с пистолетом в  одной  руке  потянулся  к
трубке,  а  начштаба  решительным  жестом  дал  Агееву  знак,  чтобы   тот
немедленно  убирался.  Не  заставляя  себя  уговаривать,  начбой,  пятясь,
перешагнул через склоненную спину связиста и скрылся за поворотом  ровика.
Потом он выпрыгнул на открытое и по истоптанному огороду побежал к  сборе.
Он уже знал, что должен был сделать, чтобы если не обелить  себя  целиком,
так хотя бы смягчить приговор майора Попова.
   Обстрел деревни между тем  продолжался,  мины  с  душераздирающим  воем
проносились над головой и рвались между хат, на огородах и особенно  густо
на выезде из деревни, где находилась его полуторка. К  счастью,  она  была
цела, и Агеев, крикнув водителю, вскочил в кабину. Они быстро развернулись
на закиданном землей скотном дворе и,  не  обращая  внимания  на  обстрел,
понеслись по гравийке к горящему за лесом фольварку.
   На этот раз немецких самолетов здесь  не  было,  хотя  не  было  уже  и
фольварка, на месте аллей лежал бурелом из  обломанных  и  вывороченных  с
корнями лип, весь сад был  изрыт  воронками,  уцелевшие  яблони  стояли  с
голыми, без листьев ветвями;  штабеля  под  ними  частью  сгорели,  частью
взорвались, вокруг валялись снаряды, латунные гильзы, упаковка,  доски  от
тары. Но какая-то часть боеприпасов все-таки уцелела, и Агеев, подбежав  к
остаткам штабелей,  порадовался:  оказывается,  не  так  просто  даже  для
авиации уничтожить большой склад боеприпасов. Они с  шофером  побежали  по
разметанным завалам всевозможных ящиков со снарядами,  противотанковыми  и
противопехотными минами, размотанными  лентами  крупнокалиберных  зенитных
патронов, которые им были ни к чему. Агеев старался найти знакомые зеленые
ящики с головками от "РГД", но их нигде не было  -  может,  взорвались,  а
может, прихватили по ошибке из других полков. И тут на краю обгоревшего  с
угла штабеля он увидел деревянные ящики с  черной  маркировкой,  это  были
гранаты "Ф-1",  или,  как  их  называли  бойцы,  "лимонки".  Обрадовавшись
нежданной находке, он крикнул шоферу и, подхватив в  обе  руки  по  ящику,
побежал к машине.
   Этими гранатами они загрузили  почти  весь  кузов  полуторки,  вдобавок
прихватили несколько  ящиков  винтовочных  патронов  и  снова  рванули  по
разбитой гравийке к своему полку.
   Тем временем день незаметно перешел в  вечер,  поля  подернулись  сизой
туманной дымкой. За лесом в стороне деревни грохотал сильный бой,  и,  как
показалось Агееву, в этот раз почему-то ближе, чем днем. Скверная  догадка
осенила его, но, еще боясь поверить в нее, он остановил машину на  обочине
в  небольшом  соснячке,  где  поодаль  от  дороги  окапывались   несколько
красноармейцев, и выскочил из кабины. На его вопрос, из какой  они  части,
первый боец, ничего не ответил, словно немой, глядел на  него  исподлобья,
второй сказал, что это военная  тайна,  которую  он  не  может  разгласить
незнакомому командиру, и только третий, стриженый белобрысый боец,  видно,
признав его, объяснил:
   - Да из второго батальона мы, товарищ начальник боепитания.
   - Как из второго? Второй батальон был в деревне.
   - Был, да отступил. В окружении мы.
   "Вот те и раз! - сокрушенно подумал Агеев. - Час от часу не легче!"  Он
побежал вдоль цепи и вскоре от знакомого командира роты узнал, что  второй
батальон по приказу  отошел  из  деревни,  а  первый  и  третий  почему-то
замешкались, не успели выполнить  приказ  и  теперь  ждут  темноты,  чтобы
прорваться из кольца. Командир со штабом полка тоже находится  в  деревне,
готовит прорыв; второй батальон будет прикрывать их из этого соснячка.
   Агеев мог бы раздать боеприпасы бойцам здешнего батальона, у которых их
тоже было не густо, но чувство вины перед  командиром  полка  за  утреннюю
промашку заставило его думать, как прорваться  в  деревню.  Было,  однако,
ясно, что, пока не стемнеет, сделать это вряд  ли  удастся,  значит,  надо
дожидаться ночи. Но и в темноте - обманут ли они немцев, которые наверняка
перекрыли дорогу? А если на полном ходу, на авось? "Авось" было испытанным
средством, которое помогало, когда ничто другое уже  помочь  не  могло.  И
Агеев решился. Надо было только  уговорить  шофера,  от  которого  в  этой
попытке зависело все.
