о медлить, не мысль  о  том,  что он может погибнуть.
Такое ему и в голову не приходит.
     Очевидно, под конец жизни ему  вдруг улыбнулась Фортуна, представ перед
ним в своих серебряных латах и с обагренным кровью мечом.
     Полковник  Филиморе, почти уже и не помышлявший о ней, вдруг  увидел ее
лик,  и было в этом лике,  как  ни странно, нечто дружественное. А  он, если
говорить начистоту,  не  решался сдвинуться  с места и  ответить  улыбкой на
улыбку: слишком уж часто он обманывался, с него довольно.
     Остальные офицеры Крепости сразу радостно бросились Фортуне  навстречу.
В отличие от своего  командира они смотрели на нее  доверчиво, предощущая  -
словно  им это не впервой -  сильный и терпкий запах  битвы. А полковник все
выжидал. До тех пор, пока прекрасное видение не  тронет его  своей десницей,
он, считайте это суеверием, не двинется с  места. Ведь достаточно  пустяка -
протяни руку,  выдай  свое заветное  желание, и дивный  образ  исчезнет  без
следа.
     Вот  почему  он лишь  отрицательно  покачивал головой в  знак того, что
Фортуна, должно быть, ошиблась.  И, не веря, оглядывался по сторонам, назад,
словно ища  тех, других, подлинных ее избранников. Но  никого  там не  было,
значит, это не ошибка, значит, так и есть: именно  ему выпала столь завидная
участь.
     Был  момент перед рассветом,  когда на  белесой  поверхности пустыни он
увидел загадочную черную змейку и сердце его зашлось от радости.
     Потом образ Фортуны  в серебряных доспехах и с обагренным  кровью мечом
стал понемногу тускнеть, и, хотя она направлялась к нему, ей почему-то никак
не удавалось  приблизиться  вплотную,  преодолеть  с  виду  небольшое,  а  в
действительности бесконечное расстояние.
     Дело  в том,  что Филиморе  слишком  долго ее ждал, а когда дело идет к
старости, нет больше той  веры, какая  бывает в  двадцать. Да, слишком много
лет  он  ждал ее напрасно, слишком много прочитано им приказов по гарнизону,
слишком часто по  утрам он  всматривался  в эту  проклятую,  вечно безлюдную
равнину.
     А  теперь,  когда чужеземцы явились,  он  явственно  ощущает,  что  тут
какая-то ошибка (но  как  же  заманчиво во  все это  поверить),  и она может
оказаться роковой.
     Между тем маятник стенных часов,  висевших напротив  письменного стола,
продолжал перемалывать  жизнь,  и худые пальцы полковника, совсем иссохшие с
годами, упорно протирали платком стекла очков, хотя в этом не было абсолютно
никакой необходимости.
     Стрелки  часов приближались к  половине одиннадцатого, когда в  кабинет
вошел  майор  Матти  -  напомнить  полковнику,  что  пора принимать  рапорты
офицеров. У Филиморе это совсем выскочило из головы, и он  был раздосадован:
теперь  придется что-то  сказать людям  о появившихся на равнине чужеземцах,
откладывать больше невозможно, надо либо официально назвать их  противником,
либо обратить все в шутку, либо избрать "золотую середину" - распорядиться о
мерах  безопасности  и  в  то же время показать, что сам он  смотрит  на это
скептически  и  не  собирается  поднимать  панику  из-за  пустяков. Какое-то
решение,  однако,  принять следовало, и это  его  тяготило. Он предпочел  бы
выждать, совершенно ничего не  предпринимая  и тем самым как бы бросая вызов
судьбе: пусть наконец сама сделает первый шаг.
     Майор Матти с вечной своей двусмысленной улыбочкой произнес:
     - Похоже, на этот раз мы дождались!
     Полковник Филиморе ничего не ответил. Тогда майор добавил:
     - Теперь уже показались и остальные. Идут колонной по трое, даже отсюда
видно.
     Полковник  посмотрел ему  в глаза  и  на какое-то  мгновение  испытал к
майору почти что нежность.
     - Вы говорите, появились и другие?
     - Даже отсюда видно, господин полковник. Их уже довольно много.
     Оба подошли к  окну и на просматриваемом треугольнике северной  равнины
разглядели движущиеся  черные змейки.  Не  одну, как  на  рассвете,  а  три;
колонне чужеземцев не было видно конца.
