда еще не вытекает, что они готовы теперь гараж освободить -- у
них свой здравый смысл и свои представления о причинно-следственных связях.
Кому тогда препираться с ними, глотать угрозы, шарахаться от пальцев в глаза
-- выручать семейное достояние, -- бабушке?.. Вместе с тем попросту не
соединялось в голове, каким таким образом от неких неведомых мне бандитов в
постороннем для меня сарае будет зависеть, осуществится ли в моей жизни
судьбическая перемена? И призрак неминуемого облома впереди не замаячил. Я
многократно наблюдал: что-то буквально оберегает Андрюху от любых распутий,
ситуаций осмысленного выбора (и в шутку предупреждал его, как Амасис
Поликрата: смотри, однажды сразу так нарвешься, что раздерет пополам), --
обойдется и нынче. По телефону, с вокзала, за десять минут до отхода поезда,
он выяснит у родителей, что с гаражом благополучно утряслось. А там
несколько клятв, несколько покаянных фраз, дежурная песня про новую
перспективную работу и срочную командировку -- и мы с чистой совестью
отбываем...
Я повесил трубку и сел сочинять письмо хозяину. Я от души поблагодарил
его: мне было хорошо зимовать в этих стенах, о лучшем я не мечтал. Теперь я
уезжаю из Москвы -- ибо во мне очнулась тяга к путешествиям -- и вернусь,
вероятно, не скоро. (Написал -- и сам себе удивился: что значит -- не скоро?
Он прочтет письмо не раньше середины мая. Это сколько ж я, получается,
намерен странствовать и гоняться за приключениями -- годами?) Моя
фотоаппаратура в его распоряжении -- щелкай на здоровье, благо есть кого.
Единственная просьба: чтобы не переходила в третьи руки. Я извинился, что
вынужден бросить в квартире и другое, не столь безобидное, имущество. За
оружием не тянется ничего преступного. Но если идея арсенала на дому смущает
его как таковая, он волен хоть в реке утопить содержимое ящика... Ну что
еще? Поздравления, разумеется -- истинному рыцарю, отвоевавшему свою донну
из ледяного плена. Я надеялся, он не сочтет это издевкой, если что-нибудь у
них разладится и соединение сердец все же не состоится.
Добираясь до карабина и наборчика с отверткой, я все переворошил в
ящике. Заново умостив ружья, оптический прицел и брикеты взрывчатки, я встал
у окна с рыболовной сетью: кое-где распутать и свернуть поаккуратнее. Снег
на улице сиял, словно разом очистился от грязной коросты. В первый этаж
солнце едва заглядывало: прямым его лучам подпадали лишь подоконник и узкий
клин пола; зато почти до центра комнаты добивали отраженные в плазменных
окнах соседнего дома. И оттого, что я долго смотрел, сощурившись, в это
сияние, оно произвело саламандру. Со стороны автобусной остановки, из
отдаления, на котором блеск впереди не позволял различать детали, выступила
знакомая тонкая фигурка.
Я успевал шагнуть назад, в тень, скрыться -- но застыл на месте. В один
миг рухнула моя оборона, дутая на проверку. Легко быть жестким и
непреклонным заочно. Но вот она приближалась -- и все выпестованные резоны
за разрыв с нею, в которых не сомневался мгновением раньше, казались
надуманными и смехотворными. Потому что давно не видел ее, что ли?
Куда мы спешили тогда -- осенью, ночью? К метро?.. Да, она впервые
побывала у меня здесь, и я провожал ее к метро. (И мы опоздали, станция уже
закрылась. Ловили потом такси на Тверской.) Переулки пустые. Дождь кончился,
но воздух до того сырой, что на лице и одежде по-прежнему оседают капли.
Мокрый асфальт блестит. Она в сером кожаном плаще -- и плащ тоже блестит,
как цирковой, когда проходим под фонарями. Я сказал, что хочу
пофотографировать ее. Если взять чуть сверху и чуть сбоку, в таком ракурсе
она похожа на актрису Ханну Шигулу -- и это мне нравится. Сказал в шутку и
приготовился к притворному возмущению в ответ. А она остановилась и вдруг
прижалась ко мне. Волосы у нее пахли прелыми листьями. "Дурак, это она на
меня похожа..."
Значит, зря я держался правила всякую книгу, натолкнувшись на сочетание
"русская душа", немедленно захлопнуть? Доводилось ведь делиться одеялом с
девушками жизнерадостными и спортивными. Почему же самый отчетливый образ,
возникающий у меня при слове "любовь", -- это как я в ванной отпаиваю теплой
водой замужнюю, вполне чокнутую женщину средних лет, наевшуюся до одури
таблеток, зан