таршими. Один  из них сообщил Дрого, что комендант Симеони  просит  его
немного подождать:
     он сейчас очень занят. В общем, пусть майор  Дрого повременит немножко,
господин комендант непременно придет.
     Но, забравшись  в  экипаж,  Дрого  приказал  сразу же трогать.  По  его
просьбе  откинули верх,  чтобы легче дышалось,  обернули ему  ноги двумя или
тремя темными полостями, на фоне которых особенно ярко блестела его сабля.
     И  экипаж, подпрыгивая, покатил по каменистому  плато; путь Дрого лежал
теперь  к  его  последнему  приюту.  Мотая при  каждом  толчке  головой,  он
повернулся на  сиденье и не отрывал глаз от желтых крепостных стен,  которые
становились все ниже и ниже.
     Там,  наверху, вдали  от остального мира, провел  он свою жизнь; там, в
ожидании врагов,  он промучился больше тридцати лет, теперь же, когда враг у
ворот, его прогнали. А те, кто отсиживались в городе,  наслаждаясь легкой  и
веселой  жизнью,  вот  они, пожалуйста,  явились на перевал с высокомерными,
пренебрежительными улыбками - за чужой славой.
     Дрого   не   мог  оторвать   взгляда  от  желтоватых   стен   Крепости,
геометрически четких силуэтов казарм  и пороховых складов, и скупые  горькие
слезы  медленно  катились по его  морщинистым щекам. Какой жалкий  финал,  и
ничего уже не поделаешь.
     Ничего, ровным счетом ничего не осталось у Дрого, он один на всем белом
свете, совсем  больной. Его выгнали из Крепости  как  прокаженного. "Ах  вы,
проклятые, ах проклятые", - бормотал  он. А потом решил: будь  что будет, не
надо больше ни о чем думать, иначе сердце разорвется от обиды и гнева.
     Солнце уже клонилось к  закату, а  ехать  оставалось еще порядочно; оба
солдата  на козлах  преспокойно  болтали,  им было все  равно  -  ехать  или
оставаться.  Они принимали жизнь такой, какая  она есть, не  обременяя  себя
лишними  переживаниями.  Экипаж был отличной конструкции  - настоящая карета
"скорой  помощи",  -  но, как  чуткая  стрелка  весов, реагировал  на каждую
выбоину на дороге.  А Крепость, вписанная в горный ландшафт, становилась все
меньше,  все приземистее, и стены ее в этот весенний день приобрели какой-то
странный оттенок.
     Вероятно, я вижу ее в последний раз, подумал Дрого, когда экипаж выехал
на край плато, к тому месту, где начинался спуск в долину.
     Прощай, Крепость!  Но сознание его было уже несколько  затуманено, и он
не осмелился попросить,  чтобы коней  остановили и дали ему  в последний раз
взглянуть на старую цитадель, которая  только теперь, спустя  столько веков,
начинала наконец выполнять свое предназначение.
     Глаза  Дрого  задержались  напоследок  на  желтоватых  стенах,  покатых
бастионах, полных тайны редутах, на возвышавшихся по бокам почерневших после
оттепели  скалах.  В  какой-то миг  Джованни показалось, что стены  Крепости
вдруг вытянулись вверх,  к небу, и сверкнули на солнце, но тут же все  резко
оборвалось: Крепость скрылась за поросшими травой горами  и дорога нырнула в
долину.
     Часов в пять  они  добрались  до постоялого  двора у дороги, тянувшейся
вдоль ущелья. Наверху, как мираж, высилось  хаотическое нагромождение унылых
гор  - и  покрытых  зеленью,  и  обнаженных, с  красноватыми  склонами, где,
возможно, никогда не ступала нога человека. Внизу бурлил поток.
     Экипаж остановился на небольшой площадке перед постоялым двором как раз
в тот момент, когда мимо проходил батальон мушкетеров.
     Дрого увидел  проплывавшие  мимо молодые  потные  и раскрасневшиеся  от
здоровой усталости лица, глаза, удивленно разглядывавшие его.