     Война,  война, подумал  полковник,  стараясь  отогнать  эту мысль,  как
какое-нибудь запретное желание. Слова Матти вновь пробудили в нем надежду, и
она наполнила его душу восторгом.
     В таком вот смятении чувств полковник и появился вдруг в  парадном зале
перед  всеми  выстроившимися  здесь офицерами  (исключение  составляли  лишь
дежурные  караульной  службы).  На  фоне  слитного  пятна  голубых  мундиров
выделялись своей  бледностью  отдельные лица, которые он узнавал  с  трудом;
юные и зрелые  - все говорили ему одно, лихорадочно блестевшие  глаза  жадно
требовали  от  него  официального  сообщения   о   надвигающейся  опасности.
Вытянувшись по стойке "смирно", офицеры не  сводили  с него взгляда, полного
надежды, что ожидания их не будут обмануты.
     В воцарившейся тишине было слышно их взволнованное дыхание. И полковник
понял:  он  просто  обязан  им  что-то  сказать.  Именно  в  эту  минуту  он
почувствовал,  как  им  овладевает какое-то  новое,  неудержимое  чувство. К
своему удивлению, сам не зная почему, Филиморе вдруг утвердился в мысли, что
эти чужеземцы  и в самом  деле враги,  вознамерившиеся нарушить границу.  Он
действительно не понимал, как такое могло с ним случиться: ведь всего минуту
назад он был  еще в состоянии пересилить  искушение и не  верить в  это.  Он
чувствовал, как ему  передается  общее  настроение,  и  был  готов отбросить
всякую осторожность и заговорить. "Господа офицеры, - скажет он им сейчас, -
вот  наконец и  наступил час,  которого  мы дожидались  много лет".  Это или
что-то в том же роде скажет он им, а офицеры с благодарностью воспримут  его
слова как благословение на ратный подвиг.
     Он уже собирался  начать свою речь,  но  в тайниках  его  души все  еще
что-то противилось.  "Это невозможно, полковник, -  говорил  ему  внутренний
голос,  -  остановись,  пока  не поздно,  тут какая-то  ошибка  (слишком все
заманчиво,  чтобы  быть  правдой),  будь  осторожен, потому  что  она  может
оказаться роковой".
     И этот враждебный голос лишь усиливал тревогу.
     Наконец он сделал шаг вперед, вскинул голову, как обычно, когда начинал
говорить, и офицеры увидели, что лицо у него вдруг покраснело,  да, господин
полковник  покраснел, как ребенок, потому что ему предстояло сейчас  открыть
тайную мечту всей своей жизни, мечту, которую он так тщательно скрывал.
     Но едва лицо его покрылось нежным детским румянцем, а- с губ уже готово
было сорваться первое слово,  как враждебный голос вновь поднялся из глубины
души,  и  Филиморе  на  мгновение  замешкался.  И  тут  он   услышал  чьи-то
стремительные шаги на лестнице, ведущей в зал.
     Никто из офицеров, напряженно следивших за своим командиром, ничего  не
заметил,  но за долгие годы службы слух Филиморе до  того обострился, что он
мог распознать любой, даже самый слабый голос своей Крепости.
     Шаги  приближались,  это  было  несомненно,  и  притом  с   необычайной
торопливостью.   В   них   чудилось   что-то  чужое   и   зловещее,   что-то
начальственное; наверняка они  имели непосредственное отношение к тому,  что
происходило на равнине. Теперь их уже слышали и другие офицеры, и звук этот,
они и сами не знали  почему, безжалостно ранил душу. Наконец открылась дверь
и на пороге появился запыхавшийся, весь в пыли незнакомый драгунский офицер.
     Он отдал честь и отрекомендовался:
     -  Лейтенант  Фернандес из седьмого драгунского. Доставил вам пакет  от
его превосходительства начальника генерального штаба.
     Эффектно  держа   кивер  на  согнутой  левой  руке,  он  приблизился  к
полковнику и протянул ему запечатанную депешу.
     Филиморе пожал гонцу руку.
     - Благодарю вас,  лейтенант,  - сказал  он. -  Судя по всему, вы  очень
спешили. Сейчас вас проводят, вам надо немного освежиться.
     Ничем  не выдав своего беспокойства, полковник знаком подозвал  первого
попавшегося ему на глаза лейтенанта  - Санти - и  поручил гонца его заботам.
Оба офицера вышли, и дверь за ними закрылась.
