,  что официальное  сообщение действительно  еще не пришло, -
несколько  смягчился генерал.  -  Но я думал,  вы уже знаете,  ведь  военные
всегда ухитряются узнавать все первыми.
     -  Вы  говорите  -  новый  устав,  ваше превосходительство?  -  спросил
заинтересованный Дрого.
     - Сократить штаты,  гарнизон уполовинить, -  отрезал генерал. - Слишком
много  народу,  я   всегда   говорил,  что  эту  Крепость  нужно  хорошенько
встряхнуть!
     Тут вошел старший адъютант с толстой папкой бумаг. Раскрыв  ее на одном
из  столов,  он вынул личное  дело Джованни Дрого  и  вручил  его  генералу,
который пробежал страницы опытным глазом.
     - Все в порядке. - сказал он, - но здесь не хватает, по-моему, прошения
о переводе.
     -  Прошения о  переводе? - спросил Дрого. - Я думал, после четырех  лет
службы это не обязательно.
     - В  общем,  нет, -  сказал  генерал, и в  его  голосе прозвучало явное
неудовольствие оттого, что приходится давать какие-то объяснения младшему по
званию. -  Но,  поскольку  сейчас  мы  проводим  такое серьезное  сокращение
гарнизона и все хотят перевестись из Крепости, нужно соблюдать очередность.
     - Но,  ваше превосходительство, в Крепости  об этом никто  не  знает, и
никто такого прошения еще не подавал...
     Генерал обратился к старшему адъютанту:
     - Капитан, у нас есть уже прошения о переводе из крепости Бастиани?
     - Штук двадцать наберется, ваше превосходительство, - ответил капитан.
     Вот  это да,  подумал  ошарашенный Дрого. Очевидно, товарищи по  службе
держали новость в секрете, чтобы обойти его.  Неужели даже Ортиц  так  подло
его обманул?
     - Простите  за  настойчивость,  ваше  превосходительство,  -  осмелился
заметить Дрого, поняв,  что  сейчас решается  его  судьба, - но мне кажется,
что, если человек отслужил  подряд четыре года, это имеет большее  значение,
чем какая-то формальная очередность.
     - Ваши четыре года -  сущий пустяк, -  холодно  и даже немного обиженно
возразил  генерал. - Да,  лейтенант,  пустяк по  сравнению с  целой  жизнью,
проведенной  в  Крепости  другими.  Я,  конечно,   мог  бы   благожелательно
рассмотреть  ваш  рапорт,  мог  бы  посодействовать  вам  в  вашем  законном
стремлении, но только  не ценой  попрания  справедливости. К тому же тут еще
принимаются во внимание заслуги...
     Джованни побледнел.
     -  Выходит,  ваше  превосходительство,  -  спросил он,  еле ворочая  от
волнения языком, - выходит, я рискую провести там всю жизнь?
     - ...Да, надо  еще  посмотреть,  какие у  вас  заслуги,  -  невозмутимо
продолжал  генерал, не переставая листать  личное  дело Дрого. -  А  что  мы
имеем?.. Ну  вот:  "Поставить на вид". Правда, "Поставить  на  вид" - это не
столь уж  серьезно...  Ага, а здесь еще  пренеприятная история: у  вас  там,
кажется, по ошибке убили солдата...
     - К сожалению, ваше превосходительство, я не...
     - Мне недосуг выслушивать ваши оправдания, лейтенант,  - прервал он.  -
Поймите,  я читаю то, что написано в вашем рапорте, и допускаю даже, что это
действительно был несчастный случай, такое, увы, бывает... но остальные ваши
коллеги сумели же таких случаев избежать... Я готов сделать для вас все, что
могу, я согласился принять вас лично,  сами видите, но теперь... Вот если бы
вы подали прошение месяц  назад... Странно, что вы не в курсе  дела...  Это,
конечно, серьезное упущение.
     Прежнего добродушного тона как не бывало. Теперь генерал говорил сухо и
наставительно, с едва уловимыми насмешливыми нотками в голосе. Дрого  понял,
что вел  себя по-идиотски, что приятели надули его, что у генерала сложилось
о нем весьма невыгодное впечатление и тут  уж ничего не  поделаешь. От такой
несправедливости у него даже защемило в груди, где-то около сердца. А может,
мне вообще бросить все,  уйти в отставку, подумал он. Не умру же я с голоду,
в конце концов, какие мои годы?..
     Генерал по-свойски помахал ему рукой.
