- Вот что, хватит! Собирайся, поедем!
   У Аркадия что-то не ладилось с двигателем, барахлил карбюратор, с  утра
сын злился, и все же Агеев сказал, что не может все  бросить  после  того,
как перерыл тут гору земли и  остался  сущий  пустяк.  Вдвоем  бы  они  за
два-три дня все завершили. Сын с досадой ответил, продолжая  ковыряться  в
двигателе:
   - Знаешь, я не землекоп, я электронщик. Хочешь, договорюсь  в  райкоме,
пригонят бульдозер. За полчаса все разроет.
   - Мне не надо бульдозер.
   Больше о карьере  они  не  упоминали.  Дымя  выхлопной  трубой,  машина
полчаса сотрясалась  от  высоких  оборотов  двигателя  -  сын  регулировал
карбюратор. Потом было неловкое, скомканное прощание, хлопнула  дверца,  и
красный "Жигуль", описав  по  росистой  траве  двойную  дугу,  покатил  по
дороге. Агеев пошел к карьеру.
   Он работал размеренно, не  торопясь,  стараясь  брать  неглубоко  -  на
полштыка, не больше, и отбрасывал недалеко,  прослеживая  взглядом  каждый
комок влажного, еще сырого суглинка. Ничего, однако,  ему  не  попадалось,
видать по всему, этот угол карьера был меньше других освоен  людьми  -  на
поверхности и в глубине всюду  лежал  нетронутый,  дикий  суглинок.  Агеев
думал о сыне, который теперь катил где-то по  новой,  недавно  проложенной
бетонке в Минск. Конечно, у сына хватало своих  забот  и  своих  непростых
проблем, стоит ли обижаться за невнимание или недостаток приветливости - у
каждого свой нрав и своя судьба. Конечно, родителям нередко  кажется,  что
дети недодают им, что им как старшим в роду принадлежат какие-то права  по
отношению к младшим, которых они породили, воспитали, выпустили в большой,
сложный мир и потому вправе рассчитывать на благодарность,  которую  редко
получают на деле.  Но  по  извечному  закону  жизни  весь  динамизм  детей
устремлен в будущее, туда, где пролегает их неизведанный путь, и родителям
на этом пути  места  уже  нет,  он  целиком  занят  внуками.  Что  ж,  все
правильно, все в полном соответствии с законами жизни и живой природы,  но
почему тогда человеческая натура не  хочет  мириться  со  столь  очевидной
данностью? Вся ее душевная сущность бунтует против этого  закона  природы,
почему здесь такая дисгармония - тоже от природы?
   Разве потому, что мы люди. У животных все проще и гармоничнее.
   Сложное, противоречивое, непостижимое существо - человек!
   Сын женился на любимой девушке из соседнего дома,  когда  та  еще  была
студенткой, живой, миловидной, воспитанной девочкой, нравившейся всем  без
исключения - и родственникам, и соседям. Родители жениха приглядывались  к
ней еще с тех давних пор, когда она среди прочей дворовой  ребятни  играла
под  грибком  в  песочнице,  и  еще  больше,  когда   выросла   в   бойкую
остроглазенькую худышку, которая всегда первой здоровалась со взрослыми  и
со стыдливой девичьей грацией легко проскальзывала мимо в тесном подъезде.
Сын тоже любил ее, готов был  на  все  ради  нее,  потом  у  них  появился
прелестный  малыш,  прочно  объединивший  в  один  родственный  клан   две
соседские семьи. Агеев неожиданно легко сдружился с  ее  отцом,  отставным
полковником, бывшим военным летчиком, с которым по вечерам любил играть  в
шахматы. Сватьи также открыли  друг  в  дружке  нежнейших  и  преданнейших
подруг с массой общего в характерах и  интересах;  соседи,  не  переставая
любоваться их обретенным на закате лет  семейным  союзом,  даже  вроде  бы
ревностно отдалились от  них.  Но  вот  прошел  год  с  небольшим,  и  все
разлетелось вдребезги превратясь в  полнейшую  свою  противоположность,  и
тогда они с  недоумением  увидели,  сколь  многое  в  этих  их  отношениях
держалось на взаимном чувстве двух юных сердец, с  исчезновением  которого
разрушилось и все остальное. Очевидно, чересчур  много  нагрузили  они  на
эфемерные крылья этой любви двух, может, и неплохих по отдельности, но так
и не ставших семьею людей. И кто тут виной? Пострадавших  много,  виновных
ни одного.
