к,  способный чувствовать  холод,
наказание,  любовь; пели  враждебные ему горы. Какая обидная ошибка, подумал
Дрого, может, и в жизни все вот так: мы  считаем, что вокруг нас люди, такие
же, как  мы, но  вместо них только  холод,  только  камни,  с их  непонятным
языком.  Хочешь  пожать  руку  друга,  но  твоя  протянутая  рука  безвольно
опускается и улыбка гаснет: оказывается, рядом - никого и ты так одинок.
     Ветер раздувал великолепную офицерскую шинель, и ее синяя тень на снегу
трепетала, как флаг. Часовой стоял неподвижно. Луна медленно,  но  неуклонно
двигалась навстречу рассвету. "Тук-тук", - стучало  сердце в  груди Джованни
Дрого.


        "XI"

     Почти два года спустя Джованни  Дрого  спал ночью у  себя в  комнате, в
Крепости. Целых двадцать два  месяца прошли,  не принеся ничего нового, а он
все чего-то ждал,  словно  жизнь именно к  нему обязана была проявить особую
щедрость.  Но  двадцать  два  месяца  -  срок немалый, за такое время  много
всякого может произойти: заводятся семьи, рождаются и даже начинают говорить
дети; там,  где  был пустырь,  вырастает  большой  дом; красавица  стареет и
становится никому не нужной;  болезнь, даже самая затяжная, возникнув (пусть
обреченный, не зная о ней, продолжает жить беспечно), постепенно подтачивает
организм,  на короткое время отступает,  создавая  иллюзию выздоровления,  а
потом снова находит для себя местечко поглубже и  уносит последние  надежды;
за это время можно  похоронить человека и забыть об  умершем  настолько, что
его  сын  снова станет  смеяться  и  по  вечерам безмятежно прогуливаться  с
девушками по аллеям мимо кладбищенской ограды.
     А вот  жизнь Дрого  вроде  бы остановилась.  Казалось, события одного и
того же дня  повторялись сотни  раз, без малейшего  изменения. Река  времени
текла  над  Крепостью,  медленно разрушала  ее стены,  уносила вниз  пыль  и
обломки камней, стачивала  ступеньки и цепи, но  Дрого  не задевала: ей пока
еще не удалось втянуть его в свой водоворот.
     И  эта ночь прошла бы, как  все прочие, если бы Дрого не приснился сон.
Он увидел себя снова ребенком, сидящим ночью на подоконнике.
     Прямо напротив его дома в лунном свете  сиял фасад роскошного особняка.
Все  внимание  маленького  Дрого  было  приковано к  высокому  узкому  окну,
увенчанному  мраморным  фронтоном. Луна,  проникая  через  стекла,  освещала
накрытый скатертью  стол,  а на нем  вазу  и несколько статуэток из слоновой
кости. Даже по этим немногочисленным предметам, открывшимся его взору, можно
было  предположить, что там, за ними, в темноте  таится обширный зал, первый
из  бесконечной  анфилады  помещений,  набитых разными ценными вещами, и что
весь  особняк погружен в сон  - в тот глубокий и  завидный сон, которым спят
обычно богатые и счастливые  люди.  Какое удовольствие,  думал Дрого, жить в
этих залах,  часами  бродить по ним, открывая для  себя все  новые  и  новые
сокровища.
     Но  тут между окном, из  которого он выглядывал,  и чудесным особняком,
находившимся  от  него  в  каких-нибудь двадцати  метрах,  появились  зыбкие
колышущиеся  призраки, похожие  на волшебных  фей со  сверкающими под  луной
длинными вуалевыми шлейфами.
     Появление во сне существ, никогда не встречавшихся ему в реальном мире,
не удивило Джованни. Они  медленно роились в воздухе, настойчиво кружа возле
узкого окна.
     По  самой   своей  природе   эти  видения  были  как  бы   естественной
принадлежностью  особняка,  и  все-таки то, что  они  не  обращали  никакого
внимания  на  Дрого и  ни разу  даже не  приблизились к его  дому,  казалось
обидным.  Выходит, даже феи избегают обыкновенных детей и тянутся к баловням
судьбы,  которые о них  и  не думают, а спят себе  преспокойно под шелковыми
балдахинами?
     - Эй... Эй... - робко подал голос Дрого, чтобы привлечь к себе внимание
призраков, хорошо, однако, сознавая, что это бесполезно.
     И действительно, они  ничего  вроде  бы не слышали и  никто  из них  не
приблизился к его подоконнику даже на метр.