     Только офицеры отдали ему честь. В удалявшемся разноголосье он разобрал
чьи-то  слова: "А  старикашка-то  едет  со  всеми удобствами!"  Но никто  не
рассмеялся шутке. Эти люди идут на битву, а  он трусливо бежит в долину. Вот
чудной офицер, наверно, думали  солдаты, если  только по лицу его не поняли,
что и он тоже направляется навстречу смерти.
     Дрого  никак не  мог побороть состояние  какого-то  странного отупения,
обволакивающего его, словно  туман: то ли его укачало, то ли  болезнь  брала
свое,  то  ли мучило сознание, что  вот так, бесславно, заканчивается жизнь.
Все ему теперь было безразлично, абсолютно все.
     Мысль, что он вернется в родной город, будет бродить, шаркая ногами, по
своему старому  пустому дому или долгие  месяцы лежать в  постели, томясь от
скуки и  одиночества, приводила  его в ужас. Торопиться было  некуда,  и  он
решил заночевать на постоялом дворе.
     Подождав,  когда весь батальон  прошагает  мимо, поднятая сапогами пыль
уляжется и рев горного потока заглушит грохот повозок, он медленно, опираясь
на плечо Луки, выбрался из экипажа.
     На пороге  дома  сидела  женщина и сосредоточенно вязала, а у  ее ног в
грубо  сработанной колыбели  спал  ребенок.  Дрого  зачарованно смотрел, как
чудесно  он спит, совсем не так, как взрослые, а  глубоко и безмятежно.  Это
маленькое существо еще не ведало тревожных снов, крошечная душа его беспечно
витала без желаний и сожалений  в тишайшем  и чистом воздухе. Дрого постоял,
любуясь спящим ребенком, и сердце его сжалось от  жгучей тоски. Он попытался
вообразить  спящим самого себя - как бы  чужого  Дрого, которого он  не  мог
знать и видеть.
     Фантазия нарисовала ему собственное тело, погруженное в животный сон  и
беспокойно  вздрагивающее,  приоткрытый   рот,  тяжелое  дыхание,   отвисшую
челюсть. Но ведь когда-то и он спал вот так,  как  этот ребенок, он тоже был
милым  и невинным, а  какой-нибудь старый  больной офицер,  возможно,  стоял
рядом и смотрел на него с горьким изумлением.
     Бедный Дрого, подумал он, сознавая, сколь странно  это определение, но,
в конце концов, он ведь действительно один на всем белом свете,  кто еще его
пожалеет, если не он сам?


        "XXX"

     Очнулся  он в глубоком кресле в какой-то спальне; стоял чудесный вечер,
через  окно в комнату струился свежий  ветерок. Дрого безучастно смотрел  на
небо - оно становилось все синее,  - на  фиолетовые тени долины,  на  горные
вершины,  еще освещенные  солнцем. Крепость осталась далеко, отсюда  не было
видно перевала, на котором она стоит.
     Такой  вечер  должен  был  принести  ощущение  счастья  даже  не  очень
счастливым  людям.  Джованни  представил  себе  окутанный  сумерками  город,
весеннее томление души, влюбленных на набережной, звуки фортепьяно, льющиеся
из  уже  освещенных окон,  долетевший  издалека паровозный гудок.  И  тут же
мысленно перенесся к огням вражеского бивака, разбитого в северной  пустыне,
к качающимся  на  ветру фонарям Крепости  в эту бессонную,  прекрасную  ночь
накануне сражения. У всех есть какое-то, пусть самое ничтожное, основание на
что-то надеяться. У всех, только не у него.
     Внизу,  в общем  зале, запел мужской  голос, потом к нему присоединился
еще один: они пели какую-то народную песню о любви.
     Высоко  в небе,  там,  где  синева была  совсем  бездонной,  засверкало
несколько звезд.  Дрого  был один в комнате,  денщик  пошел вниз  пропустить
стаканчик;  в  углах  и  под мебелью сгущались подозрительные тени.  На  миг
Джованни показалось, что он не выдержит  (в конце концов, никто его не видит
и никто на свете этого  не узнает), да, на какое-то  мгновение  майору Дрого
показалось,  что  от груза  переживаний, теснивших  его  грудь,  он  вот-вот
разрыдается.
     Именно тогда в самых далеких  уголках  его сознания  впервые  мелькнула
новая, четкая и страшная мысль. Мысль о смерти.