   Они стояли на дороге возле машины, и, когда он сказал об  этом  шоферу,
тот ничего не ответил,  помолчал,  поглядел  в  одну  сторону,  в  другую,
прислушался. За лесом и полем, где располагалась  деревня,  громыхал  бой,
вверху над соснячком временами проносились огненные трассы, ему оставалось
проскочить  каких-нибудь  два  километра,  но  на  любом  метре  их  могла
настигнуть смерть. Агеев уже подумал, что шофер возразит,  как  тот  вдруг
спросил:
   - Сейчас ехать? Или погодим?
   - Нет, не сейчас. Надо подождать, - обрадовался Агеев. - Еще полчасика,
час - как стемнеет.
   И вот наконец стемнело, прошло и еще минут двадцать. Стрельба в деревне
вроде  стала  утихать,  наверное,  скоро  два   батальона   полка   начнут
прорываться из окружения. Тянуть дальше было нельзя, и,  кое-как  успокоив
себя, Агеев вскочил в кабину к уже сидевшему там водителю.
   - Значит, так! Сначала потихоньку, а потом полный газ! Я скажу когда.
   В совершеннейшей темноте они медленно тронулись по дороге,  не  включая
фар, выехали из соснячка в чистое поле, где их днем обстреляли минометы  и
где теперь уже сидели немцы. Агеев высунулся из кабины и впился глазами  в
ночную темень, но в поле ни черта не было видно. Впрочем, не было видно  и
дороги, и он опасался, как бы шофер ненароком не угодил в кювет. Но  шофер
с особым, присущим только  водителям  чутьем  и  в  темноте  точно  держал
дорогу, тяжело нагруженная машина качалась на ухабах,  двигатель  безбожно
громко ревел, и Агеев, сжав зубы, ждал первой очереди в  бок,  в  лоб  или
сзади. Но очередей не было. Они проехали, может, километр или чуть больше,
и тогда их кто-то окликнул с поля. Агеев не разобрал, что это был за  крик
- своих или немцев, - он  только  понял,  что  следом  будет  очередь,  и,
стукнув с размаху дверцей, крикнул шоферу:
   - Гони! Быстро!
   Машина рванула, его бросило в сторону, потом в другую, показалось,  что
они опрокидываются, но как-то выровнялись, и машина  помчалась  куда-то  в
темень. Сзади еще несколько  раз  крикнули,  а  потом  ударила  сверкающая
очередь,  обгоняя  машину,  понеслась  по  обеим  сторонам  дороги.  Агеев
испуганно шарахнулся, мелкое крошево стекла обсыпало грудь и  лицо,  резко
звякнула металлическая обшивка кабины, но машина мчалась...
   И, только когда,  скрещиваясь  над  машиной,  из  разных  мест  ударили
светящиеся разноцветные трассы, машина стала резко сбавлять ход, забирая в
сторону, к самой канаве. Агеев схватился за руль, стараясь  вывернуть  его
вправо, но руль почти не поддался,  намертво  зажатый  в  руках  водителя,
который навалился на него грудью и молчал. И тут машина остановилась.
   Агеев вывалился из кабины, хватаясь за  пистолет,  едва  не  угодил  на
какого-то человека в кювете, который с сердитым  матом  увернулся  от  его
каблуков, и Агеев понял: свои.
   Да, это были свои, а  тот  человек,  которого  он  едва  не  сшиб,  был
начальник штаба первого батальона старший лейтенант  Корбовский.  Они  оба
тут же бросились на ту сторону машины, выволокли из  Кабины  грузное  тело
водителя  и  тотчас  опустили  его  на  землю.  Помощь  водителю  уже   не
понадобилась.  Немцы  в  поле  запоздало  светили  ракетами,  но  стрельбу
прекратили. В промежутках темноты бойцы быстро разгрузили накренившуюся  в
канаве  машину  с  двумя  простреленными  скатами,  старшины  распределили
гранаты между группами прорыва.  Когда  все  было  закончено,  из  темноты
показались несколько человек, они разговаривали, и Агеев узнал  резкий,  с
хрипотцой голос командира полка.
   - Где Агеев? Позовите Агеева!..
   Агеев встрепенулся, сразу весь  подобрался  -  он  не  забыл,  что  ему
недавно еще было обещано этим  человеком,  и  теперь  с  обмершим  сердцем
шагнул к нему на деревенскую улицу.