     Но  вот одно из волшебных  существ уцепилось за раму того узкого окна и
неким подобием руки тихонько постучалось в стекло, как бы вызывая кого-то.
     И почти тотчас  хрупкая тоненькая  фигурка -  такая крошечная  на  фоне
внушительных размеров окна - показалась за стеклами, и Дрого узнал Ангустину
- тоже ребенка.
     Необычайно  бледный  Ангустина  был  в  бархатном  костюмчике  с  белым
кружевным  воротником;  его,  насколько  мог  судить  Дрого,  совершенно  не
устраивала эта беззвучная серенада.
     Джованни надеялся, что товарищ хотя бы просто  из  вежливости пригласит
его поиграть с призраками. Ничего подобного. Ангустина вроде бы и не замечал
приятеля  и  не  взглянул  в  его  сторону, даже  когда  Джованни  окликнул:
"Ангустина! Ангустина!"
     Вялым жестом  Ангустина открыл окно  и как-то по-свойски  наклонился  к
уцепившемуся за подоконник призраку,  словно желая с ним поговорить. Призрак
указал на что-то, и Дрого, проследив этот жест взглядом,  увидел просторную,
совершенно  пустую площадь перед домами. Над этой площадью, метрах  в десяти
от  ее  поверхности,  двигался по воздуху маленький кортеж новых  призраков,
которые  несли паланкин, с  виду состоявший  из того же вещества,  что и они
сами.
     Паланкин был весь украшен кисейными лентами и плюмажем.
     Ангустина со свойственным ему выражением  отчужденности и скуки смотрел
на приближающуюся процессию; было ясно, что паланкин предназначен ему.
     Дрого глубоко уязвила такая  несправедливость. Почему все Ангустине,  а
ему  ничего?  Ладно  бы кому  другому,  но именно Ангустине,  всегда  такому
надменному, спесивому!.. Дрого  посмотрел  на  другие  окна  в надежде найти
кого-нибудь, кто мог бы за него вступиться, но никого больше не было.
     Наконец паланкин, покачиваясь в воздухе, остановился подле окна,  и все
призраки  разом  сгрудились  вокруг него, образовав что-то вроде трепещущего
венка. Все свое внимание они сосредоточили на  Ангустине, но в этом внимании
угадывалась  уже  не  прежняя   почтительность,  а  жадное,  даже   недоброе
любопытство. Предоставленный  самому себе паланкин будто  на невидимых нитях
повис в воздухе.
     И  Дрого  вдруг   перестал   завидовать,  ибо  осознал   наконец  смысл
происходящего.  Он  видел Ангустину, стоявшего во весь  рост на подоконнике,
видел его  глаза, устремленные  на  паланкин.  Да,  именно  к  нему  явились
посланцы фей в эту ночь, но с какой миссией! Видно, в дальнюю дорогу повезет
его паланкин, и уж не вернется он больше ни на рассвете, ни следующей ночью,
ни  еще  через  ночь  -  никогда.  Залы дворца  тщетно  будут  ждать  своего
маленького хозяина, две женские руки осторожно закроют  окно, которое беглец
оставит распахнутым, да и все остальные окна запрут на засов, чтобы скрыть в
темноте слезы и отчаяние.
     Призраки,  такие поначалу приветливые, явились, выходит, не  для  того,
чтобы поиграть в лунных лучах;  эти невинные  создания вышли не из ароматных
садов, а из преисподней.
     Другие дети  стали бы плакать, звать маму, Ангустина же не испугался, а
спокойно разговаривал с призраками, словно хотел уточнить  кое-какие детали.
Приникнув к окну, призраки, напоминавшие взбитую пену, теснились, отталкивая
друг друга, и тянулись к ребенку, а тот все кивал: ладно, ладно, мол, все  в
полном порядке.
     Наконец  призрак,  первым  уцепившийся  за  край  окна  -  наверное, их
предводитель, - сделал короткий повелительный  жест. Ангустина, все с тем же
скучающим  видом,  перешагнул  через  подоконник  (казалось,  он  тоже  стал
невесомым, как призрак), грациозно ступил в  паланкин и уселся, положив ногу
на ногу. Гроздь призраков распалась, растворилась среди колышущейся кисеи, и
заколдованный экипаж мягко тронулся с места.
     И опять  образовался кортеж; видения,  описав  полукруг в  пространстве
между  домами,  потянулись  в  небо, к  луне. Следуя по  этой дуге, паланкин
проплыл в нескольких  метрах от окна Дрого, который замахал, словно  пытался
послать другу прощальный привет: "Ангустина!
