твенность ложится на каждого врага
мира за каждую каплю крови, пролитую ради лживых идеалов национального
величия."
А как насчет ответственности поборников мира за каждую каплю крови,
пролитую ради их лживых идеалов "нового Ближнего Востока"?
Самое отвратительное у левых - когда попытку политического
урегулирования конфликта с арабами поднимают на религиозную высоту
"идеологии мира", когда дискуссия вокруг тактики политического
урегулирования подменяется борьбой с "врагами мира" (увы, здесь не
только пропагандистская логика, здесь попытка найти свою мифологию, свою
витальную энергетику). Несогласных с политикой правительства клеймят
"отчаявшимися фанатиками", жаждущими народной крови ради "лживых идеалов
национального величия", уже не только клеймят, но и проводят
превентивные аресты, запрещают "экстремистские" организации, якобы за
подготовку к терактам ( не удивлюсь, если половина этих "экстремистов" -
провокаторы). Ведется тотальная промывка мозгов с использованием всех
госсредств, в школах объявлен "год мира", наплыв левых лекторов, которые
за счет часов обучения ебут мозги несмышленышам о "дружбе народов", в
каникулы для детсадовской малышни целую передачу о мире сделали, аж
Переса пригласили!, и "дедушка Перес" рассказывал малышне те же сказки,
что и взрослым, материнского вида тёха показывала карту Ближнего Востока
"без границ", "как в Европе", и сладким голосом пела деткам как будет
здорово, когда будет "мир". Все здоровое и живое в народе объявляется
"устаревшим" и подвергается осмеянию и дискредитации: религия - мрак
средневековья, стремление дать отпор врагам - культ силы, Бар-Кохбе, как
отъявленному фанатику, историки устраивают телевизионное судилище (по
этому поводу неплохо пошутил Меринг: "военные историки считают, что
спартанский царь Леонид должен был отступить при Фермопилах, во всяком
случае историки отступили бы"). Я при этом вспомнил "суд над Онегиным"
из романа "Два капитана". Мы на шаг от тоталитарной пропасти. Чем
сильней политическая тактика левых будет увязываться со святостью
"идеологии мира", тем трудней им будет признаться в тактических ошибках
(ведь они тогда превратятся в идеологические, в отрицание пути!), и тем
более отчаянно они "пойдут вперед", "несмотря ни на что". Чтобы
оправдать ошибки, пойдут на маленькие преступления, а чтобы скрыть эти
маленькие - совершат большие.
Жена: "Этот день меня уже достал, напилась бы щас..." И впрямь,
прослонялась целый день из угла в угол, русские телепередачи смотрела,
самой стыдно стало. А за окном народные гуляния, дети на велосипедах.
Прочитал ей отрывок из письма Бен Гуриона (читаю Аниту). Перед цитатой
было вступление о том, что он "рассказывал в письме о своем "медовом
месяце".
Жена: "С Манькой его?
Я: "С какой Манькой?
Жена: "Или с Полинкой, с кем он там?
Я: Да ни с кем, с сионизмом! "Медовый месяц" - это метафора такая,
понимаешь?
Начала, заикаясь, ржать. Когда успокоилась, я прочитал ей на
иврите:"Первые завоеватели превратились в сутенеров и лавочников,
торгующих надеждами измученного народа и по кусочкам продающих
стремления своей юности. Образ Галута внесен ими в Храм Возрождения, а
восстановление родины идет чужими руками."
Она опять заржала, со слезами.
- Что такое?
- Ты меня... просто... я половину слов не поняла...
Однажды в милуиме ховеш* , симпатуля такой, сказал мне, что сам лично
готов сжечь всех "досов" * в печах, причем, говорит, живыми, Гитлер был
гуманист, сначала умертвлял их. Я тогда не понял этой ненависти.
Приписал бытовухе, недовольством, что в армии не служат , что по
субботам не ходят автобусы. А дело-то глубже, принципиальней.
Десятилетия шла оголтелая пропаганда социалистов-ассимиляторов (они ж
тут коммунизм собирались строить вместе с феллахами), против еврейского
национализма. Для ассимилянта смерть нации есть доказательство его
правоты, а живая нация - живой свидетель его низости и предательства.
Потому леваки-ассимилянты с таким ожесточением и борятся против
религиозных (в России евреи-коммунисты также доказывали свой
интернационализм), что это ядро нации, и ненависть к ним сильнее, чем к
арабам, впрочем что я говорю, арабы для них союзники в борьбе с
собственным национальным ядром.