   Покойная мать склонна была обвинять  невестку,  другая  сторона  дружно
хаяла сына, Агеев же не обвинял никого. Он уже  знал,  что  способность  к
самоотверженной любви или  дружбе  не  столь  частый  дар,  что  он  редко
проявляется в  случайных  сочетаниях  людей,  что  тут  необходимы  особые
данные, которыми, по всей видимости, не обладали ни родители, ни их  дети.
С самого начала их супружеской жизни Агеев почувствовал, что  слишком  они
разные в своей духовной основе, из чего, впрочем, ровным счетом ничего  не
следовало. Эта их разность могла стать залогом  гармонии,  но  могла  -  и
залогом раздора, чем в конце концов она и стала. Равно как  и  сходство  в
иных случаях, которое с неменьшим успехом, но так же неотвратимо  приводит
к краху. Сын обладал четко выраженным инстинктом цели,  пожалуй,  чересчур
современным инстинктом, который, однако, был  несколько  чужд  "укатанному
жизнью", как он говорил о себе, Агееву-старшему, но которого он, в  общем,
не мог не ценить в людях. Аркадий с детства знал, что ему надо,  и  всегда
упрямо шел к осуществлению своего стремления, что  само  по  себе  было  и
неплохо, если бы не одна небольшая  особенность  -  он  полагал,  что  его
продвижению  к  цели  должны  способствовать  все  остальные,  тем   более
родственники, жена,  родители.  Остроглазенькая  худышка  Светочка,  также
единственный ребенок у обожавших ее родителей, была  наделена  от  природы
слишком развитым чувством достоинства и никому не прощала обид - невольных
или тем более преднамеренных. Всякая  цель  для  нее  была  второстепенным
делом в сравнении со средствами, которые значили для этой девчушки все.
   Первая их  размолвка,  незаметная  поначалу  трещинка,  впоследствии  с
громом расколовшая весь небосклон их любви, случилась на глазах  Агеева  и
уже тогда неприятно задела его самолюбие.
   После свадьбы молодожены  некоторое  время  жили  в  семье  полковника,
имевшего более-менее сносную квартиру из  трех  комнат,  одну  из  которых
занимала  старенькая  бабушка,  существо  столь  же  бессловесное,  как  и
беспомощное. Однако старушка сразу не приглянулась Аркадию, который вскоре
после  рождения  сына  перевез  жену  на  квартиру  к  отцу.  Здесь  стало
тесновато, к тому же квартира всеми своими окнами выходила  на  оживленную
городскую улицу, форточки всегда держали закрытыми,  и  очень  скоро  всем
стало ясно, что такая жизнь будет не  в  радость.  Агеев  еще  работал  на
полставки, читал в институте лекции, и вот мать  с  сыном  стали  заводить
разговоры о том, что главе семейства  следует  позаботиться  о  расширении
жилплощади, переговорить у себя  на  работе,  встретиться  кое  с  кем  из
городского  начальства,  с  кем  поддерживались  старые  связи.  Это  было
кошмарное для Агеева-старшего время, давило чувство долга перед сыном,  но
все было выше его возможностей - не хватило ни настойчивости,  ни  умения,
ни  просто  человеческого  везения.  Да  и  было  стыдно  -  столько   еще
сотрудников в институте нуждались хоть  в  каком-либо  жилье,  а  он  имел
уютную, пусть и небольшую квартиру в центре, которая еще лет десять  назад
считалась почти роскошной. А главное, он так и не мог взять себе  в  толк,
какими   обладает   преимуществами   перед   другими,    особенно    перед
бесквартирными, чтобы хлопотать о себе в обход остальных.
   Когда стало ясно, что дело с улучшением жилищных условий доцента Агеева
затягивалось на неопределенное время, за это взялся Аркадий. И начал он не
с ходьбы по приемным начальства, которое принимало раз или  два  в  месяц,
вежливо выслушивало просителя, но ничего не делало, а со  сбора  различных
бумаг, документов обследований, характеристик, ходатайств администрации  и
общественных организаций. К удивлению отца,  в  конце  концов  он  получил
ордер на крохотную, но веселенькую квартирку  в  новом  квартале  Зеленого
Луга. Когда  же  отец  поинтересовался,  на  каком  основании,  оказалось:
во-первых,  как  молодой  специалист,  а   во-вторых,   как   член   семьи
заслуженного ветерана  и  подпольщика,  приговоренного  к  смертной  казни
фашистами и чудом уцелевшего...