     Ангустина!"
     Только тогда  умерший товарищ повернул голову к Джованни и на мгновение
задержал  на  нем  не  по  летам серьезный  взгляд.  Но  постепенно  на лице
Ангустины появилась заговорщическая  улыбка: он как  бы давал  Дрого понять,
что  им  двоим  известно  многое такое, чего  не знают  призраки;  это  была
последняя   попытка  пошутить,  последняя   возможность  показать,  что  он,
Ангустина, не нуждается  ни  в чьей жалости;  самое обычное дело,  казалось,
говорил он, глупо даже удивляться.
     Паланкин  уносил Ангустину все  дальше, и вот он уже оторвал  взгляд от
Дрого  и  с  веселым, но и недоверчивым  любопытством стал смотреть  вперед,
туда, куда двигался кортеж.
     Вид  у  него был как у ребенка,  который получил в подарок  в  общем-то
ненужную ему игрушку, но из вежливости не может от нее отказаться.

     Вот так, с каким-то сверхчеловеческим благородством, Ангустина удалился
в ночь,  даже не  оглянувшись на свой дом,  на дремавшую внизу  площадь,  на
другие дома, на свой родной город. Кортеж медленно змеился в небе, уходя все
выше,  выше, и превратился  сначала  в  растянутый шлейф,  потом  в  сгусток
тумана, потом - в ничто.

     Окно осталось открытым, лунные лучи еще падали на стол, вазу, статуэтки
из слоновой кости - все продолжало спать. Там, позади,  в другой  комнате, в
мерцании  свечей,  осталось лежать  на кровати  безжизненное тело маленького
человека, лицом  походившего  на  Ангустину. Наверно,  на  нем был бархатный
костюмчик с  большим  кружевным  воротником, а  на  его  белых губах застыла
улыбка.


        "XII"

     На следующий день  Джованни Дрого  командовал караулом на Новом редуте.
Это был небольшой форт в сорока пяти минутах ходьбы от Крепости, возведенный
отдельно на вершине скалистой горы над самой Татарской пустыней. Он считался
главным,  совершенно  самостоятельным  постом охраны,  перед  которым стояла
задача первым подать сигнал тревоги в случае нападения.
     Вечером Дрого выступил из Крепости со своим отрядом в семьдесят человек
(именно столько требовалось  на Новом редуте солдат, помимо двух канониров),
так  как  там  было десять караульных  постов.  Дрого  впервые  оказался  за
пределами Крепости и, в сущности, впервые переступил границу.
     Джованни  сознавал  всю  ответственность этого дежурства, но мысли  его
были заняты главным  образом приснившимся ему Ангустиной.  Сон оставил в его
душе глубокий след: казалось,  в нем  содержался какой-то  смутный  намек на
будущее, хотя Дрого не был слишком уж суеверен.
     По  прибытии  на  Новый  редут была  произведена смена  караула,  потом
отдежуривший отряд ушел, и Джованни, стоя на краю верхней площадки, смотрел,
как он удаляется, пересекая галечники.  Сама Крепость отсюда казалась  очень
длинной стеной,  просто стеной, за которой  ничего нет. Разглядеть часовых с
такого расстояния он не мог.
     Виден  был только флаг, да и то лишь  тогда, когда его начинало трепать
ветром.
     Целые сутки Дрого будет единственной властью на этом отдаленном Редуте.
Что бы ни случилось, помощи просить неоткуда. Даже если появится неприятель,
маленький  форт  должен  будет  защищаться своими силами.  Да,  в  ближайшие
двадцать четыре часа сам король значил бы в этих стенах меньше, чем Дрого.
     В ожидании ночи  Дрого  разглядывал северную равнину. Из Крепости можно
было   видеть  только  небольшой  треугольный   участок  пустыни,  остальное
загораживали горы. А теперь она  просматривалась вся,  до  самого горизонта,
как  обычно  затянутого  пеленой  тумана.  Перед  ним была пустыня, усеянная
обломками  скал  и  кое-где покрытая  лишаями низкого  пыльного  кустарника.
Справа, далеко-далеко,  чернела какая-то полоска - очевидно, лес. С  флангов
подступали цепи суровых гор.
     Среди  них  были и необыкновенно  красивые -  с  высоченными  отвесными
склонами,  с вершинами, побеленными  первым  осенним снегом. Но никто ими не
любовался: и  Дрого, и  солдаты инстинктивно  смотрели  только на  север, на
унылую равнину, безжизненную и загадочную.