Самое страшное, что народ уже не сможет подняться на войну единым.
Отныне (началось еще с Ливанской кампании, которую левые объявили войной
правых и отказывались, как генерал Гева, в ней участвовать) всегда в
решающий момент будет раскол на "партию войны" и "партию мира". Если
"партия мира" будет у власти, как сейчас, она не сможет решиться на
войну, потому что это будет означать признание лживости ее концепций и
политическое самоубийство, связанное и с риском для жизни, потому что
при смене власти на волне тотального разочарования с ними сведут счеты,
она вынуждена будет отступать и отступать, уступать и уступать, до
конца. Если правые будут у власти, им будет очень трудно решиться на
войну, потому что "партия мира" всегда будет утверждать, что можно было
еще немножко уступить и потерпеть, чтобы предотвратить кровопролитие,
она сделает все, что в ее силах, включая прямое предательство и
сотрудничество с врагом, чтобы предотвратить возможную победу в войне,
то есть победу правых. Вся эта логика (ее признаки уже обнаружились в
Ливанской войне и Интифаде) неизбежно приведет к превращению следующей
войны в войну гражданскую, как было две тысячи лет назад в страшной
тяжбе с Римом.
По русскому ТВ в программе "Час пик" с Листьевым выступала некая Альбац,
профессиональный борец с антисемитизмом. "Антисемитизм, - говорит, - это
не проблема евреев". И что "их не любят, за то, что они чужие". И что
"каждый народ имеет право на своих подлецов". Телезрительница спросила,
а как вы своего ребенка воспитываете, вы ему объясняете, что он
принадлежит к великому еврейскому народу?
- Видите ли, - нимало не смущаясь, ответила борец, - вопрос сложный и
очень личный. Дело в том, что мама у меня русская, а отец еврей. Отец же
дочери тоже русский. А я считаю себя еврейкой пока живу в антисемитском
государстве. Профессиональные евреи. До последнего антисемита. Евтушенко
тож. Кстати, это был ловкий ход с "Бабьим яром". Великолепное
поэтическое капиталовложение. До сих пор купоны стрижет, так и известен
на Западе, и в истории останется, автором "Бабьего яра". (Ну вот и я
камень в беднягу кинул.)
Когда старшего моего 17 лет назад в английскую школу принимали, спросили
на собеседовании: кто твой папа по специальности?
- Еврей, - ответил растерявшийся 7-летний мальчик.
Видеоклипы с песнями бывают совершенно замечательные. Авангардная
кинопоэзия.
Вчера смотрел, раз в пятый, "Андрея Рублева". Хорошо пошел в Йом Кипур.
Вот типичный "спасатель" от искусства, Андрей Арсеньевич. Еще верил
тогда (в "Рублеве"), что красота спасет.
    Ох уж мне эти заянисты, - и лаского сгребла мои гениталии.
(Игра слов: сионизм по-английски звучит, как "зайонизм", а "заин" на
иврите – член)
Генералитет (гениталитет) ведет себя как свора продажных чиновников,
выполняющих заказы своих партийных боссов, откровенно наглая политизация
армии: офицеры ведут политические переговоры, в печати официально
обсуждается, какие посты в правительстве и госаппарате готовит высшим
офицерам правящая партия за верную партийную службу, в отборные части
армии стараются не брать новобранцев с подмоченной политической
репутацией (например, участие в антиправительственных демонстрациях) при
мобилизации или при повышении выясняют на собеседованиях, или
распространяя соответствующие анкеты (плюс стукачи работают),
политические взгляды, "закрывают" армию от лекторов, идеологически
"чуждых", в то время когда в армии идет разлагающая "промывка мозгов"
идеями "мира". Можно ли рассчитывать на профессиональную объективность"
таких офицеров?
Ликуд у власти робел. Левые повели себя, как хозяева, вернувшиеся домой
после долгого отсутствия, решительно, нагло, по принципу "я знаю что
нужно моему народу".
16.9. Большинству людей наплевать на то, что было и на тех, кто был. Они
"смотрят вперед". А я вот все время оглядываюсь. Хлебом меня не корми -
дай почитать старые письма, хроники, мемуары, старинную монету пальцами
обогреть, соскрести патину...