     -  С  вашего позволения...  -  произнес Филиморе  со  слабой улыбкой  и
помахал конвертом, давая понять, что намерен прочитать послание тотчас же.
     Он осторожно отделил пальцами печати, оторвал край конверта и извлек из
него исписанный с обеих сторон и сложенный вдвое лист бумаги. Пока он читал,
офицеры  не  спускали с  него глаз, надеясь  чтонибудь угадать  по выражению
лица. Но не тут-то было.  Вид у полковника был  такой, словно он, сидя после
ужина  долгим  зимним  вечером  у  камина,  просматривал газету. Вот  только
румянец сошел с худощавого лица.
     Окончив чтение, полковник вновь  сложил  листок,  сунул его  в конверт,
конверт опустил в карман и вскинул голову, требуя внимания.
     Все  почувствовали,   что  чары,  в  плену  которых  они   были,  вдруг
рассеялись.
     - Господа офицеры, - сказал полковник через силу. - Сегодня утром среди
солдат,  если не ошибаюсь, было заметно некоторое волнение, да и  среди вас,
если  не ошибаюсь,  тоже  - в  связи  с  появлением людей в  так  называемой
Татарской пустыне.
     Его  слова с трудом  преодолевали стену  молчания. Было слышно, как  по
залу носится муха.
     -  Речь  идет...  -  продолжал  полковник,  -  речь   идет  о  воинских
подразделениях северного государства, которым поручено разметить пограничную
линию,  как  это сделали и мы  много лет назад.  Поэтому они  не подойдут  к
Крепости,  а, скорее  всего,  разбившись на  небольшие  отряды, поднимутся в
горы.  О  чем  и  сообщает  мне в письме  его  превосходительство  начальник
генерального штаба.
     Говоря    это,     Филиморе     испускал     продолжительные    вздохи,
свидетельствовавшие не о  нетерпении  или  страдании,  а просто  о старости;
казалось,  даже  голос  у  него  вдруг  постарел,  таким  он  стал  глухим и
надтреснутым, а глаза подернулись мутной желтоватой пленкой.
     Да, полковник Филиморе с самого начала чувствовал, что так и будет.
     Что это  не враг - ему  было совершенно ясно: конечно же,  он не создан
для  славы,  в  чем имел  возможность убедиться всякий раз, когда поддавался
глупым  иллюзиям.  Ну почему, яростно  спрашивал  он себя, почему  ты  опять
позволил  себя обмануть? Ведь с  самого начала чувствовал, что  все кончится
именно так!
     - Вам известно, - продолжал он нарочито безразличным тоном, стараясь не
выдать всей накопившейся  в душе  горечи, - что  пограничные столбы и другие
демаркационные знаки были установлены нами много лет назад. Но, как сообщает
его  превосходительство,  остался один неразмеченный участок. Для завершения
этой работы  на место отправится  подразделение под командованием капитана и
одного из младших офицеров. Участок находится в  горах, там, где тянутся две
или три параллельные гряды. Нет нужды добавлять, как было бы хорошо, если бы
мы смогли продвинуться поглубже и оставить северный склон за собой.  Дело не
в  том,  что  он  так уж  важен  в  стратегическом  отношении,  надеюсь,  вы
понимаете, что  там, наверху, никакие военные действия невозможны,  да и для
маневров  место  неподходящее...  -  Полковник  немного  помолчал,  о чем-то
задумавшись, потом добавил: - Да, для маневров... так на чем я остановился?
     -  Вы сказали, что  нужно продвинуться как  можно глубже,  -  подсказал
майор Матти с подозрительной поспешностью.
     - Ах да, я  сказал, что нам следовало бы продвинуться как можно глубже.
К сожалению, дело это  нелегкое: северяне нас  опередили. И  все же... Ну да
ладно, об этом потом, - сказал он, глядя на подполковника Николози.
     Полковник умолк,  словно речь  эта его  утомила.  От  его  внимания  не
укрылось,  что, пока он говорил, на лица офицеров легла тень  разочарования,
прямо  на  глазах они  из  рвущихся  в бой героев превратились  в  ничем  не
примечательных гарнизонных служивых. Ну ничего, думал полковник, они молоды,
у них еще все впереди.
     - Так, - продолжал полковник, - а теперь я, к  огорчению своему, должен
многим из вас  сделать замечание. Мне неоднократно доводилось видеть, как во
время смены караула  некоторые  взводы являются на построение без командира.
Вероятно, эти офицеры полагают, что им позволено опаздывать...