     То ли от сознания, что он один несет всю ответственность за форт, то ли
от  вида  этой пустынной местности, то ли из-за странного сна, в котором  он
видел  Ангустину,  Дрого  чувствовал,  как  с  приближением  ночи  душа  его
наполняется безотчетной тревогой.
     Стоял  октябрьский  вечер,  погода была  неустойчивая, в  свинцовосерых
сумерках гасли один за другим непонятно откуда падавшие на землю красноватые
блики.
     На закате Дрого всегда охватывало нечто вроде поэтического вдохновения.
Это  был час надежд. И Дрого  стал перебирать в памяти  героические картины,
неоднократно  приходившие ему в голову во время долгих дежурств и каждый раз
обраставшие все новыми подробностями.
     Чаще  всего он  рисовал в  своем воображении яростную  схватку  горстки
возглавляемых им солдат с бесчисленным вражеским войском. Вот ночью на Новый
редут совершает набег многотысячная татарская орда.
     Он  сдерживает ее  натиск на протяжении  нескольких дней; почти все его
товарищи  уже убиты или ранены. Шальная  пуля задевает и его: рана, конечно,
серьезная, но не настолько, чтобы ему пришлось сложить с себя  командование.
Однако  патроны  уже на  исходе, и он с забинтованной головой решается вести
свой небольшой отряд на прорыв. Наконец  прибывает подкрепление, враг разбит
и обращен в  бегство,  а  сам  он, не выпуская  из рук  окровавленной сабли,
падает  без  сознания. Кто-то  пытается  привести его в чувство  и  зовет по
имени: "Лейтенант Дрого,  лейтенант Дрого". И он, Дрого,  медленно открывает
глаза: это король.
     Сам король склонился над ним и благодарит за отвагу.
     Это  был  час  надежд,  когда  Джованни  выдумывал  всякие  героические
истории,  которым, по-видимому, никогда не суждено  сбыться, но  которые так
скрашивают  жизнь.  Иногда  Дрого  довольствовался  гораздо  более скромными
фантазиями:  пусть не он  один  окажется героем, пусть не будет  раны и даже
короля, благодарящего его  за  отвагу.  Пусть  будет  обыкновенное сражение,
одно-единственное,  но  тяжелое:   он  идет  по  всей  форме  в  атаку  и  с
хладнокровной улыбкой бросается навстречу каменным лицам врагов. Одна только
битва, но и она, вероятно, могла бы сделать его счастливым на всю оставшуюся
жизнь.
     В тот вечер, однако, нелегко было чувствовать себя героем. Сумерки  уже
окутали  мир,  северная  равнина  стала  совершенно  бесцветной,  но  еще не
погрузилась в сон и, казалось, затаила в себе что-то коварное.
     Было  уже  восемь  часов,  все  небо  затянуло  облаками, и  тут  Дрого
показалось, что на равнине,  справа, как раз под Редутом, движется небольшое
черное пятно. Наверно, глаза у меня устали, подумал он. Да,  я слишком долго
вглядывался,  вот глаза  и устали,  и  теперь  мне мерещатся какие-то пятна.
Такое  уже  с  ним  случалось,  когда  он  мальчишкой  сидел  по  ночам  над
учебниками.
     Дрого попробовал на несколько мгновений закрыть глаза, потом  перевести
взгляд на предметы, находившиеся поблизости: на ведро для  мытья террасы, на
железный  крюк  в стене,  потом на  скамейку,  на  которой,  очевидно, сидел
сменившийся  офицер.  И  только через несколько  минут снова посмотрел вниз,
туда,  где  ему померещилось  черное  пятно. Оно  не исчезло и  все  так  же
медленно двигалось.
     - Тронк! - взволнованно крикнул Дрого.
     - Слушаю,  господин лейтенант! - мгновенно откликнулся тот, и голос его
прозвучал так неожиданно близко, что Джованни даже вздрогнул.
     -  А,  вы  здесь?  -  сказал  он, приободрившись. -  Тронк, возможно, я
ошибаюсь, но  мне кажется... Мне кажется, что  там, внизу, движется какой-то
предмет.
     - Так точно, господин лейтенант, - ответил Тронк уставным тоном.
     - Я уже несколько минут за ним наблюдаю.
     - Как?! - воскликнул Дрого. - И вы заметили? Что же вы видите?
     - Тот самый движущийся предмет, господин лейтенант.