   - Я здесь, товарищ комполка!
   - Ты, Агеев? Молодец, начбой! Ты нас здорово выручил. Спасибо тебе!
   - Двадцать семь ящиков "лимонок", - тихо сказал кто-то из темноты.
   - Двадцать семь ящиков! Вот как надо воевать!  И  доставил!  Прорвался!
Ну, а мы что же, неужто не прорвемся отсюда? Бойцы мы  или  говнюки  после
этого! Начштаба, - тише сказал  командир  полка.  -  Надо  его  наградить.
Вырвемся, оформите...
   Они перешли улицу и  скрылись  в  темноте,  видно,  пошли  по  цепи  во
фланговый батальон. Агеев опустился в пыльную канаву, вдруг  почувствовав,
как измотался за этот проклятый день - без ночного отдыха, после  стольких
волнений. Его голова стала медленно клониться на грудь,  и  только  он  на
минуту забылся,  как  тут  грохнуло,  ослепило  -  первый  разрыв  вздыбил
поблизости землю, - немцы начали обстрел деревни. Он свалился в канаву,  в
которой, однако, долго лежать не пришлось - прибежал  боец  с  приказанием
явиться к командиру полка. Под обстрелом они оба  побежали  из  деревни  в
поле, заполошно шарахаясь от близко громыхавших разрывов, и едва разыскали
майора Попова, который лежал в свежей  воронке  на  краю  ржаной  нивы.  С
группой командиров он готовил прорыв и, как только Агеев  свалился  в  его
воронку, встретил его злым упреком:
   - Долго заставляете ждать вас, Агеев!
   - Так я бегом...
   - Не бегом - пулей  надо!..  Вот!  Будешь  командовать  правой  группой
прорыва. Ясно?
   Агеев помедлил с ответом, потому что, хотя и требовалось  отвечать  без
запинки, ему решительно ничего не было ясно. Скорее, все  было  совершенно
неясно.
   - Сорок человек, два пулемета. Ваш заместитель лейтенант Роговцев. Он в
курсе.
   - Есть! - вяло сказал Агеев.
   - И напор!  Напор,  напор!  -  более  спокойным,  чем  прежде,  голосом
наставлял командир полка. -  Сразу  навалиться,  гранаты  к  бою,  с  ходу
прорвать и - вперед! Сбор на северной окраине деревни Хотули. Понятно?
   - Ясно, - снова без должного энтузиазма ответил Агеев,  потому  что  не
имел представления, где были эти Хотули, где противник. Разве что об  этом
знал лейтенант Роговцев.
   - А коль ясно, по местам! В два ноль-ноль начинаем бросок.
   Снаряды рвались в стороне, на том конце деревни. Кто-то  тронул  Агеева
за плечо, и он догадался, что это лейтенант  Роговцев.  Они  выскочили  из
воронки и, стегая сапогами в истоптанной ржи, побежали куда-то  в  сторону
от деревни.
   - В общем-то,  сорок  человек,  -  на  ходу  объяснял  Роговцев.  -  Но
двенадцать раненых. Четверых нести надо - еще восемь человек. По  двое  на
носилки.
   У  Агеева  разламывалась  голова  -  от   усталости,   пережитого,   от
свалившейся на него непомерной задачи, которую неизвестно  как  выполнить.
Было темно, в небе гуляли сполохи от ракет, которые пускали немцы  на  той
стороне  дороги,  эти  сполохи  шатким,  неверным  светом  едва   освещали
окрестность - поле, какие-то  посевы,  отдельные  редкие  кустики,  а  где
засели немцы, он не имел представления. Он боялся чего-то  не  успеть,  не
распорядиться  как  следует,  потому  что  времени  наверняка   оставалось
немного, вот-вот стукнет два часа ночи, когда  надо  вставать  и  начинать
бросок. Бросок с двенадцатью ранеными...
   Агеев не знал, как и с чего начать, кому и какую ставить задачу.  Когда
они прибыли к своей группе и Агеев различил в темноте несколько лежащих  и
сидящих на земле бойцов, он сказал просто:
   - Братцы! Вы знаете наше положение?
   - Ну, знаем, - помолчав, ответил один из бойцов. На ранений руке у него
белели свежие бинты перевязки.
   - Положение аховое. Надо  прорываться.  Дружно,  все  враз,  гранатами,
штыками и - вперед! Раненых нести по два. Третий - для подстраховки.  Надо
распределить.
   - Раненые распределены, - сказал лейтенант Роговцев.
   - Тогда приготовиться. По моей команде...