Анита пыжится доказать (тоже один из облюбованных тезисов левых), что
"мирный подход" - подход рациональный, взвешенный, а "силовой" -
фанатичный, религиозный, мистический, понимай - безумный. С
неудовольствием описывая добровольческий энтузиазм при создании
еврейского полка в армии Алленби (в 1917) она пишет:"Собрания
добровольцев были похожи на сходки религиозных сект во время экстаза".
"Вновь стал обсуждаться вопрос крови: "Народ, готовый пролить свою кровь
за освобождение, на самом деле доказывает свое право на существование",
цитирует она неясно кого (в примечаниях пишет: "Может быть
Жаботинский?.." - потрясный "ученый"). Пытается приравнять национальное
воодушевление чуть ли не к кровожадности. "Готовность воевать за Страну
выражалась в таких религиозных понятиях, как "святая жертва"..." Об
отрицательном влиянии на общественное сознание декларации Бальфура
пишет:"Декларация Бальфура породила у части еврейского общества в Стране
мессианские надежды... Даже у людей обычно уравновешенных она вызвала
своего рода чувство опьянения."
В "Сопротивлении и покорности" Бонхёффера, как раз для левачков наших:
"Не вызывает сомнений поражение "разумных"… Близорукие, они хотят отдать
справедливость всем сторонам и, ничего не достигнув, гибнут между
молотом и наковальней противоборствующих сил. Разочарованные
неразумностью мира, они с тоской отходят в сторону или без сопротивления
делаются добычей сильнейшего".
17.9. И всегда отношение к жене (в минуты покоя) отцовское, как к
маленькой девочке: нежность, жалость, любование красотой, желание
поцеловать в завиток у шеи, в бровь, в волосы на голове, в веки,
трепещущие крыльями бабочки...
Звонок в дверь - пингвин бородатый. Пропагандирует Кабалу (приглашает на
лекции, раздает рекламные проспекты изданных книг: "Ключ к Кабале",
"Молитва, чудеса и тайны", "Тайны времени", "Переселение душ",
"Единственная сила", "Заговор звезд". Автор - рав Шрага Берг. Ну и,
конечно, "Зоар". С такой аннотацией: "Книга "Зоар" с объяснением
"Лестницы" - это система связи души со светом Творения, в нем всё знание
и вся сила Мира. Раби Шимон Бар Йохай, который написал 24 тома "Зоара",
дал нам инструмент изумительный по силе и по простоте, продолжающий
благословлять дела рук наших. По мнению великих раввинов всех времен сам
факт чтения книги "Зоар" (даже не понимая) может оказать благотворное
влияние на все области вашей жизни: здоровье, доход, дети, успех,
безопасность, семья, учеба, удача и судьба. Факт, чтение книги "Зоар"
помогает всем!" И еще, крупными буквами:"Это факт! Десятки тысяч уже
улучшили свою жизнь!"(Когда меня соблазняли трансцедентальной
медитацией, аргументация была точно такой же.)
Кстати, историки Кабалы считают, что Раби Шимон Бар Йохай персонаж, а не
автор книги "Зоар", которая написана лет через тысячу, после того, как
он "учил", странствуя.
Утром проснулся, увидел книжку Аниты на полу у кровати и вдруг такую
оскомину почувствовал к этому сионизьму... Все эти дискуссии о степени
применения силы похожи на дискуссии в "Комсомольской правде" в середине
60-ых на тему: "до какого места можно позволить мальчику целовать себя".
Горы писем шли в редакцию.
И. вчера заходил. Все, как и 20 лет назад, про работу. И анекдоты. И
матюкается. И курит безостановочно. Звонили Озрику. И. ему работу нашел,
письмо официальное послали. Хочется кому-то помочь, вновь обрести
социальную значимость...
- А работа хорошая? - спрашивает Озрик.
Звонила Д. Нить между нами еще живет, протянута, иногда она ее
натягивает на другом конце, проверяет, а может зовет? Меня и самого иной
раз тянет дернуть за ниточку, побежать по ней навстречу... Паучьи игры.
19.9. Неужто облажал Белашкин? Звонил Иосиф в панике, говорит, что тот
деньги вперед требует. Я сказал: "Ни в коем случае, денежки - наш
последний шанс". Позвонил Белашкину, объяснил сонной тетере, что только
как договорились: товар на стол - получай деньги. А если нечем
расплатиться с типографией - займи на короткое время, а если тебе никто
не верит, то почему я тебе должен верить? Это я, конечно, ему не сказал,
но он понял. Однако дело, боюсь, завязло. Вот, черт.