   - Ну что скажешь? - торжествующе вопрошал сын,  помахивая  перед  отцом
свеженьким ордером.
   - Далеко пойдешь! - со злым восхищением сказал отец.
   - Великолепно! Если бы не подло, - бросила невестка.
   - Ну вы даете! - удивился Аркадий. - Я вас не пойму.
   По всей видимости, он и действительно ничего  не  понял,  а  Агеев-отец
объяснять ничего не стал, тем более что  мать  тут  же  аттестовала  главу
семейства с  исчерпывающей  категоричностью:  "Дурак!"  Он  лишь  вспомнил
где-то услышанную шутку на тему о квартирах:  "Партизаны  пусть  подождут,
еще партизанские дети не все обеспечены".
   Агеев работал в карьере не спеша, постоянно следя за временем  и  ровно
через  сорок  пять  минут  позволяя  себе  отдохнуть.  Три  четверти  часа
размеренной, без особенного напряжения работы и пятнадцать  минут  отдыха,
которые он проводил здесь, присев на брошенный кружок фанерки - сиденье от
венского стула. По небу проплывали разрозненные кучевые облака, то и  дело
закрывавшие жаркое солнце, и голый обрыв напротив то терялся в их тени, то
ярко сиял своим вымытым глинистым боком. Агеев работал все в том же  синем
спортивном трико, порядком вылинявшем за лето. Было душно, грудь  и  спина
постоянно  потели,  начала  мучить  жажда,  но  до  перерыва  он  старался
воздерживаться от питья, чтобы не перегружать сердце. После полудня  жажда
усилилась, и он намерился дать себе отдых на  обед,  а  главное,  принести
свежей воды. Та, что оставалась  в  бидончике  у  палатки,  наверное,  уже
нагрелась и годилась разве что на умывание.
   Вогнав в землю лопату, он вышел  из  карьера,  и  его  внимание  чем-то
привлекло  кладбище.  Между  черных  корявых  стволов   старых   деревьев,
деревянных и металлических намогильных крестов,  до  половины  скрытых  от
взора кладбищенской  оградой,  в  зелени  разросшейся  за  лето  сирени  и
кустарников мелькнули обнаженные головы мужчин, черные косынки  нескольких
женщин, кто-то прошел с букетом цветов, послышались негромкие голоса - там
хоронили. Кладбище было старое и казалось  Агееву  давно  заброшенным,  за
лето он ни разу не зашел за его ограду и склонен был думать, что  там  уже
не хоронят. Оказывается, он ошибался. Подойдя к ограде, он из  любопытства
заглянул  за   нее.   Небольшая   кучка   пожилых   людей   сгрудилась   у
свежевыкопанной могилы, гроба, однако, там" не было видно, вообще  немного
было видно отсюда, кладбище сплошь утопало в зарослях  дикого  кустарника.
Возле людей мелькнула знакомая фигура  отставного  подполковника,  который
недавно составлял на него акт, и Агеев как-то сразу  и  почти  беспричинно
понял: хоронят ветерана.
   Палатка его хотя и стояла на отшибе, но была слишком у всех на виду, он
наскоро сполоснул рот теплой водой из бидончика, полил на руки и  подумал,
что в такую минуту оставаться тут будет неудобно, пожалуй, следует сходить
на  похороны.  Не  спеша,  преодолевая   усталость,   сменил   пропотевшую
спортивную рубашку на мятую, но более чистую сорочку в мелкую  клеточку  и
пошел вниз на дорогу. Через пролом в каменной кладке ограды, почти скрытой
крапивой и лопухами, на кладбище проскользнули вездесущие Шурка с Артуром,
он хотел их окликнуть, чтобы спросить, кого  там  хоронят,  но  не  успел.
Через высокий арочный проем вошел под густую прохладную тень старых вязов,
совершенно сомкнувшихся в вышине над его головой,  по  дорожке  прошел  до
близкого  поворота  между  могил.  Печальная  кучка  пожилых  людей  тесно
сгрудилась возле  могилы,  наверное,  уже  в  последние  минуты  прощания,
донеслись отдельные голоса, неловко произносившие похвалы покойнику:
   - А яки ж чутки чалавек быу...
   - Заслуженный был, всю войну прошел. Да...
   - Подать совет мог, кто бы ни обратился. Отзывчивый...