     Ему  почудилось, что бег времени  словно по волшебству  приостановился.
Сначала  был водоворот, затягивавший его  в  последнее  время все глубже,  а
потом вдруг все исчезло, плоский  мир застыл в неподвижности и стрелки часов
побежали неизвестно в  каком направлении. Дорога для него  кончилась; сейчас
он видел себя  на пустынном  берегу серого, однообразного  моря, а вокруг не
было ни дома, ни дерева, ни человека, и так - с незапамятных времен.
     Он чувствовал,  что с дальних  границ  на  него надвигается, постепенно
нарастая и сгущаясь, тень;  возможно, это  был уже вопрос  часов, недель или
месяцев, но  ведь и  недели,  и месяцы - ничто,  когда они отделяют тебя  от
смерти. Выходит, вся жизнь его обернулась этакой насмешкой:
     из-за нелепой гордыни, из-за желания выиграть спор он потерял все.
     Синева  за  окном  совсем  сгустилась,  но  на западе, над  фиолетовыми
силуэтами гор, еще виднелась светлая полоска. А в комнату уже вошла темнота,
можно было  различить лишь наводящие  страх очертания мебели, белую постель,
сверкающую саблю. Да, отсюда - это ясно - ему уже не выбраться.
     Сидя в темноте и слушая доносившееся снизу мелодичное пение под гитару,
Джованни Дрого почувствовал, как в нем зарождается новая, последняя надежда.
Один в  целом свете, больной, выброшенный за ненадобностью  из Крепости, как
балласт, он, обойденный всеми, неуверенный и  слабый,  возмечтал, что не все
еще потеряно, что именно сейчас ему представился небывалый случай вступить в
последнюю битву, которая сможет оправдать всю его жизнь.
     Да,  на Дрого наступал  его  последний  враг.  Не  люди, подобные  ему,
терзаемые, как и  он,  страстями и страданиями,  не люди  из плоти,  которую
можно  ранить, с лицами, в которые  можно заглянуть,  а нечто  всесильное  и
коварное. Сражаться можно  не только на крепостных стенах, среди грохота боя
и  яростных криков  под  голубым  весенним небом;  не  только  бок  о  бок с
друзьями, чье присутствие  придает человеку  сил;  не  обязательно в терпком
запахе пыли и порохового дыма, не с одними помыслами о славе. Все произойдет
в комнате захудалого трактира при свете свечи, в полнейшем одиночестве.
     Это  не  то  сражение,  после  которого  возвращаешься  солнечным утром
увенчанный  цветами и молодые  женщины  дарят тебе  свои  улыбки.  Здесь нет
зрителей, никто не крикнет: браво.
     Да, это будет куда более  суровая  битва,  чем та, что рисовалась ему в
мечтах. Даже старые опытные вояки предпочли бы в ней не участвовать.
     Потому  что  прекрасно,  должно  быть, погибнуть  под открытым небом, в
яростной  схватке, когда  ты еще  молод  и крепок телом, под  победные звуки
фанфар;  обиднее,  конечно,  умереть  от   раны,  после  долгах  мучений,  в
госпитальной  палате;  еще  горше   закончить  дни  в  своей  постели,   под
сочувственные  причитания  родных,  среди  притушенных  ламп  и пузырьков  с
лекарствами. Но совсем уж  невыносимо  умереть  в чужой,  никому не  ведомой
деревне,  на обыкновенной  гостиничной койке, старым и  уродливым, никого не
оставив на этом свете.
     Так  смелей  же,  Дрого,  у  тебя  осталась последняя  карта, ты должен
встретить  смерть  как  солдат, пусть твоя неудавшаяся  жизнь хоть окончится
красиво. Ты должен наконец отомстить судьбе; никто  не вознесет тебе  хвалу,
никто не назовет героем, но  уже из-за  одного этого  стоит  принять  вызов.
Твердо переступи границу  тени, гордо, как на параде, выпятив грудь, и  даже
улыбнись, если удастся. В конце концов, совесть твоя не слишком отягощена, и
господь сумеет тебя простить.