     Муха летала по залу,  флаг на крыше форта повис, как тряпка,  полковник
говорил о  дисциплине и  уставе,  по северной равнине двигались  вооруженные
люди,  но это был не жаждущий боя враг,  а такие же безобидные  солдаты, как
они сами, и шли они не на смертельную схватку, а для осуществления банальной
кадастровой операции; их винтовки были не заряжены,  палаши  не наточены.  С
севера  на  юг по пустыне  двигалось  вполне безопасное  подобие войска, а в
Крепости снова воцарилась повседневная рутина.


        "XV"

     Отряд, получивший  задание разметить границу  на участке,  остававшемся
открытым,  вышел из  Крепости  на рассвете  следующего  дня.  Командовал  им
здоровенный  капитан  Монти,  в  помощь  которому  были   приданы  лейтенант
Ангустина и один из старших сержантов.
     Каждому сообщили  пароль на этот и  на четыре следующих дня.  Вряд  ли,
конечно,  они могли  погибнуть  все разом, но  на  всякий случай  одному  из
старослужащих  было   дано   указание   расстегнуть  мундир   погибшего  или
потерявшего сознание командира,  сунуть руку во внутренний  карман  и вынуть
запечатанный сургучом пакет, в котором находился листок с паролем, служившим
пропуском в Крепость.
     Вооруженный  отряд  из четырех десятков человек  вышел  из Крепости  на
северную сторону, когда  из-за горизонта  только-только показалось солнце. У
капитана  Монти были тяжелые,  подбитые шипами ботинки  -  такие же, как и у
солдат. Один только Ангустина  шел  в  сапогах, и  капитан перед выходом  из
Крепости посмотрел  на  них  с  преувеличенным интересом, ничего, однако, не
сказав.
     Пройдя вниз по галечнику метров сто, свернули направо и, больше  уже не
спускаясь,  двинулись  к  горловине  узкого  скалистого ущелья, уходившего в
глубь гор.
     Примерно через полчаса капитан заметил:
     - В этих вот... - он указал на сапоги Ангустины, - вам туго придется.
     Ангустина промолчал.
     - Мне бы  не хотелось  задерживаться, -  спустя  некоторое  время вновь
заговорил капитан. - А в них вы намучаетесь, вот увидите.
     На что Ангустина возразил:
     - Теперь уже поздно, господин капитан, если уж на то пошло, вы могли бы
сказать мне об этом раньше.
     - Говори не говори, - возразил Монти, - вы все равно бы их надели, я же
вас знаю.
     Монти терпеть не  мог  лейтенанта.  Скажите,  какой гордый!  Ну ничего,
скоро  ты  у меня  хватишь лиха, думал он и  подгонял  отряд  даже  на самых
трудных  участках,  хотя ему  было  известно,  что  Ангустина не  отличается
крепким  здоровьем.  Между  тем  они  уже  добрались  до основания  отвесных
склонов. Щебень  здесь был  мельче,  ноги  вязли  в нем,  и  вытаскивать  их
становилось все труднее.
     Капитан сказал:
     -  Обычно из этого ущелья дует адский ветер... Но сегодня, слава  богу,
здесь тихо.
     Лейтенант Ангустина ничего не ответил.
     - Хорошо еще, что солнца нет,  - снова подал голос Монти. - Да, сегодня
нам, можно сказать, повезло.
     - А вы разве уже бывали в этих местах? - спросил Ангустина.
     - Один раз, когда мы ловили дезер...
     Он не окончил фразу, так как с верхушки нависавшей над ними серой стены
донесся шум обвала. Камни, с силой ударяясь о скалы,  рикошетируя и поднимая
облачка  пыли, с бешеной скоростью неслись вниз,  в  пропасть. Громоподобный
гул катился от стены к стене.
     Неожиданный обвал продолжался  несколько минут,  но вскоре,  так  и  не
достигнув дна глубоких каньонов, камнепад прекратился; до галечника, где они
остановились, докатилось лишь два-три камешка.
     Все  примолкли:   в  грохоте  обвала   ощущалось  присутствие  какой-то
враждебной силы. Монти бросил на Ангустину взгляд, в котором сквозил  вызов.
Он рассчитывал, что лейтенант испугается, но ошибся. Зато  было заметно, что
даже после  такого короткого перехода  Ангустина весь взмок;  его элегантная
форма измялась.