   - Царство ему небесное, - выдохнул и прервался женский голос,  и  Агеев
поискал глазами, стараясь  найти  кого-либо  из  знакомых,  но  лучше  бы,
конечно, Семена, уж он-то должен тут быть.  По  всей  видимости,  хоронили
человека немолодого, может, какого отставника или  учителя-пенсионера.  На
похороны руководителя районного звена все  это  походило  мало  -  не  тот
масштаб, не тот характер речей.
   Немного не дойдя  до  могилы,  Агеев  остановился  -  двое  мужчин  уже
опускали на веревках гроб в узкую щель,  сдержанно  всплакнула  женщина  в
темном платке, остальные стояли молча,  с  угрюмой  сосредоточенностью  на
немолодых, морщинистых, одинаково печальных лицах. Он  не  стал  подходить
ближе, наблюдал со стороны, и к нему не подошел  никто.  Знакомых  тут  не
было видно - ни Семена, ни даже  того  подполковника,  что  повиделся  ему
из-за ограды. Вдруг все в этой кучке пришли в движение, по одному и по два
стали бросать горсти земли в могилу, и Агееву живо вспомнилась  такая  вот
сцена на кладбище в его давнем детстве, когда хоронили тетушку. Тогда  это
происходило осенью, в пору листопада, все могилы  и  надгробия  городского
кладбища были усыпаны красной  разлапистой  листвой  кленов  и  лип,  лицо
тетушки в кружевном чепце красиво выделялось  восковой  худобой  в  черном
гробу, и было похоже, что тетушка уснула и  все  слышит,  что  вокруг  нее
происходит. Покойница всю жизнь прожила в городе, он ее  видел  всего  два
раза до этого и теперь вот видел в гробу. Тогда ему было всего пять лет, и
он впервые присутствовал на такой важной церемонии, как похороны, где  все
происходило так пугающе интересно  и  значительно.  Только  когда  тетушку
закрыли в гробу черной крышкой и стали заколачивать длинными гвоздями,  он
вдруг заплакал, испугавшись того,  что  тетушка  не  сможет  выбраться  из
заколоченного  гроба.  Державшая  его  за  руку  мама  вздрогнула  и  тоже
заплакала, пока остальные, как вот теперь, не начали бросать горсти  земли
в могилу. Тогда она потащила его за руку - он  также  должен  был  бросить
свои три горстки, чтобы не болеть и жить долго,  как  тетушка  Ольга.  Эти
похороны были для него первой  и  самой  запомнившейся  картинкой  из  его
раннего детства; потом он и болел, и  воевал,  сам  убивал  врагов  и  его
убивали, и вот он стал стариком. Сколько раз приходилось ему хоронить  или
участвовать в похоронах, но всегда в последний момент он старался  бросить
в могилу три горстки земли - так прочно вошел в его сознание этот древний,
обладавший непонятной силой обряд.
   Могилу закапывали в три или четыре лопаты, сперва там гулко  отдавались
тяжкие удары земли о крышку гроба, потом эти броски стали глуше и  смолкли
совсем, когда могила наполнилась землей до краев. В изголовье  уже  кто-то
держал узкую красную пирамидку с черной табличкой на боку, и  Агеев  вдруг
рванулся вперед. Он ничего еще не различил на этой  табличке,  с  дальнего
расстояния еще невозможно было разобрать ни одной буквы на ней, но, ощутив
внезапный удар под сердце, понял в изумлении - это же он! Боже мой...  Как
же так?.. Как же?..
   От могилы отступили, двое мужчин  сгребали  лопатами  остатки  земли  с
кладбищенским мусором. Толкнув худого мужчину с кирпичной от загара  шеей,
Агеев протиснулся вперед и близоруко нагнулся к табличке. Впрочем, он  уже
знал, что там написано, и минуту  глядел  в  недоумении.  не  в  состоянии
освоить дикий смысл трех слов, не очень искусно выведенных белым на черном
фоне:

   Семенов Семен Иванович
   1916 - 1980 гг.

   Недоуменно застыв возле могилы, он не чувствовал, как  из-под  его  ног
выгребали остатки земли, он явно мешал могильщикам. На минуту  он  лишился
сил и, похоже, соображения, так его ошеломила эта нежданная смерть.  "Ведь
только  же  позавчера...  Только  вот  сидели...  Только  позавчера..."  -
проносилось в смятенном сознании.