     Дрого  почувствовал,  как  кровь  стынет  у  него  в  жилах.  Ну   вот,
начинается, подумал он, начисто забыв  о своих героических фантазиях, именно
со мной это должно было случиться. Теперь жди какой-нибудь неприятности.
     - Ах,  стало быть, вы тоже  видите? - переспросил он в тщетной надежде,
что Тронк ответит отрицательно.
     - Да, господин лейтенант, - отозвался Тронк. - Уже минут десять.
     Я  ходил  вниз, проверять, как  чистят  пушки, потом  поднялся  сюда  и
увидел...
     Оба  немного помолчали; должно быть, и для  Тронка  все было тревожно и
непонятно.
     - Как по-вашему, Тронк, что бы это могло быть?
     - Не могу взять в толк. Слишком медленно оно движется.
     - Как это - слишком медленно?
     - Да, сначала я подумал, что это метелки тростника.
     - Метелки? Что еще за метелки?
     - Там внизу, подальше, есть заросли тростника, - сказал Тронк, указывая
рукой  куда-то  вправо, хотя жест этот не  имел смысла,  поскольку в темноте
ничего не было видно. -  В  это  время года на тростнике  появляются  черные
метелки. Иногда  ветер  обрывает их - они  же легкие - и гонит по земле, как
клубы дыма... Но здесь что-то другое, - добавил он после паузы. - Метелки бы
катились быстрее.
     - Так что же это может быть?
     -  Никак не пойму,  -  повторил  Тронк.  - На  людей  не похоже, они бы
подошли с другой стороны. И потом, оно продолжает двигаться.
     Непонятно.
     - Тревога! Тревога!
     Это крикнул часовой,  находившийся поблизости. За ним  закричал другой,
третий...  Они  тоже  увидели  черное  пятно.  Потом  его  заметили солдаты,
отдыхавшие  в  караулке.  Все сгрудились  у  бруствера  и  смотрели  вниз  с
любопытством, к которому примешивался и страх.
     - Ты что, не видишь? - говорил один.  - Ну вон же, прямо под нами. Вот,
остановилось.
     - Наверно, это туман, - предполагал другой. - В тумане бывают просветы,
и тогда видно, что там, под ним. Вроде  бы что-то шевелится, а на самом деле
это дыры в тумане.
     - Да-да, теперь и я вижу, - послышался еще  один голос. - Но эта темная
штуковина стоит  на одном и  том же  месте, похоже, что  там  просто  черный
валун, вот и все.
     - Какой еще валун! Разве не видишь, оно двигается? Ты что, ослеп?
     -  А я говорю - валун. Я его давно приметил,  черный  валун, похожий на
монашку.
     Кто-то засмеялся.
     -  Пошли, пошли отсюда. Сейчас же все в  помещение,  -  вмешался Тронк,
опередив лейтенанта, которого эти разговоры встревожили еще больше.
     Солдаты неохотно возвратились в караулку, и опять стало тихо.
     - Тронк, - спросил Дрого, не отваживавшийся на самостоятельное решение,
     - вы не думаете, что надо объявить тревогу?
     -  В  смысле  -  сообщить  в  Крепость? В  смысле - пальнуть  в воздух,
господин лейтенант?
     - Да я и сам не знаю. Как по-вашему, стоит поднимать тревогу?
     Тронк покачал головой.
     - Я бы  подождал,  когда  развиднеется. Если  выстрелим,  всю  Крепость
поднимем на ноги. А окажется, что там ничего и нет.
     - Пожалуй, - согласился Дрого.
     -  К тому же, -  добавил Тронк, -  это было бы не по уставу.  В  уставе
сказано, что тревогу можно  объявлять лишь в  случае опасности, прямо  так и
говорится: "В случае опасности, при появлении вооруженного противника и если
подозрительные  лица приблизятся  к  пограничной  стене  на  расстояние,  не
превышающее ста метров". Вот что говорится в уставе.
     - В  общем, да, - сказал Дрого, - а тут,  наверное, побольше ста метров
будет, правда?
     - Я тоже так думаю, - кивнул  Тронк. - И потом, мы ведь не уверены, что
это человек.
     - А что же, по-вашему? - возразил Дрого несколько раздраженно.
     - Привидение?
     Тронк ничего не ответил.
     В нерешительности, дожидаясь, когда пройдет эта бесконечная ночь, Дрого
и  Тронк стояли, опершись о парапет,  и напряженно смотрели  вниз, туда, где
начиналась  Татарская