Вадим
Пошли к Чистым. Купили в ларьке пиво. Оказалось теплым. Дребезжали
трамваи. Свернули за "Тургеневкой" направо, в незнакомые безлюдные
переулки. Церквушка на всхолмье, едва видна за кудрявой листвой,
переулочки, встречи, любови, друзья, прогулки, библиотеки, гнильцой
несет с Яузы, жизнь, которую смело отрезал, как нарост, мол, другая
вырастет. Ан болит... От желания уцепиться за эту листву, купола,
обшарпанные заборы, куда-то пропавшую юность, принялся, как сумасшедший
фотографировать. И Вадима на фоне. Попросил, чтобы и он меня щелкнул. Из
церквушки мужик кривоногий выбежал с сучковатой палкой, стал гнать,
нельзя, Божий храм. "Чего нельзя, фотографировать?" - обозлился я вдруг.
"Нельзя, нельзя!" - разъярился он. "Что-то я, пардон, не понял, -
засыпал я цитатами, ух, как захотелось мне с этим антропоидом
помахаться, - я кажись на улице стою, в Храм ваш не захожу, и вообще,
можно сказать, никого не трогаю, починяю..."
- А ну пошел отседова!!
Мужик, крепенький, с одного раза не вырубишь, поднял сучок, тут Вадик
вмешался: "Ладно-ладно", - и взял меня за плечи. - "Ну его нахуй. Не
прошибешь ведь." Да, верно. И я опять отступил, и, конечно, правильно
сделал, и правильно сделал, что уехал, этот мужик вдруг примирил меня с
самим собой, но что-то, как и тогда, страшно мешало, не было настоящего
примирения, оно не давало жить, себя уважая, да, вот это вечное
отступление, умное отступление, предательское отступление, ведь так и
места на земле не останется... Закружились по переулкам, оказались на
Старосадском, я сюда в Историческую библиотеку ходил, декабристами
интересовался, Вигеля мне тогда почему-то не дали, только, говорят,
историкам по специальности, вышли на Архипова, прошли по ней вверх, к
ул. Хмельницкого, у синагоги было пустынно, группка 3-4 человека, а
помнится молодежь тут кишмя кишела, милицейские машины во дворах
наготове, милиционеры покуривают, на жидков поглядывают, притоптывают на
холоде, конец октября, праздник дарования Торы.., по Хмельницкого, тут,
напротив зеленой церкви, Оля жила, последняя предотъездная, я к ней
забегал после сионистских оргиазмов, комната в коммуналке, лампа с
желтым абажуром над тахтой, уют пристанища сбежавшего перед казнью, ее
великое тело надо мной в золотых отсветах, колдовские взмахи рук,
колыхания, прогоняющие от меня будущее и прошлое... Храню ее стих:
Тебя схвачу -
И вниз, к твоим ногам.
Не плакать - выть хочу,
Стонать - я не отдам!
Я не пущу!
Люблю!
Хоть бей!
И с хрипом я молю:
Не уезжай, не смей!
Ты видишь, я умру.
Проклятый род!
Дели ж его судьбу!
Прости.
Не покидай.
Погладь свою рабу...
О, Боже, как ты горд!
В.