     - Ну что ж, лейтенант, до свидания. И глядите веселей!
     Дрого застыл в  стойке  "смирно", щелкнул каблуками, отступил к двери и
уже на пороге отдал честь.


        "XXI"

     Стук лошадиных копыт вновь  разносится по пустынной  лощине, порождая в
тишине ущелий гулкое эхо, кусты  на вершинах утесов застыли в неподвижности,
желтая трава не  шелохнется, даже  облака плывут  по небу  с какой-то особой
медлительностью.  Конь  не спеша  идет  в гору  по  белой  дороге:  Джованни
возвращается.
     Да, это Дрого: теперь, когда он приблизился, его легко можно узнать, но
что-то  не  видно  на  его лице печати глубоких  переживаний.  Итак,  он  не
взбунтовался, не подал в отставку,  безропотно  проглотил  обиду, смирился с
несправедливостью  и  возвращается  на  свое  же место.  В  глубине  души он
испытывает даже какое-то удовлетворение оттого, что все обошлось в его жизни
без  резких  перемен,  что  теперь  можно преспокойно  вернуться  к  прежним
привычкам. Дрого тешит себя надеждами, что  когда-нибудь  возьмет реванш, он
думает,  что впереди у него еще  уйма  времени, в общем,  он отказывается от
мелочной борьбы  за место под солнцем.  Ничего, думает он, еще придет  день,
когда  жизнь  щедро  заплатит  ему по всем  счетам.  А между  тем соперники,
яростно тесня друг друга,  чтобы вырваться  вперед, на бегу обходят Дрого и,
даже  не  оглянувшись, оставляют его  позади.  Дрого  недоуменно смотрит  им
вслед,  и  его  охватывают  непривычные  сомнения:  а вдруг он действительно
ошибся? Вдруг  он и впрямь  обыкновенный человек  и ни на что, кроме  вполне
заурядной судьбы, рассчитывать не должен?
     Джованни Дрого  поднимался к одинокой Крепости точно так же, как в  тот
далекий сентябрьский день.  Только теперь  по другую сторону  лощины  он  не
увидел  незнакомого  офицера  и  на мосту,  где  соединялись две  дороги, не
встретился с капитаном Ортицом.
     На  этот  раз Дрого ехал  в одиночестве,  предаваясь раздумьям о  своей
жизни. Он возвращался в Крепость бог весть на какой срок  именно в то время,
когда  многие  его  товарищи  навсегда  покидали  эти  стены.  Да,  товарищи
оказались более  проворными, думал  Дрого, не  исключено, что они  и  впрямь
достойнее его: ведь происшедшее можно объяснить и так.
     Чем  больше  проходило времени, тем  больше  Крепость  утрачивала  свое
значение. Когда-то давно это был, вероятно, важный гарнизон, по крайней мере
так считалось. А теперь,  когда  штат  Крепости сократят  вдвое,  она станет
всего лишь запасной преградой, не имеющей никакого стратегического значения.
Держали ее с единственной  целью  - не оголять этот участок границы. Никто и
мысли  не допускал об угрозе нападения со стороны северной пустыни. Чего там
можно было ожидать?
     Разве что  появления на перевале какого-нибудь  каравана  кочевников. И
это жизнь?
     Погруженный в  такие вот размышления, Дрого добрался во второй половине
дня до края последнего плато и увидел впереди Крепость. Она  уже  не несла в
себе, как в тот, первый раз, никакой волнующей тайны. В  сущности, это  была
обыкновенная  пограничная  застава,  жалкая  крепостишка,  стены  которой не
выдержали бы и нескольких часов обстрела  артиллерией  последнего образца. С
течением  времени  она совсем  разрушится:  уже  и  сейчас  некоторые  зубцы
искрошились, а один земляной  вал совсем  осыпался,  но никто  не  собирался
ничего чинить.
     Так думал  Дрого,  стоя у  конца  плато  и  глядя,  как  часовые  ходят
взадвперед  по  краю  стены.  Флаг  на  крыше бессильно  свесился, трубы  не
дымились, ни единой живой души не было видно на плацу.
     Какая скучная жизнь у него впереди! Веселый Морель, скорее всего, уедет
одним из первых, и у Дрого  не останется практически ни одного приятеля. Все
та же караульная  служба, та же игра в  карты да изредка вылазки в ближайшую
деревню, где  можно выпить чего-нибудь  и найти непритязательную подружку на
часок. Какое убожество, думал Дрого. И все же было неизъяснимое очарование в
этих   контурах   желтых   редутов,   какая-то  тайна   гнездилась  во  тьме
оборонительных  рвов,  в  сумрачных  казематах.  И  все   это  создавало  не
передаваемое словами предощущение грядущих событий.