   Он достал  из  брючного  кармашка  свои  "кировские",  кто-то  посветил
фонариком. Было без двадцати минут два часа ночи. Волнение охватило Агеева
с новою силой, через несколько минут в этом поле он  снова  схлестнется  с
жестокою силой огня, может, будет убит или ранен, но,  главное,  ему  надо
прорваться с этой группой бойцов, иначе... Иначе зачем же он сюда  послан?
Как он потом предстанет перед командиром полка, который  поверил,  что  он
может, что он лучше других? Ведь доверили командовать ему,  а  не  кому-то
другому. Нет, погибнуть теперь было не самое страшное - страшнее  было  не
выполнить приказ, не суметь, опозориться. Этого Агеев  позволить  себе  не
мог.
   Он то и дело поглядывал на часы и ровно в два вскочил; едва держась  на
дрожащих от усталости ногах, сдавленно бросил "Вперед!" и пошел в  темноту
по смятой, истоптанной ржи. Справа и слева от него тоже встали и  пошли  -
неровной, изогнутой цепью, пригибаясь, оступаясь на неровностях  и  комьях
земли. Сначала шли размеренно, не спеша, но постепенно темп движения  стал
нарастать, каждый страшился отстать, и вот уже почти все  бежали  по  ржи,
издавая отчаянный шум, который не на шутку тревожил Агеева.  И  все  же  в
первые минуты немцы их не обнаружили; здесь, на фланге, даже  не  взлетали
ракеты, и он робко подумал: может, все обойдется и им  повезет  прорваться
без боя. Но только он так подумал, как откуда-то  наискосок  по  верхушкам
ржаного поля хлестнули огненно засверкавшие в ночи  трассы,  рядом  кто-то
тихонько вскрикнул, кто-то упал,  убитый  или  спасаясь  от  пуль.  И  он,
испугавшись не этих трасс, а того, что все  попадают  под  огнем,  уже  не
таясь, ожесточенно закричал: "Вперед! Вперед!" - выстрелил  в  темноту  из
пистолета и что было силы побежал, заплетаясь  ногами  в  жестких  стеблях
дозревающей ржи.
   По всей видимости, им повезло, на первых порах  немцы  их  прозевали  и
обнаружили слишком  поздно.  Автоматные  очереди  разрушили  тишину  ночи,
громыхнуло несколько гранатных разрывов, еще ударил автомат, но это уже  в
стороне. Впереди было тихо, похоже, они  одолевали  линию  обороны  немцев
или, может, прорвались в их тыл. Зато в отдалении слева, возле  дороги  из
села начался сильный бой, десятки пулеметных трасс неслись оттуда во  всех
направлениях, гремели гранатные взрывы, в воздухе заскулили немецкие мины.
Там же почти непрерывно светили гирлянды немецких  ракет,  полосуя  ночное
небо  кручеными  следами  дымов,  отсветы  их  шатко  гуляли  по  полевому
пространству, тускло освещая поле и  путь  группы  на  нем.  Во  время  их
вспышек Агеев окидывал взглядом рожь и поверх колосьев  с  удовлетворением
схватывал быстрое, поспешное движение теней его бойцов. Все бежали, брели,
исчезали во ржи и появлялись снова - кто как мог,  выбиваясь  из  сил,  до
невозможности растягивая и смешивая боевой порядок. Но  он  ничем  не  мог
помочь отстающим, надо было спешить, пока их не накрыли огнем,  прорваться
к этим Хотулям, которые, судя по всему, были восточнее сожженного авиацией
фольварка.
   Они уже одолевали поле, впереди  темнели  кустики  или,  возможно,  тот
молодой соснячок,  где  развернулся  выскользнувший  из  окружения  второй
батальон. Агеев  уже  придержал  шаг,  чтобы  дать  возможность  остальным
подтянуться. Он уже раза два с облегчением вздохнул, тем более что сильная
поначалу перестрелка возле деревни  вроде  бы  стала  затихать  -  похоже,
главная группа с командиром полка тоже прорвалась. И,  когда  до  соснячка
осталось рукой подать, всего какая-нибудь сотня метров, плотный кинжальный
огонь оттуда по  всей  его  растянувшейся  группе  заставил  их  броситься
наземь. Рожь здесь уже кончилась, под  сапогами  путалась-шумела  какая-то
ботва, похоже, они шли по свекловичному полю и попадали, где  кого  застал
этот адский огонь. Огонь был столь плотный,  что  очереди  шли  в  воздухе
сплошным многослойным потоком,  горячим  ветром  обдавая  головы  и  спины
бойцов, вжавшихся  в  твердую,  иссушенную  зноем  землю.  Они  растерянно
молчали, да и чем они могли ответить? Главная их сила была в гранатах,  но
для броска гранаты, наверно, было еще далеко. И тогда,  минуту  полежав  и
отдышавшись, Агеев понял, что еще несколько минут промедления, и они все и
навсегда останутся тут, на этом свекловичном  поле.  Он  сунул  за  пазуху
пистолет и схватил в обе руки по "лимонке".