     Такие  слова  - что-то вроде молитвы - говорил себе Джованни, чувствуя,
как  все  туже сжимается  вокруг  него  заключительный  виток  жизни.  И  из
глубокого  колодца,  куда  кануло  все  прошлое,  все  несбывшиеся  мечты  и
перенесенные  унижения, поднялась сила, на  которую он никогда  не посмел бы
рассчитывать.  С  невыразимой радостью Джованни Дрого вдруг  заметил, что он
совершенно спокоен  и  чуть ли не сам рвется поскорее  пройти это испытание.
Значит, нельзя требовать  от жизни всего? Ты  так считаешь,  Симеони? Сейчас
Дрого тебе покажет.
     Смелей же, Дрого.  И  он попробовал  бороться, не сдаваться, посмеяться
над страшной  мыслью. Все силы своей души вложил  он в этот отчаянный порыв,
словно  один  шел  сражаться  с  целой  армией.  И  сразу  же  былые  страхи
рассеялись,   призраки   сникли,  смерть   утратила   свой  ужасный   облик,
превратившись в нечто  простое и согласное с природой. Майор Джованни Дрого,
изнуренный болезнью и годами слабый человек, пошел грудью на огромный черный
портал и увидел, что створки его рушатся, открывая путь свету.
     Сущим пустяком казались ему теперь тяготы  жизни на эскарпах  Крепости,
наблюдение  за  унылой  северной   пустыней,  отчаяние  из-за  несложившейся
карьеры,  долгие  годы  ожидания.  Теперь  можно  было  не  завидовать  даже
Ангустине. Да,  Ангустина умер на вершине горы, в круговерти  бури,  ушел из
жизни и  впрямь  очень  красиво.  Но  куда  более  заманчиво  окончить жизнь
геройски  в условиях, выпавших  на долю  Дрого, обессиленного, отвергнутого,
оказавшегося среди незнакомых людей.
     Одно только огорчало его  -  что уйдет он  из этого мира в таком жалком
виде: иссохшее тело, выпирающие кости, дряблая, бледная кожа.
     Ангустине повезло, думал Джованни, он умер во цвете лет  и, несмотря на
прошедшие  годы,  сохранился  в памяти высоким стройным молодым  человеком с
благородным  лицом, так привлекавшим женщин, -  в этом его  преимущество. Но
как знать,  может,  за  роковым тем  порогом и он тоже сможет стать прежним,
пусть некрасивым (красив Дрого  не был  никогда), но полным молодых сил. Вот
бы хорошо, думал он, утешаясь этой мыслью,  как ребенок, ибо чувствовал себя
сейчас удивительно свободным и счастливым.
     Но потом ему пришло в голову другое: а что, если все это обман?
     Вдруг его смелость  - это  лишь  преходящее опьянение?  Что,  если  все
объясняется  просто   чудесным  закатом,   ароматным   ветерком,   временной
передышкой  от физических страданий,  песнями, доносящимися  снизу? И  через
несколько  минут  или  через  час он вновь станет  прежним Дрого  - слабым и
разбитым?
     Нет, не  думай  об  этом, Дрого, хватит  терзаться, самое  страшное уже
позади. Даже если боль вновь одолеет тебя, даже если музыка больше не сможет
служить утешением и  вместо этой прекрасной  ночи нахлынет зловонный  туман,
оправдание  у  тебя будет.  Главное уже  позади,  и этого никому у  тебя  не
отнять.
     В  комнате  стало  совсем  темно,  лишь  с  большим  трудом можно  было
различить  белеющую   постель,  а  все  остальное  сделалось  черным.  Скоро
покажется луна.
     Успеет  ли  Дрого  увидеть  ее  или  отойдет  раньше?  Дверь   комнаты,
поскрипывая,  приоткрывается.  Может, от  ветра, от обыкновенного сквозняка,
гуляющего по дому в такие неспокойные весенние ночи. А может, это беззвучным
шагом вошла она и теперь приближается к креслу Дрого. Собрав последние силы,
Джованни слегка выпрямляется в кресле, поправляет рукой  воротничок мундира,
еще раз  бросает взгляд за  окно, совсем короткий  взгляд  на последний свой
кусочек звездного неба, и в темноте, хотя никто его не видит, улыбается.
     "IL DESERTO DEI TARTARI"
     (Роман вышел в 1940 году)