     Скажите, гордый какой,  опять  подумал Монти. Что  ж, посмотрим, что ты
запоешь потом.  Он сразу повел группу дальше, заставляя солдат двигаться все
быстрее  и  время  от времени поглядывая  назад, на  Ангустину. Да,  как  он
предполагал и надеялся, сапоги  начали натирать лейтенанту ноги. Не то чтобы
Ангустина  сбавил темп или на  лице его  были написаны муки.  Нет,  это было
заметно по  тому, как  он ступал, и  по выражению  суровой решимости  на его
лице.
     - Кажется, я мог  бы  идти без передышки хоть  шесть часов. Если  бы не
солдаты... Очень  уж сегодня нам  везет, - с видимым  злорадством  продолжал
гнуть свое капитан. - Как вы там, Ангустина?
     - Простите, капитан, - откликнулся тот, - вы что-то сказали?
     -  Ничего, -  ответил Монти  с недоброй улыбкой. - Я спросил, как у вас
дела.
     - А, да, спасибо, - уклончиво ответил Ангустина и после паузы, стараясь
скрыть, что на крутизне дыхание у него срывается, добавил: - Жаль только...
     -  Что?.. - спросил  Монти, надеясь  услышать от  лейтенанта жалобу  на
усталость.
     - Жаль, что нельзя приходить сюда почаще, места здесь очень красивые, -
сказал тот и по обыкновению отстраненно улыбнулся.
     Монти еще ускорил шаг. Но Ангустина не отставал; лицо его побледнело от
усталости, из-под фуражки по лицу стекали струйки пота, да и  на спине ткань
мундира потемнела, но он не жаловался, и  дистанция между ним и капитаном не
увеличивалась.
     Отряд  уже продвигался среди  скал. Со  всех сторон вздымались страшные
серые стены, казалось, ущелье тянется куда-то на невероятную высоту.
     Последние   признаки   знакомого   пейзажа   исчезли,   уступив   место
безжизненному  унынию  гор.  Очарованный этим зрелищем, Ангустина то и  дело
устремлял взгляд вверх, на гребни, нависавшие над ними.
     -  Привал сделаем попозже, - сказал Монти, не спускавший с него глаз. -
Пока я  не вижу  подходящего места.  Признайтесь откровенно, вы ведь устали,
правда?  Некоторым  здесь  бывает не  по  себе. Конечно, нам  непредвиденные
задержки ни к чему, но лучше сказать сразу.
     - Пошли, пошли, -  ответил Ангустина таким тоном, словно старшим  здесь
был он.
     - Я почему говорю? Потому что каждому может быть не по себе.
     Только поэтому...
     Ангустина был бледен, из-под фуражки стекали ручейки пота, мундир был -
хоть выжимай. Но лейтенант стиснул зубы и крепился:
     скорее   бы  он   умер,  чем  спасовал.   Незаметно   для  капитана  он
действительно  поглядывал  вверх,  стараясь  угадать, когда  наступит  конец
мучительному подъему.
     Солнце стояло уже высоко и освещало самые дальние пики, но свет этот не
был чистым  и ярким,  как обычно  в  тихие осенние утра.  По небу медленно и
равномерно расползалась какая-то странная, зловещая дымка.
     Да еще и сапоги стали  причинять адскую боль, особенно  в подъеме; судя
по мучительному жжению, кожа, наверно, была уже стерта в кровь.
     Внезапно осыпь  кончилась,  и  ущелье уперлось  в  небольшую,  поросшую
чахлой травкой поляну у края цирка, образованного отвесными скалами. Со всех
сторон его обступали высоченные стены, испещренные сложными узорами выступов
и трещин.
     Капитан Монти неохотно, правда, но все же распорядился сделать  привал,
чтобы перекусить. Ангустина чинно сел на большой камень, хотя весь дрожал от
ветра,  леденившего его потное тело. Они  поделили с капитаном ломоть хлеба,
немного ветчины и сыра, бутылку вина.
     Ангустине было холодно, он поглядывал на капитана  и солдат  в надежде,
что  кто-нибудь  из  них  развернет скатанную  шинель,  и  тогда  он  сможет
последовать  его примеру.  Но  солдаты, казалось, совершенно  не чувствовали
холода и перекидывались шутками; капитан ел жадно, с удовольствием, время от
времени бросая взгляд на вздыбившуюся над ними крутую гору.
     -  Теперь,  -  объявил он, -  я знаю, где  нам лучше подниматься,  -  и