     В Крепости его ждали всякие  перемены.  В связи с предстоявшим отъездом
многих офицеров и солдат повсюду царило необычайное оживление. Еще никто  не
знал точно, чьи именно прошения будут удовлетворены, и офицеры - а они почти
все подали рапорты с просьбой о переводе  - жили одной томительной надеждой,
позабыв о прежнем служебном рвении. Даже Филиморе (про него-то было известно
наверняка) собирался  покинуть  крепость, и уже одно это нарушало нормальный
ход вещей. Беспокойство передалось и  солдатам, поскольку значительная часть
рот  -  точного  числа  еще не сообщили  - должна  была перебазироваться  на
равнину.  На  дежурство выходили неохотно, нередко к моменту  смены  караула
отряды бывали не готовы, все вдруг решили, что соблюдать такое множество мер
предосторожности глупо и бессмысленно.
     Казалось очевидным, что прежние надежды, пустые мечты о воинской славе,
ожидание противника, который должен был нагрянуть с севера, - все, все  было
лишь иллюзией, попыткой придать какой-то смысл своей жизни. А  теперь, когда
появилась возможность  вернуться  в  цивилизованное  общество, то, что  было
прежде, казалось  мальчишеством, никто не желал признаться, что он на что-то
надеялся, более того - всякий готов был посмеяться над собственными  глупыми
надеждами.   Главное  теперь   -   уехать.   Офицеры,  добиваясь   перевода,
использовали  протекцию,  и в  душе каждый был  уверен,  что  уж  его-то  не
обойдут.
     - А ты? - задавали  Джованни  ни  к чему не обязывающий вопрос те самые
товарищи, которые скрыли от него столь важную  новость, чтобы избавиться  от
лишнего конкурента. - А ты? - спрашивали они его.
     - Мне, как видно,  придется остаться здесь еще на несколько  месяцев, -
отвечал Дрого.
     И тогда все принимались его утешать: ничего, черт  побери, скоро и тебя
переведут, это будет более чем справедливо, не надо унывать - и так далее.
     Среди всех только Ортиц, казалось, ничуть не изменился. Ортиц не просил
о  переводе, его  уже много лет все это не интересовало; о том, что гарнизон
Крепости  сокращается, он  узнал  последним и потому не  успел  предупредить
Дрого. Ортиц  равнодушно наблюдал за  всеобщим  смятением  умов и с  обычным
усердием занимался делами Крепости.
     Но вот  наконец  люди  действительно начали уезжать. Во  дворе одна  за
другой появлялись  телеги, на которые грузили казенное имущество, и одна  за
другой выстраивались роты для прощального церемониала.
     Полковник  каждый раз спускался  из своего кабинета,  чтобы  произвести
смотр, и произносил  перед солдатами несколько прощальных слов: голос у него
был невыразительный и угасший.
     Многие  из  офицеров,  проживших  здесь,  наверху,  не один  год  и  на
протяжении  сотен и  сотен дней вглядывавшихся с высоты  редутов в безлюдную
северную  пустыню,  многие из  тех, что  вечно  спорили  о  возможности  или
невозможности  внезапной  вражеской  атаки,  теперь  уезжали с торжествующим
видом, подмигнув  напоследок остающимся друзьям,  и во  главе своих  отрядов
направлялись в сторону  долины, картинно  избоченясь  в  седле,  и  даже  не
оборачивались, чтобы в последний раз взглянуть на свою Крепость.
     Только у  Мореля,  однажды солнечным утром  тоже выстроившего во  дворе
свой взвод для прощания  с комендантом, когда  он,  салютуя, опустил шпагу и
отдал  команду,  в  глазах   блеснули   слезы  и  дрогнул  голос.  Джованни,
прислонившись к стене, наблюдал за этой сценкой и дружески  улыбнулся, когда
Морель проехал мимо него к воротам.
     Возможно,  они виделись  в  последний  раз,  и Джованни поднес  руку  к
козырьку, отдавая честь, как положено по уставу.
     Потом он вернулся  в  холодные даже  летом  и с каждым  днем  все более
пустевшие переходы Крепости.
     При  мысли,  что  и  Морель   уехал,  душевная  рана   от  перенесенной
несправедливости неожиданно вновь открылась и заныла. Джованни отправился на
поиски Ортица и увидел его на выходе из кабинета с пачкой бумаг.