   - Встать! - заорал он что было силы, чтобы перекричать  грохот  боя.  -
Вперед!
   Это был отчаянный бросок навстречу погибели. Наверное, под таким  огнем
уцелеть было невозможно, но все-таки и еще  кто-то  вскочил,  пригнувшись,
они побежали в мелькании трасс к опушке, на ходу швыряя  гранаты.  Близкие
их разрывы ударили в Агеева пылью и дымом, оглушили,  но  он  уже  был  на
опушке и еще  швырнул  куда-то  гранату.  Гранатные  разрывы  громыхали  и
справа, потом почему-то сзади, похоже, и немцы стали метать  свои  длинные
колотушки - одна пролетела над самой  головой  Агеева,  и  он  едва  успел
отшатнуться. В то же время его сильно ударило по ноге выше колена, он даже
подумал, что напоролся на какую-то рогатину на опушке, но  нет,  удар  был
чересчур сильным, ногу болезненно свело, как от судороги, и по  штанине  в
сапог потекли горячие струи крови. Он упал - не от боли, от  одной  только
мысли: не перебита ли кость? Тут же вскочил - нет,  нога  не  подломилась,
значит, кость была цела, но кровь продолжала  течь,  захлюпало  в  сапоге.
Наверное, надо было остановиться, перевязать ногу, но момент для того  был
самый неподходящий - уцелевшие бойцы его группы втягивались  в  кустарник,
которого тут оказалось совсем немного,  узкий  изогнутый  клинышек,  потом
снова пошли поля. И он бежал, припадая на левую ногу, с ним  рядом  бежали
два или три человека, бежали сзади, но в ночной темени не было возможности
рассмотреть, сколько их вышло из этих кустиков.
   Кажется, они прорвались, стрельба сзади гремела все отдаленнее.  Ракеты
густо подсвечивали небо тоже поодаль, за  соснячком  сзади,  впереди  была
темнота и тишь безмесячной летней ночи. Агеев пошел тише, он сильно хромал
и вовсе не мог бежать. Все больше болела нога, да и  не  было  уже  сил  -
бойцы выдохлись и брели вразброд  по  полю,  куда  их  вел  командир.  Все
загнанно, угрюмо молчали.
   Наткнувшись в темноте на едва заметную в поле дорожку  с  березками  по
сторонам,  Агеев  остановился.  Надо  было  перевязать  ногу,  отдышаться,
подождать отставших и раненых, чтобы  всем  вместе  до  рассвета  выйти  к
Хотулям. В ту ночь под березками их собралось семнадцать, почти  все  были
ранены, троих принесли на палатках.
   Уже  хорошо  развиднело,  когда  они  добрались  наконец  до  небольшой
прилесной деревушки Хотули, но никого из полка там  не  обнаружили.  После
нескольких часов ожидания стало ясно, что они оказались  той  единственной
группой, которой удалось прорваться. Все остальные во главе  с  командиром
полка, напоровшись на значительные немецкие силы, полегли на  свекловичном
поле, даже не дойдя до соснячка. Эту весть  принесли  в  Хотули  несколько
последних раненых, сумевших уйти от немцев.
   Когда стало вечереть, Агеев построил остатки группы и повел их полевыми
шляхами на восток, вдогонку за линией фронта.
   Под Лидой они присоединились к  группе  майора  из  штарма,  в  которой
оказалось несколько человек из тылов их разгромленного полка, и среди  них
его сослуживец лейтенант Молокович.



2

   В тот день полил дождь - собрался наконец в пору  жаркого  лета,  когда
пришло  время  убирать  зерновые.  Под  вечер  из-за  кладбища   поднялась
иссиня-черная туча, деревья тягуче зашумели, вытянув вершины  все  в  одну
сторону, трепетная листва тополей вывернулась под ветер своей  серебристой
изнанкой. Агеев подумал сперва: пронесет, перегонит хмарь  и  опять  будет
солнце. Он не хотел  вылезать  из  карьера,  на  сегодня  осталось  совсем
немного - срыть голый бугор под западным склоном. Но первые крупные капли,
хлестко стегнувшие его по спине, дали пон