   Эти или сходные с ними мысли завладели им не  впервые,  множество  раз,
когда  он  слышал  о  неожиданной  кончине  близкого  человека,  вместе  с
невольным протестом против нее являлось чувство нелепости,  недоразумения,
в глубине  сознания  возникала  прощальная  надежда,  что  вот-вот  что-то
изменится, справедливость восторжествует  и  известие  о  смерти  окажется
ложным. Немного спустя и постепенно сознание  привыкало  и  смирялось,  но
поначалу, как вот теперь, это  чувство-протест  было  столь  сильным,  что
кончина человека казалась нереальной, будто привидевшейся во сне.
   Но и на этот раз не привиделось во сне, все мелочи  этих  похорон  были
чересчур реальными и вполне последовательными. Могилу  закопали,  соорудив
невысокий земляной холмик,  сверху  на  него  положили  охапку  цветов  из
поселковых палисадников. У пирамидки алела диванная подушечка с  наградами
- одна на все, заслуженные покойником; среди дюжины  потускневших  медалей
на заношенных ленточках выделялось два  ордена  Красной  Звезды.  Подле  в
скорбных  застывших  позах  стояли  два  высоких,  молодых  еще  человека,
взглянув на одного из которых, в военной  форме,  с  погонами  прапорщика,
Агеев понял, что это сын. Наверно,  таким  был  когда-то  и  Семенов-отец:
худощавый, широкой кости, длинноногий и длиннорукий молодой человек с чуть
впалой грудью и широким разворотом плечей.
   Люди с похорон стали расходиться, по одному и группками покидая могилу,
остались лишь несколько человек, может, самых близких покойнику,  и  среди
них тот самый отставной подполковник, которого он увидел  издали.  Потный,
несмотря на кладбищенскую прохладу, в  темном  пиджаке  с  многими  рядами
орденских планок на груди, он и тут  начальственно  распоряжался,  суетясь
возле могилы.
   - А награды почему оставили? Не полагается! Товарищ Хомич, возьмите!  -
приказал он низкорослому, уже немолодому человеку в сапогах,  и  тот  взял
подушечку, перехватил  ее  под  мышку,  медали  тихонько  звякнули...  Все
медленно направились к выходу. На кладбище оставались только две  женщины,
которые прибирали могилу: пожилая, в темном платке и помоложе. Все мучимый
ошеломившей его смертью, Агеев спросил:
   - Как же это случилось?
   Молодая взглянула на него и не ответила, расставляя букеты в стеклянные
банки, а старая не сразу, погодя сказала со значением:
   - Случилось! Давно должно было случиться...
   Агеев не почувствовал в ее словах ни скорби о  покойнике,  ни  должного
дружелюбия к себе и подумал: жена.
   Женщины еще оставались, а он пошел по дорожке с кладбища,  поднялся  по
косогору к своей палатке. Делать тут было  нечего,  близость  кладбища  со
свежезакопанной могилой, а главное, эта неожиданная смерть угнетали его, и
он бесцельно побрел дальше по кромке обрыва. За недели его работы  в  этом
карьере он привязался к Семену,  его  бесхитростной,  прямодушной  натуре,
которой, возможно, не хватало ему для дружбы или общения в  его  городской
жизни. Среди сослуживцев по институту таких, определенно, не было, по всей
видимости, такие по одному выводились, уступая место  иным  характерам,  с
четко выраженным стремлением  к  лидерству,  разного  рода  превосходству,
распираемым заботами о благополучии и мелочной престижности. Семен  же  не
претендовал ни на что, кроме разве стакана вина да коротенького внимания к
его рассказам о пережитом военном прошлом.  И  надо  же,  такая  внезапная
смерть. А ему даже не приснилось ночью ничего такого, что  указало  бы  на
эту кончину, просто ночь выдалась на редкость глухой,  без  снов.  Или  он
позабыл до пробуждения?
   На дальней стороне карьера росло несколько  хилых,  обглоданных  козами
деревцев, бросавших неширокую тень к обрыву.  Он  подошел  к  ним,  устало
опустился на траву и стал рассеянно глядеть  сверху  на  свой  злополучный
карьер, кладбище за ним с мощным заслоном старых деревьев, на утонувшие  в
зелени крыши окраинных домиков поселковой  улицы.  Напротив,  за  обросшей
лопухами и крапивой ветхой  оградой  ярко  сияло  навстречу  низким  лучам
вечернего солнца несколько желтых головок подсолнухов, и  Агеев