     - Здравствуйте, господин майор, - сказал он, идя рядом.
     - Здравствуйте, Дрого, -  ответил Ортиц, останавливаясь. -  Что нового?
Могу я быть вам чем-нибудь полезен?
     Дрого  действительно хотел  спросить Ортица  об  одной вещи. Дело  было
простое, совершенно неспешное, и все-таки уже  несколько дней оно не  давало
ему покоя.
     - Простите, господин  майор, - сказал  он,  - помните, когда я прибыл в
Крепость,  это  было четыре с половиной года  назад, майор Матти сказал мне,
что  здесь  остаются  служить только  добровольно?  Что, если  кто-то  хочет
уехать, он может это сделать совершенно свободно?
     Помните, я вам об этом  рассказывал? По словам Матти выходило, что  мне
надлежит  только  пройти  медицинский  осмотр  -  просто  так,  чтобы  иметь
формальный  предлог,  разве  что, сказал  он,  это  может вызвать  некоторое
неудовольствие полковника.
     -  Да-да,  что-то такое,  смутно припоминаю,  -  ответил  Ортиц  с чуть
заметным раздражением. - Но, простите, дорогой Дрого, сейчас мне...
     -  Минутку,  господин  майор...  Помните,  чтобы  не  причинять  никому
неудобства, я  согласился остаться здесь  на четыре  месяца?  Но  если бы  я
все-таки захотел, то мог бы уехать, правда?
     - Я понимаю вас, Дрого, дружище, - сказал Ортиц, -  но вы  ведь не один
такой...
     - Выходит, - запальчиво перебил его  Джованни,  - выходит, все это были
просто отговорки? Выходит, неправда,  что  если  бы  я  захотел,  то  мог бы
уехать? И в этом меня убеждали только для того, чтобы я вел себя смирно?
     - О нет! - воскликнул майор. - Я не думаю... Выбросьте это из головы!
     -  Не кривите душой,  господин майор, неужели вы и  впрямь верите,  что
Матти говорил тогда правду?
     - Да ведь и со мной  было примерно так...  - уставившись  в пол, сказал
Ортиц смущенно. - Я тоже мечтал о блестящей карьере...
     Они стояли  в одном  из длинных коридоров, и их голоса гулко и печально
отражались от голых стен.
     - Стало быть, неправда, что  всех офицеров назначали  сюда только по их
личной просьбе? Всех, как и меня, заставили остаться здесь, ведь так?
     Ортиц молчал, ковыряя концом сабли в щели каменного пола.
     - А те, кто остались якобы по собственному желанию, выходит, обманывали
меня? - допытывался Дрого. - Почему же ни у кого не хватило мужества сказать
правду?
     -  Да  нет, думаю, все  не совсем  так,  -  ответил  Ортиц.  -  Кое-кто
действительно остался по своей воле. Немногие, согласен, и тем не менее...
     -  Кто?  Скажите  же,  кто  именно?!  -  выпалил  Дрого,  но  мгновенно
спохватился: - Ой, простите, господин майор, я  ведь  совсем  не вас имел  в
виду, иногда слова сами срываются...
     Ортиц улыбнулся.
     -  Да и я ведь не  о себе говорил. Если  уж на то пошло, я тоже остался
здесь по обязанности!
     Они двинулись бок  о  бок  по коридору  мимо узких, забранных  решеткой
окон,  за которыми виднелся  пустынный  плац  перед Крепостью,  горы с южной
стороны и облачка пара - теплое дыхание долины.
     -  Так  что ж,  выходит,  -  заговорил Дрого  после  непродолжительного
молчания,  - все  эти страсти,  эти слухи о татарских  ордах... в них никто,
значит, и не верил?
     - Еще как верили! - сказал Ортиц. - Верили. Действительно...
     Дрого покачал головой.
     - Ничего не понимаю, честное...
     -  Ну  что я  могу вам сказать? -  перебил его майор. - Все  это не так
просто... Здесь, наверху, люди живут  почти как  в ссылке. Нужна же какая-то
отдушина,  люди должны на что-то  надеяться.  Кому-то первому взбрело  это в
голову, потом пошли  разговоры о татарских  ордах, разве теперь узнаешь, кто
именно пустил слух?..
     -  Может, дело в  самой  местности?  -  размышлял  Дрого.  -  Ведь  как
поглядишь на эту пустыню...