В. была некрасива, но ладно сбита, смахивала на мальчишку-татарина,
только что спрыгнувшего с коня. Писала грубые ню в стиле Шиле на фоне
транспорантов типа "Слава героям-шахтерам!". Потом заменила фон на
натурально выписанные полковые знамена прошлого века, и под знамена эти
явилась клиентура, пришла широкая известность в узких кругах. Картины
мне нравились вызывающим, и в то же время наивным бесстыдством, но я
безуспешно искал в ней самой предполагаемые следы воинственной
испорченности. Да, было какое-то детское любопытство к мужскому телу и
неуемная требовательность в любви... И вообще была наивна, радушна,
отзвчива, невозможно было представить себе, что писала такие отчаянные
картины. Увлекала еще, конечно, романтика экзотических подвалов,
непризнанных гениев, неустанных споров об искусствах, пикантные
сплетенки и хитросплетения, со знаменитыми поэтами зналась, Бродского,
зачитанные машинописные копии, все время в постель брала, пыталась меня
приучить, измученного, во время коротких перерывов (не с тех ли пор
стойкое к нему отвращение?), опять же "белая кость", что меня,
пролетария и жида, прельщало особенно, княжеских неподдельных кровей,
только, видать, из Орды пошли, князьки-то. Вокруг нежные
девицы-натурщицы (одну я даж умудрился трахнуть для проверки, подозревал
всех в лесбиянстве, она прознала и жестоко обиделась). Ее все любили и
даже ко мне из-за этого относились ласково, но я не ценил, предпочитая
злобную зависть. Я был тогда в великом предотъездном загуле, пьяный от
гибельности происходящего, лез на всех, и дамы в мое положение
сочувственно вникали, жалели по мере возможностей. Это были совершенно
райские головокружения под залог скоротечности. Наконец-то я вкушал
свободную любовь, о которой мечтал в юности, блаженно легкомысленную,
неизменно ласковую, без требований и обязательств. А В. вдруг развела не
ко времени тягомотину про любовь, стала хватать за фалды, грозить
самоубийством, непоправимо отравив разгульное пиршество перед дальней
дорогой. Особенно пугали ее жаркие речитативы ("О! Как я тебя люблю! Как
же я тебя люблю! Боже мой, как же я тебя люблю! О, любимый мой!"),
доводившие меня до импотенции. Слово "любовь", мне кажется, я ни разу в
жизни не произнес, во всяком случае искренно или в прямом смысле...
Растолстела. Усы пробились. Погуляли по центру, было ветрено, дождик
накрапывал, она была неестественно весела. В метро, когда стали
прощаться, повисла у меня на руке, прижималась, тяжело дышала. Я знал,
что этого нельзя делать, но...
- Как у тебя со временем?
- Я сегодня целый день свободна.
- Да? У меня-то вообще в пять встреча... Так что мне надо домой
заскочить... Хочешь зайти?
- Я не против.
В первый раз точно также было. Витя мне ключи дал, а я что-то колебался,
между делом говорю: вот ключи дружок дал, уехал в экспедицию... А она:
так чего ж мы время теряем?!
Долго ждали автобуса. Шел сильный дождь.
20.9. Суккот. Вчера кутили у Н. Ночью сон тоскливый приснился, не помню
о чем, но помню тоску, чувство, что жизнь заканчивается. С обжорства?
Позвонил Белашкину. Книга должна быть готова через неделю. Порадовал.
Может старший успеет забрать? Он сегодня летит в Санкт-Петербург.
21.9. В.
Только вошли, стали промокшие одежды с себя срывать и на пол кидать, и
вдруг, будто вчера расстались, пошли те же захлебывающиеся причитания:
"мой.., мой..., любимый.., люблю.., люблю.., ты не представляешь, как я
тебя люблю!", легла под эти причитания на диван, я старался не глядеть
на нее, но, как назло, солнышко показалось, в окошко сунулось с детской
непосредственностью, так что невозможно было не заметить расплывшееся
тело немолодой женщины, живот в "завязочках" и волосатые ноги, прям
шерсть, а там и копыта привиделись.., а она все причитала
безостановочно: "О, как я тебя люблю! Как я тебя люблю!" В таких
условиях ничего полноценного выйти и не могло, и я тут же убежал в
ванную, долго мылился, весь охваченный паническим ужасом от
случившегося. Потом она пошла в ванную, а я кофе готовил. Мешал,
растирал, варил, все как Шуки учил, седой йеменит из Рамле, отчаянный
картежник. Запах кофе потянул меня в Синай, в ту бешеную жару, к
скорпионам, разгуливающим ночью под раскладушкой... Достал коньячок,
разлил, дернул сам рюмочку и сел у окна. Распогодилось. Влажные листья
шевелил ветерок и они блестели на солнце, как стаи рыб у кораллов в
Рас-Мухаммеде, чудесный был милуим, мужик, босой, с тапками в подмышке и
авоськой в руке сигал через лужи к кладбищу, наверное к церкви, что за
кладбищем. Она села с полотенцем на голове. Выпили. Похвалила кофе.
Армейский, говорю, навык. Вообще я старался не выдать своего потрясения,
своей внутренней омертвелости. Но кривые усмешки, тяжкие вздохи... "Ты
уж не переживай так," - сказала она. Ее насмешливый тон слегка ободрил
меня. Заговорили о всякой бытухе, на дачу звала погостить. Сказал:
созвонимся. Было около пяти. В метро расстались. Сказала: "Все-таки я