     - Да уж,  местность,  действительно... Пустыня, туманная дымка вдали...
Местность располагает. - Подумав немного, он заговорил снова, как бы отвечая
самому себе: - Татары...  да уж, татары...  Сначала,  конечно, это  казалось
глупостью, а потом все поверили, во всяком случае, многие.
     - Но вы, господин майор, простите, вы-то...
     -  Я -  другое дело, - проговорил  Ортиц.  - Я  принадлежу  к  старшему
поколению,  у  меня  нет  никаких  честолюбивых  помыслов  о  карьере,  меня
устраивает  такое спокойное место... А вот  у вас, лейтенант, у вас еще  вся
жизнь впереди. Через год - ну максимум через полтора - вас переведут...
     - Вон он, Морель, счастливчик! - воскликнул Дрого, останавливаясь перед
одним из окошек.
     На голой и  выжженной  солнцем равнине фигурки  солдат,  удалявшихся по
плато, вырисовывались очень четко.  Несмотря на тяжеленные ранцы, шагали они
бодро и уверенно.


        "XXII"

     Последняя рота, которой предстояло покинуть Крепость, была построена во
дворе, и остающиеся думали о том, что с завтрашнего дня начнется новая жизнь
теперь уж совсем небольшого гарнизона. Всем не терпелось покончить наконец с
этими  затянувшимися проводами,  надоело злиться, глядя, как уезжают другие.
Итак, рота уже была построена, ждали  только подполковника Николози: на этот
раз парад должен был принимать он. Но тут внимание  Дрого привлек  лейтенант
Симеони, вернее, странное выражение его лица.
     Лейтенант  Симеони уже три года  служил в  Крепости, и все находили его
добрым  малым,  недалеким,  правда,  грубоватым, но  старательно исполняющим
приказы начальства и превыше всего  ставящим физическую подготовку. Выйдя во
двор, Симеони начал беспокойно оглядываться по сторонам, словно ища, кому бы
сообщить какую-то важную новость. Кому  именно, для него, очевидно, не имело
значения, так как ни с кем он не был особенно близок.
     Заметив, что Дрого наблюдает за ним, Симеони подошел и тихо сказал:
     - Иди посмотри. Скорее. Иди посмотри.
     - А что такое?
     -  Я  дежурю на третьем редуте,  выскочил  вот на  минутку. Как  только
освободишься, приходи.  Там что-то непонятное. - Он слегка запыхался, словно
после пробежки.
     -  Где?  Что ты видел? - спросил заинтригованный Дрого.  В  этот момент
трижды  просигналила труба, и солдаты вытянулись по стойке "смирно", так как
к ним  направлялся комендант  пришедшей  в упадок Крепости, - Подожди, когда
они уйдут, - сказал Симеони охваченному нетерпением Дрого, хотя волноваться,
по-видимому, было не из-за чего.
     - Скорее бы они ушли! Уже пять дней я все собираюсь сказать, но сначала
пускай эти уберутся отсюда.
     Наконец  после  краткого напутственного  слова  Николози и  прощального
сигнала трубы экипированные в  расчете на долгий путь солдаты, тяжело топая,
вышли за  ворота Крепости и  направились в сторону  долины. Стоял  сентябрь;
небо было серым и скучным.
     Симеони  потащил за собой Дрого по длинным пустым коридорам  к третьему
редуту. Пройдя через караулку, они очутились на смотровой площадке.
     Лейтенант  Симеони  достал подзорную трубу и  указал Дрого на небольшой
треугольный участок равнины, не заслоненный горами.
     - Что там такое? - спросил Дрого.
     - Сначала посмотри  сам.  Вдруг я ошибся.  Посмотри и скажи,  есть  там
что-нибудь или нет.
     Облокотившись о парапет, Дрого внимательно  оглядел пустыню и в  окуляр
подзорной  трубы,  принадлежавшей лично  Симеони,  отчетливо  увидел  камни,
ложбины, редкий кустарник, хотя находились они очень далеко.
     Участок  за  участком Дрого просматривал  этот треугольник и  уже хотел
сказать,  что нет,  ничего  особенного  он не  заметил,  как  вдруг  в самой
глубине,  там,   где  все  сливалось  с  неизменной  пеленой   тумана,   ему
померещилось какое-то движущееся черное пятнышко.
     Он все стоял, опершись о парапет, и смотрел в подзорную трубу, а сердце
его бешено  колотилось.  Совсем как два года назад,  подумал  он, когда  все
решили, чт